— Дассин сказал, что схвачен какой-то мальчик. Похищен зидами, я полагаю. Он сказал, что, если его заберут в Зев'На, я должен подчиниться совету Наставников и пройти проверку. Ты знаешь, о чем он говорил?

— Не сейчас, государь. Если у меня и есть эти сведения, и вы желаете их получить, мы должны пройти мадрисс.

— Если ты не возражаешь, это могло бы нам помочь, — ответил я.

Дульсе усмехнулся.

— Я польщен тем, что вы принимаете в расчет мои чувства, ваше высочество, но, как вы уже наверняка догадались, а сам я знаю точно, мастер Дассин планировал нас связать. Думаю, если мы откажемся, он вернется из-за Грани, и будет преследовать нас, пока мы не смиримся.

— Так я не единственный, кого он запутал до беспрекословности?

— О нет, государь, вовсе нет… хотя, я полагаю, вас ему нравилось стращать более прочих… вы ж были его принцем, и все такое.

Тут мы оба с удовольствием расхохотались, но смех наш был приправлен горечью, и, подняв зеленую бутыль, мы выпили в память о нашем требовательном учителе.

В первый раз участие в мадриссе оказалось делом хлопотным. Дульсе Балтар, я и семеро Наставников стояли в Привратном зале рядом со стеной ревущего белого пламени. Я, двенадцатилетний подросток, не боялся ничего, пока не понял, что мне придется шагнуть через этот огонь к Пропасти между мирами, балансируя на тонкой ниточке чародейства. Во рту у меня пересохло, а внутренности завязались узлом. Ужас мой был столь всепоглощающим, что я не мог следить за обрядом.

Моя память все еще сбивает меня с толку, потому что иногда я вспоминаю Балтара, серьезного молодого дульсе, немногим выше меня, поджарого, крепкого телом и широкоплечего, так что моя мальчишеская худоба особенно бросалась в глаза, когда мы стояли рядом. Но иногда Балтар носил и другое лицо, более округлое, зрелое, менявшее слезы на смех, а печаль — на радость с живостью ребенка. Я возвышался над ним. Так что я гадал, не был ли я связан и с другим мадриссе — возможно, перед последней моей попыткой восстановить Мост — с тем, кого пока не мог вспомнить. Я не мог связать с этим вторым лицом никакого имени.

Экзегет провел мой мадрисс с Балтаром, потому что у меня было недостаточно сил. С Барейлем мне, конечно, пришлось действовать самому. Но он объяснил мне, что надо делать, и заставлял повторять слова до тех пор, пока я не выучил их наизусть.

— Дайте мне немного времени, чтобы приготовиться, мой государь, и вы сможете начинать.

Барейль преклонил колени на полу посреди этой опрятной комнатки, держа раскрытые, обращенные вверх ладони перед собой и глядя на что-то поблизости от дверной щеколды. Постепенно его взор утратил сосредоточенность, и ни проблеска сознания не осталось на его лице. Когда его отрешение от потока мыслей показалось мне завершенным, я возложил руки на его голову, как он описывал мне, и прикоснулся к его разуму. Он был спокоен и полностью открыт.

— Кантало тассайе, Барейль… — начал я. «Бережно я касаюсь тебя…»

Настолько раскрыть свой разум было проявлением невероятного доверия, ведь в тот миг я мог наполнить его чем угодно: фантазиями, видениями, кажущимися реальностью, болью или наслаждением, желаниями, которые могли подтолкнуть его к убийству или безумию. Я мог изменить саму его личность, все его чувства. Но вместо этого я проник лишь в чистую, упорядоченную им для меня область и осторожно притронулся к средоточиям знаний и памяти, узлам догадок и рассуждений, оставляя на каждом свой след, чтобы впоследствии управлять их работой. Только одну из ступеней мадрисса я пропустил — ту, в которой я должен был оставить клеймо на воле дульсе. Это дало бы мне власть принуждать его к повиновению. Он не просил меня пропустить это, полагаясь на то, что я не стану приказывать ему действовать против его воли. Возможно, он знал меня лучше, чем я сам, поскольку я не мог поручиться, что не стал бы заставлять его действовать вопреки желаниям. И все же лучше не доводить обряд до конца, даже если это оставит наши узы незавершенными.

В свою очередь я просто отдал дульсе безмолвное распоряжение взять из моей головы все, что он сочтет нужным. Все, что найдется в этом жалком беспорядке. Чувство было странным и тревожащим, словно тысяча паучков стремительно засновали по коже, только это происходило в моей голове. Когда все закончилось, я коснулся лица Барейля, позволяя подняться, помог ему встать, и мы пожали друг другу руки.

— Прекрасная работа, государь… мой мадриссон, — сказал он с улыбкой. — Вы — нечто большее, чем ваши воспоминания. Никакая память не может научить быть щедрым в дарах и столь осторожным в прикосновениях разума. Для меня огромная честь стать вашим мадриссе.

Я задумался, что бы столь же любезное сказать в ответ, но, похоже, дульсе исчерпал весь запас красноречия, отведенный нам обоим.

— Спасибо, Барейль. Для меня это тоже честь. Хоть мне и не терпелось расспросить его, я уговорил его немного поспать. Он не замедлил последовать совету. Ритуал мадрисса всегда очень утомителен для дульсе, а Барейль вдобавок лишь несколькими часами ранее стоял на краю гибели.

— Да, еще одно, — сказал он, укладываясь в постель. Глаза его слипались. — Вы должны разрушить портал, который связывает это место с домом мастера Дассина и внутренним двором замка, иначе нас могут настичь здесь. Прикажите, и я объясню вам, как это сделать.

Я так и поступил. Потом я прогулялся по коридору до места, где мы вошли, бормоча по пути разрушительное заклинание, которому научил меня Барейль, и вернулся в маленькую солнечную комнатку. Дульсе уже спал глубоким сном.

Следующие несколько часов я провел самым примитивным образом: набивая желудок и мечтая о том, чтобы разучиться думать. Дассин, мальчишка, убийца… Несколько раз за этот день я стоял на краю пропасти и был вынужден отступать от него на цыпочках.

Как мне поступить с Экзегетом? Если мой старый воспитатель убил Дассина, за это он должен умереть. Но сама эта убежденность в необходимости человекоубийства вызывала у меня отвращение. Прошлое, восстановленное Дассином за эти месяцы, рассказывало мне о взрослении в человеческом мире, о скитаниях в самых убогих краях, о том, как я познал страдания и искусство исцеления. Я пришел к заключению, что для Целителя немыслимо отнимать жизнь. А делать это из низменного желания отомстить — вдвойне предосудительно. Но в этот раз я не мог оставаться милосердным.

Лорды развязали эту войну. Тысячу лет назад Нотоль, Парвен и Зиддари, трое близких друзей, могущественных чародеев дар'нети, обнаружили новый способ обретения магической силы, более действенный, говорили они, чем медленное накопление опыта, принятие жизни, как она есть, и наслаждение ею, которое мы называли Путем дар'нети. Они научились одалживать жизненную суть растений, деревьев и животных и, использовав ее для увеличения собственной силы, возвращать источнику, который становился от этого лишь прекраснее и совершеннее, чем прежде. В восторге, волнении и заслуженной гордости от своих талантов они утверждали, что с таким усилением наших способностей мы, дар'нети, сможем исцелить всю скорбь вселенной.

Но наш король с Наставниками, равно как и многие другие мудрые люди, рассудили, что подобные действия опасны, рискованны и чреваты искажением. Вся природа находится в равновесии: свет и тьма, зима и лето, суша и море, страсть и разум, и само наше божество обладает двумя ликами, женским и мужским — Творца и Ваятельницы. Если возвращение сути обогащает источник, значит, чего-то должно убавиться, и таким образом нарушается равновесие вселенной. Всякая магия имеет свою цену, и король Д'Арнат запретил им продолжать, пока не станет известна цена уже содеянного.

Разочарованная, но не готовая отказаться от своего величайшего успеха троица продолжила испытания втайне, измыслив грандиозный план, чтобы убедить всех и каждого в невинности и справедливости своих идей — используя самих себя как подопытных для своих чар. Но, как и предсказывали мудрые, все обернулось к худшему. Уничтожением. Да, Трое и в самом деле стали невероятно могущественными и даже, как гласили легенды, бессмертными — лордами, как они назвали себя. Но они не вернули миру ни капли красоты. Они оставили себя, нашу прекрасную землю и всю вселенную искаженными и изломанными. Бесчисленные тысячи наших соотечественников, оказавшихся на их пагубном пути, преобразились в бездушных зидов. Все королевства Гондеи были уничтожены Разрушением или же в последовавшей войне, и лишь столица верховного правителя Д'Арната и лежащие поблизости долины Айдолона выстояли, окруженные бесплодной пустыней.