Ребята явно насторожились.

— Говорят, вы бойкие, отчаянные, а вы, оказывается, и поговорить стесняетесь. Подвинься, — попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету, заглянул на закуску: — Небогато у вас.

Козленков тем временем уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом. Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.

— Ну ладно. Молчите, значит, не знаете об этой песне, тогда я вам сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Трудна была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для революционеров. Много там погибло людей, хороших, настоящих, талантливых. Свидания, передачи разрешались только по пятницам. Вот там и родилась эта горькая песня… Что же вы молчите? Хорош ваш клуб, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?

Шустрый парень лет девятнадцати, тот, что спрятал стакан, объяснил, что осень и зима у них теплые, а крышу в беседке починить можно. Другой сказал, что иногда их пускают в красный уголок общежития. Но там строго: что хочется, не споешь, а в одиннадцать комендант тушит свет и всех разгоняет.

— Что мы, деточки, что ли! — Парень презрительно сплюнул через плечо.

Но, видно, ребят все-таки волновала зимняя проблема.

За столом, напротив Дорохова, сидел молодой человек постарше. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:

— Вы полковник из МУРа?

— Не совсем так, — улыбнулся Александр Дмитриевич. — То, что полковник, верно, то, что из Москвы, правильно. Но МУР — это Московский уголовный розыск, а я работаю в Уголовном розыске страны.

Отвечая, он думал, как быстро распространилась весть о его приезде и уж так ли случайно дошла она и в беседку.

Рассматривая собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре всей компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами опускались па плечи. Он сидел настороженно и зло посматривал на Дорохова и Козленкова. Заметив, что привлек внимание, спросил:

— К нам приехали дружинников выгораживать? Они и так никому прохода не дают. Мы им, видите ли, мешаем, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. — Парень дурашливо растопырил руки. — Ну, а что плохого мы делаем? — с вызовом обратился он к Дорохову.

Козленков подошел к говорившему, похлопал его по плечу:

— Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, и он сам разберется. От твоих рассказов даже вон у того серого кота шерсть дыбом встает да у ваших музыкантов иногда слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыплакова избил.

— Не бил Зюзя Цыпленка, — вмешался худой высокий парень, сидевший рядом с Дороховым. — А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А этот пацан год их копил на фотоаппарат.

— Так, так… Значит, у вас тут не только веселье, тут же н суд, тут и расправа, — усмехнулся Дорохов. — Пойдем, Николай, не будем мешать. Счастливо оставаться.

Ребята нестройно ответили, и как только полковник и Козленков отошли от беседки, им вслед хлестнула озорная утесовская «Мурка»: «Ты зашухерила все наши малины и пошла работать в губчека».

— Вы обратили внимание, что музыкальная тройка все время молчала?

— Да, не снизошла до разговоров.

— Но и не помешала. А это уже сдвиг. Один раз мы пришли с Роговым, хотим поговорить, а они такой концерт закатили, что и слова не вымолвишь. Тот, что у вас про МУР спрашивал, это Толька Щекин, живет с матерью, отец от них ушел, а он учиться бросил, мать извел основательно, работать не хочет. Устроим его куда-нибудь, он неделю ходит, а потом сбежит, говорит: нет призвания. В прошлом году весной его за кладовки судили. Все обшарил в округе. У кого варенье, где компот или еще что-нибудь съестное, все тянет. Афанасьев вызвал к себе Житкова, Зюзина и еще двух из их компании и спрашивает: «Пили вчера водку?» Те говорят: «Пили». — «Яблочки моченые Толькины понравились?» Те молчат. А Борис Васильевич начал их срамить. Рабочие, мол, люди, а ворованное лопаете. Мало того, мальчишку на кражи толкаете. Водку вы покупаете и Щекина угощаете. Денег у него нет, ответить ему нечем, стал лазить он по кладовкам, вам закуску представляет. Срамил, срамил, и Зюзин пообещал со Щекиным поговорить и не пить, если неизвестно, откуда эта выпивка и закуска появится. Потом мы все-таки отправили Щекина в колонию. Год он там пробыл. Вел себя хорошо, и мать его забрала. Сейчас работает и, по моим сведениям, не ворует. Лешка — длинный такой, что рядом с вами сидел, — тоже недавно освободился. Два года ему давали за кражу из квартиры. Дома у него уж больно плохо. Отец пьет. Работает грузчиком и все, что сверхурочно зарабатывает, каждый день пропивает. Ну, и ежедневно устраивает скандалы: дерется, ругается. Мы его дважды за мелкое хулиганство сажали. Потом Лешкина мать попросила не трогать его. Зарплату он ей регулярно отдает, а пока сидит, деньги на работе ему не платят, мало того: освободят — еще и штраф платить нужно. В общем, ей вдвойне за него отдуваться приходится. Надоели Лешке все домашние неурядицы, и решил он уехать из дому, а перед отъездом кое-что из соседской квартиры прихватил. Когда освободился, пришел к нам в городской отдел, просит помочь. Устроили мы его на работу, осенью обещали дать место в общежитии. Я с него глаз не спускаю. Как будто все нормально.

В общем, знаете, Александр Дмитриевич, — Козленков задумался и затем продолжал: — Я так понимаю, что в беседку ребята идут оттого, что деваться им некуда. Одни повеселиться хотят, другим дома невмоготу сидеть. В кино сходил один раз, другой, а на третий пет этого самого полтинника на билет. Или уже все картины видел. Идти во Дворец культуры — значит надо вести себя чинно, благородно, до этого они еще не доросли; опять-таки танцы не все любят. Вот и идут сюда. Здесь все свои, спрос меньше, никто не воспитывает, никто не говорит, что они «шпана отпетая», как это в клубе случается. Привольно им здесь…

— Ну, а насчет преступления тоже договориться можно? — спросил Дорохов.

— Открыто, чтобы все знали, нет. Я в этом твердо уверен. Почему? Да просто потому, что большинство собирающихся в беседке не примут участия ни в таком разговоре, ни в преступлении. Вот я вам рассказывал, что кража музыкальных инструментов из Дворца культуры была, помните? Так как-то я с Житковым разговорился и из любопытства спросил его, почему он не забрал себе аккордеон, когда он на чердаке был спрятан. Генка удивленно посмотрел на меня и говорит: «Дурак ты, Коля! И как тебя в сыщики взяли? Зачем же мне тот аккордеон, если он краденый?» Я так думаю, что если кто из них и обсуждает преступные планы, то где-нибудь под кустом и с глазу на глаз. Подраться, похулиганить они способны, а вот грабить или воровать не пойдут. — Козленков раскурил сигарету, затянулся и задумчиво добавил: — Пока, по крайней мере.

Они молча подошли к гостинице. Возле здания стояло несколько скамеек.

— Посидим, — предложил Дорохов, — а то я что-то устал.

Он подождал, пока Козленков уселся рядом, и спросил:

— Как думаешь, Николай, если бы там, в беседке, Житков или, скажем, Зюзин вдруг решились что-то украсть и пригласили кого-нибудь из тех, что возле них крутятся, пошли бы они с ними на преступление?

— Наверное, пошли, — не сразу ответил Козленков.

— Следовательно, вся твоя уверенность в безобидности беседки основана только на добропорядочности этих самых парней, которых сейчас модно называть лидерами? А если на смену им придет дядя типа того, что вовремя завербовался в Сибирь? Он ведь тоже был в авторитете. Тут все, значительно сложнее. Конечно, смешно считать, что дело в самой беседке. Сломать ее нетрудно, но будут собираться в другом месте. Ты справедливо заметил, что посетители беседки пока, именно пока, на преступление не пойдут. Но ведь в таких компаниях, к сожалению, очень быстро распространяется дурное влияние. Мальчишки-то не имеют серьезных увлечений, интересы их довольно примитивные, неразвиты. Да и что опасно — пьют они частенько и считают, что это в порядке вещей. Вам с Роговым нужно подумать, как «приручить» этих ребят. Жаль, что дружинников они считают чуть ли не представителями враждебного лагеря. Особенно важно вернуть расположение Житкова. Попробуйте. Единого рецепта здесь нет. И вот что, Коля, думаю: не всех ты там раскусил. Кто-то пытается эту компанию прибрать к рукам. Если не выясним сейчас, будет поздно. Боюсь, что с Ворониным уже все далеко не просто. Кстати, таких дружественных групп или, может быть, похожих на них можно отыскать немало. Весь вопрос в том, как правильно направить их энергию.