Этот короткий миг и ничто другое спасли Лана и других его соплеменников от ужасной гибели.

Волки, рыжие волки со злобным рычанием окружили могучего зверя. От неожиданного нападения волчьей стаи тигр окончательно рассвирепел. Их было много, этих красно-рыжих бестий, они закружили зверя в бешеном хороводе.

Издали можно было подумать, что громадный зверь ловит собственный хвост, забавляется ради удовольствия. На самом же деле это была смертельная схватка. Вот с хриплым воем отлетел в сторону и остался лежать один из волков. И тут же его собрат располосовал лоснящуюся шкуру тигра на боку, а другой — жестоко куснул свирепого врага за заднюю лапу.

Тем временем люди опомнились. Неожиданная помощь волков дала им необходимую отсрочку и вернула способность защищаться и нападать.

Лан первый поднял с земли чей-то лук и стрелы, обежал место схватки так, что горящие заросли оказались за его спиной и, значит, будут отпугивать зверя, если ему снова вздумается напасть.

Вскоре к нему стали присоединяться и другие охотники.

Первая же стрела мальчика вонзилась в правое плечо тигра. Зажужжали другие стрелы. Зурр угодил в бок зверю, и тот, забыв про волков, стал яростно кататься по земле, взметая тучи тонкой желтой пыли.

На время тигра и волков не стало видно в клубах пыли, и пришлось прекратить стрельбу из луков, чтобы не поранить волков.

Когда пыль чуть рассеялась, все с облегчением увидели удирающего к лесу тигра. Самые свирепые волки продолжали преследовать зверя, тогда как большая часть стаи как ни в чем не бывало продолжала прерванную трапезу.

Долго не могли успокоиться охотники, возбужденно обсуждая подробности схватки с тигром. Если кому-нибудь не хватало слов, они представляли в лицах, как вел себя тигр, а как — волки, как вонзались стрелы в злобного зверя и как он катался по земле.

Потом распороли животы антилопам и наперебой просили Лана и Зурра отнести волкам то внутренности, то куски особенно вкусных лакомств — печени, желудка, легких.

Мальчики, правда, не очень смело, приближались к стае. Некоторые звери свирепо скалили клыки при приближении ребят, и они предпочитали бросать угощение издали.

Но как бы там ни было, а рыжие волки в этот день проявили себя друзьями и помощниками людей, и это благодаря их верному другу — соба.

Восходящее солнце широко раскинуло свои лучи-перья по всему огромному, в розовато-голубых переливах небу из-за тяжелых туч.

Ночью прошумел дождь, и земля, умытая и похорошевшая, нежилась в сладком утреннем сне, кутаясь в легкой белесой испа-ринке. Яркие багряные отсветы горели на смуглых щеках гор, словно румянец со сна.

Большой Орел поднялся до рассвета, как поднимался, когда был здоров и силен. Глядел, как рождается ясное утро, и вспоминал, как племя пришло сюда, как они жили… нет, видно, Мудрый Аун был не прав, когда говорил ему: «Нельзя заступаться за слабого перед сильным, если сам не самый сильный». Вот ведь как! Он, вождь, не сумел защитить слабых — Ауна, Яну, Муну… а Лан, мальчишка, смог. Почему это так? Нет, не мог сегодня вождь ответить себе на этот вопрос.

Полной грудью вдохнул Большой Орел легкого прохладного ветерка, долетевшего сюда с лучезарной стороны горизонта.

Сегодня он впервые не почувствовал боли при глубоких вздохах. Вместо боли явилось радостное ощущение силы молодого тела, трепетное предчувствие хорошего, как бывало в детстве. Легко и естественно пришла долгожданная уверенность: пора! Пора в путь!

Доброта ли и спокойствие светлого рождения теплого дня, первые ли легкие признаки неблизких осенних ненастий, собственное ли выздоровление от долгого липкого недуга, когда он уже смирился и сдался, привели его теперь в состояние радостной уверенности: пора!

Вождь сощурился от ласковых и совсем еще не ярких солнечных лучей, скользнувших по лицу, и тихо засмеялся. Крикнул громко, как давно не кричал, от избытка чувств:

— Люди таж! Пора в путь! Мы пойдем в теплую страну, страну предков!

Загудели, загомонили голоса, засуетились люди, словно пчелы в потревоженном улье.

Без лишних слов, без долгих сборов двинулось племя на восход, не жалея о своем жилье, что прятало их от зверей и непогоды много-много лун. Если и оборачивался кто, так для того только, чтобы посмотреть на две одинокие обреченные фигуры у входа в пещеру.

Черный Ворон и Зурра будут глядеть вслед уходящим, пока племя не исчезнет за склоном горы, потому что никогда больше не придется им увидеть людей таж вновь.

Светлая радость звала и манила вперед людей таж — их вели по торному пути в теплую благодатную страну, где много оленей и косуль, коз и баранов, где много сладких плодов и орехов, где короткая, добрая зима.

Беспросветная кошмарная полоса жизни осталась позади, там, вместе с Черным Вороном, а впереди — радость, как это вот солнце, брызнувшее из-за туч ослепительными лучами.

Лан шел рядом с отцом. Он показывал дорогу племени. Он не боялся заблудиться: знакомая речка выведет их к высокогорному озеру, а другая, родная сестра ее, покажет дорогу вниз, в страну предков. Его беспокоило другое — соба жил теперь со своей стаей. Пойдет ли он с людьми через перевал?

Стая рыжих волков следовала неподалеку.

Оглядываясь, мальчик видел их то сзади племени, то сбоку, на склоне холма, то вдруг впереди, в распадке.

Целую луну уже сопровождает стая охотников, а теперь вот племя. Но пойдут ли звери за ними через перевал?

Женщины и дети держались плотной толпой, несли туши вяленого мяса, скребки, топоры и била, факелы и шкуры.

Мужчины-охотники с луками и копьями в руках вытянулись в две цепочки по сторонам от толпы.

Говорливый ручей, берегом которого они сейчас шли, своим неумолчным плеском заглушал отрывочные голоса, шорох босых ног, писк детей.

— Хорошо ли знаешь дорогу? — спросил вождь у сына со скрытым беспокойством, заметив, что Лан все время оглядывается по сторонам.

— Да, хорошо.

Некоторое время шли в молчании. Большой Орел старался превозмочь усталость, тяжестью растекающуюся по телу.

— Хочу, вождь, чтобы волк-соба пошел с нами.

— Всякий зверь хочет жить в своей стае… Мог бы ты жить среди волков?

— Нет.

— Так и он. Погляди вокруг. Разве зайцы живут среди коз и косуль?

— Но соба наш друг. Он спас меня и Зурра. Он храбрый, как человек, он, как мы…

— Он волк, бегает на четырех ногах. Ты, и я, и всякий другой из племени не похожи на него.

— Да, это так…

И все же Лан горевал при мысли, что соба не живет теперь рядом, не следует за ним, как раньше. Стая волку роднее. Лишь иногда подходит он к нему и Муне, берет из рук кусок мяса, кость, разрешает прикоснуться к себе…

Вождь остановил племя на отдых. Запылали костры. Уставшие, но полные бодрости и возбуждения люди разбились на кучки.

Женщины расспрашивали Муну, вспоминает ли она дорогу, верно ли ведет Лан племя, хороша ли теплая страна предков.

Охотники еще и еще раз просили мальчика рассказать о приметах предстоящего пути. Будут ли подходящие места для охоты. Не труден ли перевал.

Только к Зурру не приставали с расспросами — бесполезно. И без того неразговорчивый, мальчик горевал о расставании с матерью. Самая многочисленная толпа собралась вокруг старой Уруны — женщины и дети. Задорно поблескивая выцветшими глазами, старуха выбивала пальцами на некогда грозном тум-туме призывный веселый ритм. Четкая мелодичная дробь то затихала, уплывая в неведомую даль, то смерчем налетала на слушателей, увлекая их своим бурным движением откровенно и властно.

Смешливая черноволосая Ламуза, шлепнув босой ногой о теплый камень, повела вокруг карими, в искорку глазами и потекла, заструилась в танце. Камень, на котором она танцевала, был невелик, но танцовщице и не нужно было большего. Подчиняясь ритму тум-тума, она гибко раскачивалась, будто грозный столб смерча, уходящий в поднебесье, или кипела и бурлила звонким водопадом.