Сэм Грин не был в восторге от перспективы женитьбы, но тем не менее был готов стать мужем Иоко и воспользоваться ее богатством.

Но одной подготовки к разводу было мало. Иоко хотела действовать так, будто Джон уже вычеркнут из ее жизни. Она приказала Лучиано перетащить вещи Джона — одежду, гитары, хай-фай аппаратуру, книги и тому подобное — в квартиру 71. Когда известие об этом дошло до Сэма Грина, он был поражен. «Ты не можешь так поступить! — воспротивился он. — Ты просто не имеешь на это права!» После жаркого спора вещи Джона были возвращены на прежние места.

Этот инцидент поднял деликатный вопрос: что будет с Джоном Ленноном после того, как Иоко с ним разведется? После стольких лет полной зависимости Джон мало чем отличался от ребенка. Бросить его было равносильно тому, чтобы бросить маленького мальчика. В сорок лет ему предстояло вновь испытать то же страдание, которое выпало на его долю в пять.

Йоко ожидала возвращения Джона с тревогой и была на грани истерики. Его не было почти пять месяцев, в течение которых Иоко пользовалась неограниченной свободой. Теперь же приближалась развязка.

Чтобы подготовиться к приезду мужа, Иоко воспользовалась услугами Лучиано, который помог ей сделать прическу и проконсультировал относительно макияжа и выбора наряда. А на вечер у Иоко было припасено для него еще одно важное задание. Когда Джон и Иоко сидели за столиком, накрытым для них в саду ресторана «Барбетта», из-за фонтана неожиданно выскочил Лучиано с фотоаппаратом в руках и принялся «расстреливать» их при помощи фотовспышки. После этого он выбежал на улицу и сел в поджидавшую его машину.

Смысл этой выходки дошел до Лучиано только на следующее утро, когда в колонке светской хроники он прочитал заметку о том, как некий фотограф, работающий «в стиле мафии», нарушил покой мирно ужинавших в ресторане Джона Леннона и Йоко Оно. «Это был мой первый урок, — восторгался Лучиано, — по искусству создания происшествий в личной жизни в интересах бизнеса».

Вскоре, уже в качестве личного парикмахера Йоко, Лучиано наслаждался интимными признаниями своей клиентки. Йоко жаловалась, что Джон слаб и апатичен, что рядом с ним она не чувствует себя удовлетворенной. Однажды, когда Лучиано завел разговор о том, что Сэм Хавадтой никогда не доводит до конца своих начинаний, Йоко заявила, что он должен радоваться: во-первых, тому, что у него активная половая жизнь, а во-вторых, тому, что его любовник незнаменит. Этим она хотела подчеркнуть, что ее сексуальная жизнь с Джоном давно закончилась. «Надо смотреть правде в глаза, — заметила она. — После одиннадцати лет брака пламя неизбежно угасает». Помимо этого Йоко рассказала Лучиано, что Джон не раз заводил разговор о втором ребенке. Он хотел дочку, а Йоко была категорически против. В конце концов врач-гинеколог выдал ей письменное заключение о том, что в ее возрасте медицина не рекомендует заводить детей. Но больше всего Лучиано заинтересовал тот факт, что Йоко приняла решение развестись с Джоном сразу после завершения работы над новым альбомом. Она сказала ему, что «ей было необходимо освободиться от имени Леннона».

Проведя в студии неделю, Джон почувствовал себя не в своей тарелке: записанный материал его разочаровал. Именно в этот момент Йоко подступилась к нему с требованием отдать ей пятьдесят процентов альбома. Джона прорвало. «Если ты ставишь так вопрос, — закричал он, — никакого альбома вообще не будет!» И он вышел из комнаты, прошествовал к себе и заперся на ключ. До конца недели Джон не покидал спальни, общаясь с внешним миром посредством записок, подсунутых под дверь.

Одной из характерных черт Леннона было то, что на людях он никогда не выказывал даже малейших признаков внутреннего кризиса, напротив, в такие моменты он держал себя очень уверенно. С первого же дня в студии «Хит Фэктори» он взял рычаги управления в свои руки. Продюсер Джек Дуглас был прекрасным техником и бывшим рок-музыкантом. Он работал со всеми альбомами Джона, начиная с «Imagine», сначала как помощник Роя Чикала, а затем как старший инженер звукозаписи. Однако в отличие от Чикала, который всякий раз, когда Йоко отдавала какое-либо указание, поворачивался к Джону и спрашивал: «Ты не против?», Джек был гораздо более восприимчив к требованиям Йоко. Когда в июне его впервые пригласили в Колд Спринг Харбор для обсуждения долгожданного нового альбома Джона Леннона, Йоко заявила, что хочет включить в альбом несколько своих песен, и вручила Джеку целую кипу пленок, некоторые из которых были записаны аж тринадцать лет назад. «Сколько песен ты хочешь включить?» — спросил Джек. «Столько, сколько получится», — ответила Йоко и предупредила, чтобы он ничего пока не говорил Джону, если будет звонить ему на Бермуды.

Леннон поручил Дугласу набрать совершенно новую группу, объяснив это следующим образом: «Вместе с приятелями я проводил в студии дни, недели, месяцы, даже годы. Запись служила нам всего лишь предлогом для того, чтобы заниматься бог знает чем. Иногда над одной и той же песней мы работали по восемь часов подряд, не всегда достигая нужного результата... Я был слишком близок с Джимом (Келтнером. — А. Г.) и со всеми остальными, чтобы строить из себя командира и говорить: „Нет, мне это не нравится“... Теперь я хочу прийти в студию и с самого начала быть боссом».

Именно так повел себя Леннон в первый же день, когда зашел в аппаратную, чтобы прослушать музыкантов. «Значит так, барабанщик, — обратился он к Энди Ньюману, — давай-ка послушаем твои барабаны. А все остальные заткнулись! Давай басовый барабан. Теперь рабочий...» После того как звук был отрегулирован, Джон прослушал запись и признался: «Мне это не нравится. Я хочу, чтобы ты сыграл вот так...» Не прошло и пяти минут, как Джон отработал партию ударных именно так, как он себе это представлял.

Не менее впечатляющей была скорость, с какой он работал. «Обычно он говорил, — рассказывал Ньюман. — „Вот перед вами песня. Ничего сложного. Вы все прекрасно умеете играть на своих инструментах. Забудьте о всяких завитушках и просто аккомпанируйте“. Мы знали, что через двадцать минут он начнет записывать, а через час все должно быть закончено. Это совершенно меняло прежний подход к работе, потому что мы знали, что у нас нет трех часов на раскачку... Мы работали с полной отдачей. Если приходилось исполнять одну и ту же вещь больше пяти-шести раз, он бросал ее и переходил к другой».

Пять лет, проведенных вне студии, не прошли бесследно. Леннон вовсе не был таким уверенным, каким старался выглядеть. Это стало особенно заметным, когда он попытался максимально спрятать свой голос. «Чем неувереннее я себя чувствую, — признался он Фреду, — тем больше инструментов стараюсь использовать во время записи». При записи «Double Fantasy» на звуковые дорожки пришлось накладывать так много дополнительных звуков, что в конце концов Джеку Дугласу стало не хватать места. В этот момент пришлось на пару дней приостановить работу и подождать, пока продюсер и инженер призовут на помощь всю свою изобретательность и умудрятся присоединить к двадцатичетырехдорожечному пульту еще один дополнительный двадцатичетырехдорожечный модуль.

Когда стали записывать Йоко, работа еще больше усложнилась. С самого начала Джон предупредил Дугласа о том, что альбом должен сделать Иоко звездой. От музыкантов требовалось максимально использовать все творческие ресурсы, а от инженеров — технические возможности для того, чтобы вытянуть ее песни на нужный уровень. Дуглас знал, что проблема Йоко заключалась в том, что у нее не было голоса и что пела она фальшиво. Поэтому он решил выставить уровень записи на максимум и зарезервировать для вокальной партии десять из двадцати четырех дорожек, надеясь, что она «не будет каждый раз лажать на одном и том же месте». Когда все расходились по домам, Джек оставался в студии до зари, выбирая лучшие куски из сделанных дублей и вручную, слог за слогом, собирал окончательный вариант каждой вокальной фразы.