Этого было бы, несомненно, достаточно, чтобы заставитъ Жозефину задуматься, если она вообще на это способна: мужъ, который такъ уплачиваетъ более двухъ милліоновъ долговъ, – это такой содержатель, какого не легко найти и который заслуживаетъ, чтобы для него кое-чемъ пожертвовать. Жозефина это сделаетъ и ея видимое поведеніе до развода не дастъ ея противникамъ повода для нареканій. Она слишкомъ боится потерять свое положеніе, какъ она выражается.

Что касается Гойе, то имъ она доказала свою признательность. 17 брюмера, вечеромъ, она пригласила ихъ на 18-е утромъ завтракать и, когда Гойе не явился, она убеждала г-жу Гойе уговорить мужа принять видное место въ новомъ правительстве. Гойе, верный своимъ строгимъ нравамъ, съ негодованіемъ отказывается; но поупрямившись два года, онъ обращается все-таки съ просьбой къ Первому Консулу, и Жозефина добивается для него должности генеральнаго комиссара въ Амстердаме, где ему такъ понравилось, что онъ провелъ тамъ десять летъ и провелъ бы всю жизнь, если бы должность не была въ 1820 году упразднена. Тогда онъ, какъ разсказываютъ, отказался ехать въ Нью-Іоркъ, но принялъ хорошую пенсію, которая уплачивалась ему въ теченіе всей Реставраціи. Онъ былъ темъ не менее добродетельнымъ республиканцемъ и согласно его воли, ему были устроены гражданскія похороны.

Бонапартъ могь простить; онъ могъ заставить себя забьпъ, но онъ не можетъ въ VIII году быть такимъ же, какимъ онъ былъ при первой встрече съ Жозефиной, когда онъ, съ его неопытностью въ любви и светской жизни, съ его только что пробуждающиьшся чувствами, съ его цельнымъ характеромъ, былъ совершенно опьяненъ обладаніем любимой женщиной и женщиной светской. Съ г-жей Фуресъ онъ наслаждался цветомъ юности, ни съ чемъ несравнимой свежестью восемнадцати летъ и сравненіе постоянно у него на уме. Ему понравилось разнообразіе и онъ уже не хочетъ и не можетъ быть вернымъ мужемъ.

Онъ желалъ бы, чтобы Жозефина была для него отныне не столько любовницей, сколько другомъ, нестолъко супругой, сколько наперсницей – женщиной, способной дать добрый советъ, которой онъ могъ бы вечеромъ, въ минуты откровенности, высказать волнующія его думы, отъ которой могъ бы узяать, что творится въ свете, все еще мало ему знакомомъ; внимателъной, нежной сиделкой, которая, въ случае болезни, окружала бы его ласковой, почти материнской заботливостью, выслушивала, жалела, баюкала, на колени которой онъ склонялъ бы свою усталую голову, а она ласкала бы его своими нежными и мягкими руками, какъ ребенка.

А ночью иногда она была бы еще и супругой и даже любовницей, потому что и теперь, и всегда она будетъ для него самой желанной, но любовницей, съ которой ему не приходилось бы ни стеснять, ни приневоливать себя; которая, не выказывая скуки, выслушива ла бы его жалобы и переносила бы его шутки; всегда была бы готова съ бодрымъ видомъ переносить путешествія, походы, вечную перемену местъ; всегда ждала бы его и никогда его не заставляла бы ждать; не деля съ нимъ его лихорадочной деятельности, была бы ему безпрекословной помощнщей во всемъ, что онъ вздумаетъ предпринять; ездила бы вместе съ нимъ въ карете, въ которой онъ любитъ мчаться во весь карьеръ; игралабы въ бары, – сопровождала бы его на охоту; посещала бы съ нимъ театры, всегда съ улыбкой на губахъ, всегда съ лаской въ голосе.

Наконецъ, Жозефине онъ отводитъ особую роль и въ своихъ политическихъ планахъ. Франціи, которую онъ претендуетъ перестроить, не достаетъ двухъ изъ ея основныхъ элементовъ: дворянства и духовенства. Онъ берется самъ присоединить последнее; онъ разсчитываетъ, что жена его привлечетъ первое. Совершенно не считаясь съ той таинственной іерархіей, которой подчинено было старое французское общество, съ теми неуловимыми оттенками, которыми отличались одна отъ другой его группы, и непроходимыми пропастями, ихъ разделявшими, онъ смотритъ на это общество, какъ на нечто цельное: Жозефина, – думается ему, – вышла изъ этого общества, она сможетъ привлечь его къ нему; по отношенію къ. эмигрантамъ, придворнымъ или дворянамъ, по отношенію ко всемъ, принадлежавшимъ къ свету, она будетъ естественной и наиболее подходящей посредницей: она будетъ разсыпать вокругъ себя благодеянія, расточать милости, возстановлять нарушенную справедливость, она привлечетъ мало-по-малу изъ вреждебнаго лагеря всехъ дезертировъ, возврата которыхъ на родину желаетъ Бонапартъ, а позже лослужитъ связью между темъ, что осталось отъ стараго строя, и темъ изъ новаго, что уже создалось.

Несомненно, роль прекрасяая и вполне по ней. Жозефина обладаетъ непринужденностью, учтивостью, изяществомъ, необходимыми, чтобы игратъ эту роль; она обладаетъ необычайнымъ даромъ сказать во-время и кстати нужную любезность; щедростью, уменіемъ мило преподнести подарокъ, очень приветливо принять, способностью вращаться въ любой среде, совершенно свободно въ ней держаться. Но въ сущности говоря, у нея нетъ техъ связей, которыя предполагаетъ за нею Бонапартъ: те, которыня она завязала во времена Революціи, не могутъ служить ему и. прияесли бы только вредъ новому правительству, не порви съ ними консулъ въ первый же день.

Вначале она была очень одинока; но по мере того, какъ Бонапартъ возвышается, перегородки падаютъ, оттенки сглаживаются, разгораются честолюбія. Среди эмиграціи, какъ и въ Париже. каждый старается выискивать, не имелъ-ли онъ хотя бы отдаленнаго касательства къ этимъ Богарне или къ этимъ Таше; собираются справки объ отдаленныхъ родственныхъ связяхъ, которыя до техъ поръ не признавались; пользуются подчиненными, бывшими слугами, и вскоре образуется потокъ, несущій весь нуждающійся и клянчащій старый светъ либо къ желтому салону въ Тюильери, либо къ штукатуренному салону въ Мальмезоне.

He следуетъ думать, что потокъ этотъ обязанъ своимъ существованіемъ Жозефине, тому, что она – урожденная Таше и бывшая Богарне; онъ существуетъ исключительно потому, что Бонапартъ связалъ Жозефину съ своей судьбой. Къ ней идутъ потому, что она – г-жа Бонапартъ и близка къ владыке; къ ней шли бы, каковы бы ни были ея имя, происхожденіе и прошлое, единственно потому, что она сателлитъ планеты, света которой жаждутъ. Между темъ Жозефина, быть можетъ и искренно, приписываетъ своимъ личнымъ заслугамъ значительную долю этого движенія; она уверяетъ Бонапарта, что оказываетъ ему въ этой области неоценимыя услуги и, – что всего страннее, – ей удается въ этомъ уверить его. Онъ убежденъ, что самъ завоевалъ ду-ховенство, онъ можетъ верить, что жена завоевываетъ ему дворянство.

Какая женщина не удовольствовалась бы такимъ почетнымъ положеніемъ, какая женщина не была бы удовлетворена подобными миссіями, такими разнообразными и въ то же время важными? He имелъ ли Консулъ основаніе думать, что отныне Жозефина, памятуя о прощеняыхъ ей изменахъ и будучи благодарна за это прощеніе, понимая, съ годами, разницу ихъ летъ, снисходя къ его слабостямъ, которыя не чужды были и ей, – не будетъ обращать вниманія на его прихоти, которыя не могли подрывать ни ея положеніе, ни его привязанность къ ней и которыя, – въ виду того, что Бонапартъ очень боялся огласки и понималъ, чемъ обязанъ самому себе, – должны были навсегда остаться тайной?

Но Жозефина смотритъ на дело совершенно иначе. He потому, что у нея снова возникло физическое влеченіе къ мужу или что восхищеніе имъ и благодарность къ нему зародили въ ней нежную и глубокую духовную любовь, переходящую въ безумяую ревность; она думаетъ только о себе, о своемъ положеніи; она думаетъ, что есди Бонапартъ станетъ физически равнодушенъ къ ней, то разведется съ нею. И она живетъ среди ужасовъ, въ постоянной тревоге, следуетъ за нимъ сама, заставляетъ другихъ следитъ за нимъ, опускается до шпіонства, надоедаетъ ему сценами, слезами, нервными припадками; откровенничаетъ со всеми окружающими и, за отсутствіемъ фактовъ, выдаетъ за подлинную действительность картины разврата, созданныя ея собственвымъ воображеніемъ, уверяя, что сама ихъ видела, клянясь, когда надо, что оне – сама правда.