Наутро, перед тем как покинуть студию, Джон Леннон приказал Тони Фосетту позвонить Джону Брауэру и прокрутить ему только что сделанную запись. Услышав название песни, молодой промоутер, чья компания называлась «Карма Продакшнз», решил, что Леннон написал песню специально для фестиваля. Однако очень быстро его постигло разочарование, поскольку смысл песни был ошеломляюще ясен. Леннон пел о том, что мы живем на Земле не для того, чтобы становиться суперзвездами (или суперпромоутерами); истинную цель жизни символизируют настоящие звезды, небесные тела, которые безмятежно освещают нашу маленькую безумную планету. Будучи далек от того, чтобы в своем творчестве рекламировать предстоящий фестиваль, Леннон, напротив, подчеркнул свое глубочайшее презрение к такого рода манифестациям.

Вскоре после этого Брауэр перезвонил Леннону и заявил, что организовать такое гигантское мероприятие совершенно невозможно, если не брать за вход хотя бы по двадцать долларов. Леннон подскочил до потолка. Он наорал на Брауэра, а затем поставил точку, направив ему короткий телекс: «Мы больше не хотим иметь с твоим фестивалем ничего общего». Пару месяцев спустя журнал «Роллинг Стоун» опубликовал статью Джона Леннона, пожелавшего объяснить свою роль в подготовке злосчастного фестиваля, который получил огромную рекламу на Западе и доставил Джону немало неприятностей. Вину за провал фестиваля он свалил на Брауэра, воспылав праведным гневом в отношении тех, кто отрекся от веры в успех, которую один Леннон хранил до конца.

К тому времени, когда статья появилась на страницах журнала, Джон успел забыть и о крестовом походе за мир, и о собственных космических устремлениях. В его жизни начинался новый этап, который показал, что Джон был человеком с миром на устах и войной в сердце.

В феврале 1970 года Джон Леннон почувствовал себя настолько подавленным, что слег в постель и отказался кого-либо видеть, кроме Иоко. Когда то же самое произошло с ним еще раз, через несколько лет, он очень образно описал свое состояние: «Я целый день лежал в постели, ни с кем не разговаривал, ничего не ел, полностью погрузившись в себя. И тогда начинали происходить странные вещи. Я начинал видеть различные части своего организма. Я ощущал себя заколдованным замком, наполненным множеством духов, которые проносились сквозь меня, задерживаясь во мне на короткое время, а затем уступая свое место другим». Нельзя придумать лучшего описания тому, что называется «разваливаться на части».

Каждый из фрагментов, на которые рассьшался Джон Леннон, представлял одно из его многочисленных "я", необыкновенно отчетливо проявлявшихся в его музыке. Стоит вспомнить о любой из знаменитых записей музыканта, как тут же в голове возникает вполне определенный образ, который использовал Джон для этой конкретной песни: жалобный потусторонний голос в «Nowhere Man», торопливый и задыхающийся — в «Help!», сонный и усталый — в «I'm Only Sleeping»[161], злой и издевающийся — в «I Am the Walrus», озорной и задиристый — в «Bungalow Bill» или по-детски невинный — в «Dear Prudence». Эти голосовые маски не просто выражали его настроения, за ними стояли глубина и цельность персонажей. Более того, они как нельзя лучше совпадали с непрерывными изменениями внешнего облика Леннона, которые вдохновляли редакторов печатных изданий публиковать его новые портретные фотографии, так что на каждой из них он выглядел совершенно иначе. С одной стороны, такие изменения наводили на мысль о некоем культурном хамелеоне, убежденном последователе моды; а с другой — подразумевали общеизвестный, но неадекватно воспринимаемый феномен множественного раздвоения личности.

В обычных условиях Джон умел владеть собой, сопротивляясь силе собственных навязчивых идей, наваждений, фокусируя всю свою энергию на одной страстно вожделенной цели, что сводило до минимума непоследовательность его поступков. Но стоило ему поддаться мечтательности и впасть в состояние самогипноза, как он тут же начинал разваливаться на части. «Три дня я сижу в одиночестве и ничего не делаю, — рассказывал он официальному биографу „Битлз“ Хантеру Дэвису. — Я почти полностью покидаю собственное тело... Я смотрю на себя с высоты... Я вижу свои руки и понимаю, что они движутся, но это движения робота... На самом деле это очень страшно».

Когда опасения Леннона об утрате связи с реальностью достигали критической точки, он возвращал себя на землю очень простым способом. «Когда дела становились плохи, — признавался он все тому же Хантеру Дэвису, — мне надо было встретиться с остальными». В такие моменты «Битлз» значили для него очень много: они были «такими же, как я». Иными словами, «Битлз» олицетворяли собой ту самую личность, которую постоянно терял в себе Леннон.

Но и эта личность была сама по себе не проще. Самые искушенные наблюдатели разглядели в «Битлз» одного человека с четырьмя лицами. Эта идея очень нравилась и самим музыкантам, но она вызывала вполне закономерный вопрос: каким был этот человек?

Одно из наилучших описаний «Битлз» как коллективного образа принадлежит перу британского поп-критика Ника Кона. Он писал, что самой замечательной чертой группы была ее полная самодостаточность, явившаяся следствием идеальной взаимодополняемости музыкантов: каждый Битл был одновременно и связан со всеми другими, и являлся для каждого его антиподом. «Леннон был грубиян, — анализировал Кон, — Маккартни — красавчик, Ринго — свой в доску, Харрисон — балансер. Если Леннон оказывался бестактным, Маккартни проявлял качества прирожденного дипломата, а когда Харрисон выглядел бестолковым. Леннон блистал умом. Если Ринго казался клоуном, то Харрисон поражал своей мрачностью. И если Маккартни считался виртуозом, то Старр, скорее, был примитивен. И так далее, по кругу... и все это создавало убаюкивающее ощущение целостности». Вот именно. Но в чем был источник этой диалектической взаимодополняемости?

В том, что создателем «Битлз» был Джон Леннон, который скроил их по собственному образу и подобию. В сущности, каждый из эпитетов, используемых Коном для характеристики разных членов группы, мог относиться к одному Леннону. «Битлз» не только впитали в себя все элементы раздробленной личности Джона Леннона, но и достигли, благодаря им, идеальной гармонии, позволившей музыкантам ощутить самодостаточность. Таким образом, растворившись в свое время в «Битлз», Леннон обрел свое "я", теперь же, «разводясь» с ними, он навсегда себя потерял.

Уход Леннона из «Битлз» — психическое самоубийство. Одним взмахом он отрекся от партнера по творчеству и от группы, иными словами, от своего искусства и от своей семьи. Одновременно он потерял контроль над реальностью и вернулся к тому, с чего начинал: он снова был сиротой, одиноко живущим в большом доме в плену у властной женщины. Неудивительно, что у него случился нервный срыв. По словам Дэна Рихтера, "Джон постоянно спрашивал себя: «Кто же теперь обо мне позаботится?»

Очевидно, Иоко. Но и она уже начала задаваться вопросами относительно собственного брака. Иоко вышла замуж за человека, который должен был стать стартовой площадкой для ее взлета к славе и который вместо этого вел себя как больной ребенок, определивший ее на роль матери. Для женщины, которая всю жизнь стремилась избегать материнской ответственности, это было поистине нестерпимо.

Депрессия Джона усугублялась привязанностью к наркотикам. Теперь, когда медовый месяц с героином закончился, Джон захотел от него освободиться. Считая себя способным завязать путем простого воздержания, он предпринял свою первую героическую попытку освободиться от наркотической зависимости в августе 1969 года, когда переехал в новый дом — Титтенхерст-Парк. Три дня он провел привязанным к стулу, оставив свободной только руку, чтобы можно было держать сигарету. Его бросало то в жар, то в холод, и он периодически бился в агонии, умоляя, чтобы его освободили. Позднее он не побоялся с клинической точностью описать свои мучения в песне «Cold Turkey». Это скорее речитатив, нежели мелодия, положенный на бас, бухающий, точно биение сердца, пропущенное через усилитель, и спетый голосом «белого негра», который придавал гласным блюзовое звучание, под вибрирующие «кислотные» аккорды гитары Эрика Клэптона — каждая строфа — как бы новая глава, посвященная отчаянной борьбе Джона Леннона.