Перед витриной модного ювелира Фьерс смотрел, прислонившись лбом к стеклу.

Он выбирал глазами между выставленными драгоценностями. Но на выставке было слишком много вещей, слишком много колец и браслетов, слишком много тонкого и дешевого китайского серебра, которое фабрикуется в Гонконге: среди сверкающих бокалов, чашек, подносов и кувшинов Фьерс не видел того, чего ему хотелось.

Он вошел в магазин. Еврейка Фернанда, сайгонская знаменитость, поднялась ему навстречу, приветствуя посетителя жеманной улыбкой.

– Я хотел бы браслет, – объяснил Фьерс, – золотой обруч с изумрудами. Он был у вас на выставке на днях…

Внезапно дверь отворилась, и высокая фигура Мале показалась на пороге. Фьерс не видел банкира уже два дня, после партии в покер.

– Вот как, – сказал Мале фамильярно, – вы здесь. Держу пари, дело идет об игрушке для Лизерон…

Он позвал еврейку, которая разбиралась в драгоценностях.

– Фернанда! Мой веер? Я полагаю, на этот раз он готов, наконец?

Он опять обернулся к Фьерсу.

– Подарок моей жены для m-me Абель. Скажите мне, это не очень безвкусно?

Фьерс с восхищением рассматривал веер.

– Черт возьми! Это великолепно. Где украли вы эти перья?

Веер был из перьев марабу, оправленных в перламутр с золотой инкрустацией, виноградной веткой, отягченной вместо ягод черными жемчугами.

– Знаете что? – сказал Фьерс, смеясь. – Этот виноград не скромен: он говорит о взятке.

– А этот браслет, о чем говорит он?

Браслет походил на наручник раба, очень тяжелый, усыпанный крупными кабошонами. Еврейка прочла цену, написанную на ярлыке: две тысячи пиастров.

– Вот и употребление для вашего позавчерашнего выигрыша.

Фьерс засмеялся, Мале ударил себя по лбу.

– Догадался! Этот слиток золота, напичканный бриллиантами, пойдет на улицу Шасселу-Лоба.

– Улица Шасселу?..

– Стройте невинность! Для m-me Ариэтт.

– Прошу вас, – начал сухо офицер. Но Мале пожал плечами.

– Дорогой мой, не надо бесполезного негодования! Вы рассмешите Фернанду. В данном случае тайна ни к чему.

Фьерс подумал о Мевиле и решил не протестовать больше.

– Черт вас возьми, откуда вы знаете?..

– Потому что вы двадцатый, с кем это происходит. Посмотрев на часы, Мале сел. Вероятно, у него было время, он продолжал говорить.

– Двадцатый. Вы входите в интересную семью. Это мои старые знакомые. Я встретился с четой Ариэтт в Пумее, восемь лет тому назад. Они были молодоженами, и их медовый месяц был довольно сумрачным. Они еще мало знали, и потому недостаточно ценили друг друга. Но скоро узнали… Жена была так же хороша, как теперь. Кое-кто знал об этом кое-что, и этот кое-кто был сыном архиепископа, достаточно богатым. Один из ваших товарищей, лейтенант флота, командовавший стационером в Каледонии. Случилось то, что всегда случается: в один прекрасный вечер Ариэтт рассчитал время и застал их в самую веселую минутку. Человек тактичный, он не стал делать шума: он получил пятьдесят тысяч франков – только и всего.

– И сын архиепископа заплатил?

– M-me Ариэтт заставила его заплатить. Вы должны знать ее методу, я полагаю.

– И что же было потом?

– Потом между супругами был заключен договор: всякие связи разрешаются той и другой стороне при условии, если они выгодны. Барыши делятся честно пополам.

– Что же, – сказал Фьерс, – это современно и чуждо лицемерия.

Он заплатил за браслет.

– Две тысячи пиастров, – заметил Мале с любопытством. – Разве «это» стоит таких денег?

Фьерс раздумывал.

– Нет… И вместе с тем… Он объяснил:

– Ни одна женщина не стоит двух тысяч пиастров, ни даже двухсот. Приятное, но однообразное ощущение, которое наши приятельницы дают нам в наиболее интимные минуты, по справедливости, должно оцениваться гораздо дешевле. Но, на мой взгляд, это знаменитое ощущение – только крупица между сладострастными удовольствиями. И могу вас уверить даже, что я не искал его у m-me Ариэтт.

– Как?

– Нет. Мы… Все равно. Вот что, быть может, стоит двух тысяч пиастров: декорация и аксессуары, пикантный контраст между завтраком, к которому я был приглашен, и десертом, который я получил на шезлонге: острая приправа к добродетельному прологу. Столовая в семейном доме, муж, бэби четырех лет…

– Восьми… Восьми лет!

– Четырех, конечно. Ведь это видно по ее фигуре.

– Восьми. Вы забываете климат, который делает детей хилыми. Очень выгодно для мамаш, молодеющих пропорционально этому.

Мале встал. Еврейка предупредительно поспешила к дверям. Фьерс, проходя, погладил ее грудь, потому что она была недурна.

– В самом деле, – сказал он Мале. – Эта Фернанда… вы в ней уверены?

– Что касается скромности? Черт возьми! Еврейка. Она слишком умна и слишком алчна, чтобы изменить клиенту без пользы. И потом, одним скандалом больше или меньше, не все ли равно. Все адюльтеры и все взятки Сайгона проходят через ее руки. Недурное гнездышко всяких мерзостей, эта лавчонка!

– Например, браслет и веер.

– Верно. Адюльтер и взятка, хотя моя взятка освящена благословением этого получестного Абеля, а ваш адюльтер, как вы сказали…

– Монастырский адюльтер, для маленьких девочек… Рука Мале легла на плечо Фьерса.

– Вам это доставляет удовольствие?

– Что? Монастырский адюльтер?

– Нет, жизнь, которую вы ведете, и эта вечная роль распутного фанфарона?

– Удовольствия мне не доставляет. Но вы ошибаетесь, я не играю никакой роли.

Они шли рядом. Коляска Мале следовала за ними, запряженная парой великолепных австралийских рысаков гнедой масти, вдвое превосходящих размерами индокитайских пони.

– Вы олицетворяете собою ту расу, которую я ненавижу больше всего, – сказал банкир, – расу элегантных анархистов. И несмотря на это, вы мне нравитесь. Я хотел бы помочь вам выбраться из той лужи, в которой вы барахтаетесь, да, лужи, не спорьте. Хотите последовать моему совету? Бросьте вашу обычную компанию и ступайте скорее к другим людям. Это не такая уж тяжелая жертва для вас, вы рискуете в этой перемене немногим: вы не подходите к ним, Ариэтту, Роше и их банде. Если б вы знали, какое это мрачное сборище негодяев, под штукатуркой приличия, которая сверху делает их беленькими? Роше? – Талантливый шантажист в отставке. Ариэтт? – Двойная эссенция лжеца на жалованьи. Его жена? – Лицемерная проститутка. Я во сто раз выше ставлю вашу Лизерон, которая не прячется, не обманывает никого и не претендует на уважение… Я не говорю ничего о Торрале и Мевиле: это – ваши друзья… При том, их нельзя смешивать со всей этой колониальной кликой. Они нечто лучшее – и худшее вместе с тем: ложно-направленные умы. Все равно. Я хочу вам сказать, что есть другие люди, которых вы не знаете и которых, быть может, вам было бы приятно узнать: честные люди. Их очень мало, но они все-таки есть. Хотите их видеть? Приходите ко мне. Сам я не принадлежу к честным людям…

– Нет?

– Нет! Я бандит, сударь. Я воровал, грабил, вымогал. Я наживал деньги – а эта фраза подразумевает множество гнусных гнусностей, которые в итоге дают уголовника и вместе с тем миллионера. Но именно благодаря этим гнусностям, которыми была наполнена и осквернена моя жизнь, я питаю маниакальную слабость ко всему честному. У меня, господин де Фьерс, вы не пожмете сомнительно чистой руки. Большая роскошь в Сайгоне – отказаться от подобных рукопожатий. Но я достаточно богат для того, чтобы оплатить всякую роскошь. Моя жена здесь, как и везде, принимает только порядочных людей.

– Вы не боитесь, – сказал Фьерс насмешливо, – что я буду пятном?

– Это мое дело. Приходите.

– Когда?

– Когда захочется. Блудному сыну дня не назначают. Они проходили мимо банка «Hong-Kong and Shag-Hai».

С быстротой, которая отмечала все его движения, Мале пожал руку своего спутника и исчез в открытых дверях.

Фьерс задумчиво продолжал свой путь. Над его головой цветущие деревья роняли свои красные цветы.