Она собиралась самостоятельно записать альбом и хотела, чтобы Спиноза собрал и возглавил аккомпанирующую группу. У нее уже был наготове небольшой список. В него входили лучшие и самые занятые музыканты Нью-Йорка, что вполне устраивало Дэвида. И тем не менее, записывая имена, он не мог удержаться от гримасы при воспоминании о своем последнем общении с одним из Битлов. История эта произошла весной 1971 года, когда ему позвонила женщина, которую он называет «Королевой групи», — Линда Маккартни.

«Королева» была настолько уверена в том, что любой музыкант мгновенно уделит ей максимум внимания при одном звуке ее голоса, что едва удосужилась представиться. «Так в чем дело?» — спросил Спиноза, не уловив ее имени.

«Мой муж слышал о вас, — выговорила Линда, подчеркивая свой британский акцент. — Он хочет с вами встретиться, поиграть и посмотреть, на что вы способны, потому что мы собираемся записывать новый альбом».

Дэвид все еще не мог врубиться. «Я студийный музыкант, — рявкнул он в ответ, — и нам незачем встречаться. Свяжитесь с моими агентами и зарезервируйте мои услуги. Позвоните на „Радио Реджистри“ и скажите, что вам нужен Дэвид Спиноза с двух до пяти, с семи до десяти, какие нужны гитары — и я приду!»

«Нет! Вы не понимаете! — закричала Линда. — Мой муж...»

Однако прежде чем ей удалось произнести еще хотя бы слово, Спинозу прорвало. «Да что там стряслось с вашим мужем?!» — заорал он. И только тут Линда сообщила, что звонит от имени Пола Маккартни. Это известие лишь усугубило ситуацию, потому что теперь Спиноза догадался о причине звонка. «Так это значит, — прорычал он, — вы хотите устроить мне прослушивание?»

Пол допустил ошибку, когда попросил подобрать ему пятерых лучших музыкантов для каждого из основных ритм-инструментов — пианино, бас-гитары, гитары и ударных. Нью-йоркские студийные музыканты не участвуют в прослушиваниях. Они считают себя, причем вполне оправданно, самыми совершенными и всесторонними музыкантами в мире. Спиноза в этом смысле не был исключением, но он испытывал некоторое любопытство по отношению к знаменитому Битлу и поэтому притащился в грязную мастерскую, расположенную в районе Десятой авеню, где застал Пола с трехдневной щетиной на щеках, Линду и детей. Билли Лавойна, барабанщика с солидным стажем, только что попросили что-нибудь сыграть. «Знаешь, Пол, — саркастическим тоном ответил Лавойна, — я слышал, что ты и сам иногда играешь на ударных, так что, может быть, лучше ты сыграешь мне?»

Сцена произвела на Дэвида отвратительное впечатление. «Передо мной сидел сам Пол Маккартни, — вспоминает Спиноза, — и играл какие-то примитивные рок-н-ролльные вещицы — чин, чин, чин. Было очень неловко! Ему приходилось петь каждую ноту или брать ее на своей гитаре, например три ноты доминант-септаккорда. Он даже не знал, как это называется, а просто говорил „клевый аккорд“!» Дэвид отработал несколько недель на записи диска «Ram», но когда ангажемент закончился, опубликовал на страницах журнала «Мелоди мейкер» довольно язвительный комментарий, в частности, рассказав о том, как Пол заставлял своих детей сидеть в студии до четырех утра.

Вот какие смешанные чувства владели Дэвидом Спинозой, когда в тот же день он отправился на встречу с Иоко Оно.

Прежде всего Дэвид попросил показать музыку. Иоко протянула ему несколько аккуратно отпечатанных страниц с текстами песен, состоявших из куплетов и припевов; там не было ни одной ноты. Кое-где над текстом стояли обозначения аккордов «соль-минор, ре, соль», по которым невозможно было составить даже малейшее представление о том, что имел в виду автор. Иоко повторяла манеру записи, которую использовал Джон, но Джон принес бы с собой гитару и исполнил бы песню. Спиноза попросил Иоко спеть; у нее вышел какой-то японский вариант ковбойской песни, и первой реакцией Спинозы было: «Ты что, издеваешься?»

Однако для студийного музыканта работа есть работа. Деньги предлагались хорошие. День за днем Спиноза приходил к Иоко с магнитофоном и нотной бумагой. Делать за ней записи было ужасно сложно: ей не удавалось даже держать размер. Но вскоре Спиноза понял, что его работа вообще не имеет смысла, поскольку Иоко все равно была неспособна дважды воспроизвести одну и ту же мелодию. Поэтому Дэвид ограничился тем, что записывал последовательность аккордов, оставляя придумывание собственно мелодии на потом.

Настоящее веселье началось тогда, когда они собрались в студии. О таких музыкантах можно было только мечтать: Рик Маротта — один из лучших гастрольных барабанщиков, Эндрю Смит и Боб Рэббит — до недавнего времени основная ритм-секция на студии «Мотаун», Майкл Брекер, который вскоре стал самым модным тенор-саксофонистом в Штатах, Артур Дженкинс — виброфон, фортепьяно Кении Эшер, сочинявший также и музыку (что оказалось очень кстати), и бас-гитара Гордон Эдварде, всеобщий любимец, работавший в фьюжн-команде под названием «Стафф». Если еще добавить Дэвида Спинозу, игравшего на лидер-гитаре, то получалось, что вокруг Иоко собралась команда, общий талант которой оценивался не менее чем в миллион долларов. Вот только музыки не было!

Выход из положения был один: раздать музыкантам записи, сделанные Спинозой, и предложить самим придумывать мелодии к имевшимся в наличии текстам. Несмотря на множество проблем, связанных с отсутствием у Иоко элементарных музыкальных способностей, супергруппе удалось записать вполне приличную инструментальную музыку в стиле утонченной соул, близкой к неярко выраженному фанку.

Чем дольше Иоко работала с Дэвидом Спинозой, тем более привлекательным находила этого похожего на молодого турка невысокого темноволосого парня со строгими усами, бруклинца из итальянской рабочей семьи. За ним давно ходила слава «жеребца», ибо он был не прочь похвастать своими сексуальными подвигами. Иоко всегда нравились мужественные мужчины маленького роста. К слову сказать, близкие друзья обычно легко определяли, что Иоко кем-то увлеклась, если она начинала подтрунивать над его ростом. Так что по прошествии нескольких недель, проведенных с Дэвидов в студии, Иоко явно начала задумываться о том, что с этим маленьким «мачо» она могла бы не только музицировать. Кстати, именно об этом была ее последняя и лучшая песня в «Feeling the Space»[193] — «Men, Men, Men»[194], где она вдоволь поиздевалась над мужчинами-"жеребцами", которые ищут в женщинах одну лишь животную страсть. В этой песне Иоко сама обращается с мужчинами как с сексуальными игрушками, сетуя на то, что джинсы на них сидят не в обтяжку, сапоги коротковаты, а лица уже далеко не молоды. Песня заканчивается классической шуткой, когда Иоко, обратившись к своему мужчине, говорит, что ему пора вылезать из своей домашней клетки. В ответ раздается голос Джона Леннона.

И хотя Джон согласился поучаствовать в этой музыкальной шутке, о возобновлении творческого сотрудничества с женой не могло быть и речи. Шесть последних месяцев он провел у себя в постели на Бэнк-стрит, накачиваясь героином и поглощая ящик за ящиком пиво. Когда Гарольд Сайдер пришел к нему, чтобы обсудить кое-какие дела, он застал своего клиента осунувшимся, бледным, с запавшими глазами, небритым, выглядевшим как человек, «только что вышедший из концлагеря». Сайдер объяснил состояние Леннона переутомлением и признал, что Джону необходимо на какое-то время погрузиться в «зимнюю спячку». Это затянувшееся пребывание в берлоге Джон использовал для того, чтобы проанализировать обе свои ипостаси — артиста и мужа. Что касается первой, то, как он признавался Мэй Пэн: «В течение нескольких последних лет я очень старался раскрутить Иоко, но, кажется, из этого ничего не выходит. А я что-то притомился. Думаю, сейчас для Иоко больше всего подошел бы Тони». Эти слова обозначали конец сотрудничества Джона и Иоко по крайней мере на семь ближайших лет. Кроме того, они ознаменовали возрождение Джона Леннона. В июле Джон побрился наголо, желая, видимо, дать понять, что решил навсегда завязать с героином.