В тот же миг меня охватило вялое равнодушие ко всему, вернулась усталость. Я сказал, что не хочу ни разрушать небоскребы, ни топить лайнеры и ни за что не останусь в этом подземном гнезде, а если меня отведут назад в блок, то работать уже не буду. Не буду, и все!

Сделав вид, будто не слышит моих слов, штандартенфюрер спросил, знаю ли я, что меня считают погибшим.

— Мне показывали газету, — подтвердил я.

— Этот Кносе и тут переборщил. Но ничего. Тем больше будет радость твоего отца, когда узнает, что сын жив и невредим. Из мертвых воскресают не часто. Можешь подать отцу весточку о себе. Не возражаю. Напиши ему письмо.

Мне все время казалось, что наша беседа должна дойти до той грани, за которой начнется самое главное, и к этому я внутренне готовил себя, хотя и не понимал, что именно нужно от меня этому человеку. При упоминании об отце я встрепенулся, усталости как не бывало.

Штандартенфюрер заметил, какое впечатление произвело на меня его неожиданное предложение. И обезоружил меня откровенностью:

— Не думай, что я тороплюсь утешить твоего отца. Сантименты мне ни к чему. Просто ситуация сложилась так, что ты имеешь реальные шансы выпутаться из этой истории. Нам крайне необходимо завязать с твоим отцом серьезный разговор. Твое письмо к нему поможет начать этот разговор.

— Вы можете обойтись и без моего письма.

— Конечно, можем. Но если отец узнает, что от результатов наших переговоров будет зависеть дальнейшая судьба его сына, мы быстрее найдем общий язык.

— Ему вы тоже предложите пост губернатора?

На лице штандартенфюрера появилась довольная улыбка.

— Ты сообразительный парнишка. И смелый к тому же. Лететь вдогонку за вертолетом ночью, едва не проникнуть в кабину… У Кносе имеется только подозрение на сей счет, я же полностью уверен: шлем был принадлежностью летательного аппарата, которым ты воспользовался для погони. Но Кносе зря к тебе прицепился. Аппарат ты успел с себя сбросить, а его конструкция тебе неизвестна. Так что забудем об этом. Кстати, твоему отцу я не собираюсь предлагать какой-либо пост. Я предложу ему другое. Даже не буду предлагать. Я просто потребую, чтобы он немедленно прекратил работы по освоению здешних джунглей. Все усилия твоего отца направлены на пользу всевозможных тварей, которых только и интересует, чем набить свой желудок. Так вот, чтобы сельва не превратилась в проходной двор… Одним словом, я вынужден обратиться к здравому рассудку доктора Вовченко. Успокойся, твоему отцу ничто не угрожает. Доктор Вовченко нужен нам живой, а не мертвый. Нужен не здесь, в джунглях, а там, где он может встречаться со своими коллегами или выступать перед многолюдными аудиториями. Он должен публично признать ошибочность или поспешность собственных выводов и сделать заявление о том, что тропическая растительность этого континента не оправдала надежд, что ее невозможно использовать для расширения запасов продуктов питания. Пусть выдумает несуществующие бациллы, пусть скажет, что употребление продуктов сельвы грозит людям бешенством, — для подкрепления такого заявления мы найдем нужные факты. Пусть, наконец, перенесет свою работу в джунгли Индонезии, Вьетнама, в любое другое место. Меня это не касается. Я хочу тишины и покоя в здешних местах. Доктор Вовченко признанный авторитет в научных кругах, с ним считаются. Если сегодня он выскажет соображения, противоположные вчерашним, это мало повредит ему. Неудачи случаются у каждого. Пошумит пресса, будут возмущаться заинтересованные фирмы, банки приостановят финансирование проектов — на этом все и закончится. Твой отец сдаст в архив собранные материалы, распустит экспедицию, и вы с ним спокойно вернетесь домой. Кроме того, вас ожидает большая радость, о которой ты сейчас даже не догадываешься… Чем скорее доктор Вовченко согласится на мои условия, тем быстрее ты оставишь этот город, куда прибыл без приглашения. Понял? Обо всем, что видел и слышал здесь, безусловно, придется молчать. Прежде всего — чтобы но подвести твоего отца. Молчать ты обязан год-полтора, а потом можешь рассказывать о своих приключениях кому угодно… Между прочим, с инспектором Чанади, думаю, мы тоже договоримся. Он ведь не захочет потерять свою сестренку Эржи.

— Что я должен написать в письме?

— Чистейшую правду! Жив-здоров, скучаю, жду скорой встречи… Можно добавить еще что-нибудь, на твое усмотрение.

— Нет, синьор, такого письма не будет.

— Почему? Чудак ты. Чего ты добьешься своим упорством? Того, что будешь ковыряться в туннеле до самой смерти? Подумай как следует.

— Уже подумал. Письма не напишу. Даже если бы и написал, отец никогда не согласится на подлость.

— Какая же в этом подлость? Просто он будет тебя спасать. Придвигайся ближе, вот бумага.

— Сказал — не напишу, и баста.

У штандартенфюрера снова задергалась щека. Он не без усилий сдерживал себя. Однако все еще прикидывался добряком.

— Эх, молодость, молодость… На что ты надеешься? Думаешь, что убежишь? Напрасные надежды, уверяю тебя. Не веришь? Сейчас убедишься.

На белой поверхности стола щелкнул переключатель микрофона.

— Приведите его ко мне!

Не прошло и минуты, как в зал, вобрав голову в плечи, вошел… Загби.

— Рассказывай! — бросил штандартенфюрер, не глядя на индейца.

Тело Загби переломилось в низком поклоне. Он показал на меня пальцем и быстро заговорил:

— Белый юноша подговаривал Загби бежать к Большой реке. Он хотел напасть на часового среди ночи. Загби рассказал об этом белому воину, который охраняет сон каджао после работы. Белый воин пообещал Загби столько сигарет, сколько пальцев на руках.

Губы штандартенфюрера скривились в презрительной усмешке. Он взглянул на индейца.

— Ты поступил умно. Тебе дадут сигарет. Теперь ты ежедневно будешь иметь сигареты. В блок не вернешься. Я прикажу, чтобы тебя оставили здесь, будешь убирать комнаты или коридор. Тебя оденут, как белого. Я доволен тобой. Иди!

Кланяясь и прижимая руку к сердцу, Загби попятился к двери. Я отвернулся. Боялся, что штандартенфюрер разгадает мои мысли. Но он уже, очевидно, не интересовался тонкостями моего настроения, был уверен, что измена индейца доконала меня.

— Слышал? Вот тебе и братство, — делая нажим на каждом слоге, засмеялся штандартенфюрер. — Оно стоит всего нескольких сигарет. Брось даже думать о побеге. Делай, как говорю, и все будет в порядке.

Я не отвечал.

Мое молчание начало раздражать хозяина кабинета. Потянувшись через стол, он схватил меня за подбородок. Его глаза стали злыми, превратились в узкие щелки.

— Видел в туннеле индейцев, тех, что пытались взбунтоваться? Достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы лишить их разума! То же самое произойдет и с тобой, если будешь упорствовать. Забудешь собственное имя, друзей, не сможешь вспомнить, кто ты, откуда, утратишь человеческий облик, даже обезьяна в сравнении с тобой будет казаться венцом природы. Но я терпелив. Прежде чем наказать, устрою тебе приятное свидание. Комендантская! Алло, комендантская! — крикнул он в микрофон. — Кто там у вас?

— Приказ выполнен, господин штандартенфюрер! — прозвучало в ответ из динамика.

— Коменданта ко мне!

Через несколько минут в зале с пальмой появился белобрысый, тот самый, что принял меня из рук в руки от широкополых возле лифта.

— Проведите его к ней! — кивнул на меня штандартенфюрер.

Белобрысый пропустил меня вперед. Снова знакомый уже коридор. Мы свернули вправо. Матовый глянец пластика сменился угрюмым однообразием бетона, потолок понизился, повис над головой. В безлюдье подземелья разливался мертвенный синеватый свет. Путь преграждала густая металлическая решетка — от стены до стены. За ней торчал молодчик в широкополой шляпе. Загремел засов, решетка медленно поползла в сторону.

Меня подвели к стальной, сплошь покрытой заклепками двери, на которой была укреплена табличка с надписью «Комендант».

«Неужели им удалось запугать Эржи? Что она мне скажет? Будет советовать написать отцу? Может быть, поверила, что это спасет нас?…»