Бэйлин выпучил глаза:

– Ты утверждаешь, что Эсилт знала, за кого выйдет замуж ее дочь?

– Да, она все прекрасно рассчитала. Я и сам догадался, что без нее здесь не обошлось, а Рианнон лишь подтвердила мои догадки.

– Но зачем?

– Думаю, обыкновенное коварство. Моей сестре никогда не требовалось особых причин для жестокости.

– Однако Рианнон... Сотворить такое для своей собственной дочери... Не думаю, чтобы даже Эсилт способна была на подобное бессердечие.

Мэлгон вздохнул:

– Я никогда по-настоящему не понимал ее. Правда, одно время мне казалось, что мы близки и откровенны друг с другом, но то было много-много лет назад, задолго до того, как злоба принялась глодать ее душу. – Король замолчал, пытаясь собраться с мыслями, но воспоминания придавили его и потащили обратно в прошлое. Тогда он любил Эсилт, даже восхищался ею, как младший брат порою восхищается старшей сестрой. Теперь странно было думать, во что превратилась былая любовь. – Это проклятие моего рода, – прошептал Мэлгон. – Мать и братья тоже пострадали от него. Жажда власти, всепоглощающая жажда власти, она-то и убила их.

Друзья долго молчали. Король слышал, как тяжко, почти через силу, дышит его соратник. Наконец Бэйлин спросил:

– И что ты теперь собираешься делать? Что станется с Рианнон?

Мэлгон вздрогнул. Ему стало холодно. Огонь в камине угасал, надо было позвать слуг, чтобы они принесли дров. Вместо этого король сам подошел к очагу и принялся ворошить тлеющие угли. Когда вновь показались язычки пламени, вместе с ними вернулись и безжалостные, непрошеные воспоминания. Рианнон лежала под ним то в его постели, то на утреннем морском пляже, то под сенью шелестящих осенних ветвей. В ее теле он находил такое удовлетворение, такой покой... Теперь все кончено. Никогда больше не сможет он смотреть в эти фиалковые глаза, не думая о том, что в них вот-вот вспыхнет холодное голубое пламя; не сумеет гладить огненные волосы, не замечая, как они чернеют на глазах; и если он обнимет ее тонкий стан, то обязательно почувствует сестринское полнокровное распутное тело. Мысль об этом вновь заставила его содрогнуться.

– Мне дела нет до того, что случится с Рианнон, – медленно проговорил он. – Я больше не желаю видеть ее.

Мэлгон нервно перебирал пальцами украшенную аметистами рукоятку кинжала. Тело его ныло, и он дрожал от холода. Огонь в очаге уже почти угас, а дров, чтобы подкормить его, не осталось. Король послал Бэйлина за слугами, но пока никто не приходил.

Он глянул в сторону двери; на камнях, которыми был вымощен порог, темнели пятна крови, и потому Мэлгон быстро отвернулся. Казалось, все произошло в каком-то кошмарном сне, и только запятнанный кровью пол свидетельствовал о том, что это случилось наяву. Он ранил Рианнон, он угрожал убить ее. Леденящий шепот, твердивший о его виновности, путал и без того тяжкие мысли. Даже в самых мрачных своих фантазиях король не мог представить, каким образом его жена оказалась причастной к этим коварным замыслам. Видимо, все-таки она была жертвой, точно такой же, как и он сам. Эсилт использовала их обоих – своих ближайших родственников, чтобы соткать сложную паутину ненависти и мести.

Он с трудом поднялся на ноги. Где же Бэйлин? Почему до сих пор не вернулся? В отсутствие живого свидетеля духи, наполняющие эту спальню, вновь примут прежнее обличье и окружат его. Внезапно Мэлгон по-настоящему испугался: вот-вот Эсилт снова встанет перед ним, едва только клубящийся над очагом дым слегка уплотнится. Он оглядел комнату. Ничто в ней не угрожало ему, всюду – привычные роскошь и красота. Призрака Эсилт не было ни на живом фоне настенных ковров, которые по-прежнему переливались и мягко мерцали при дрожащем свете пламени, ни меж изящной мебели. Нет, проклятие гнездилось в нем самом, дожидаясь лишь того момента, когда что-нибудь разбудит его. Вот так же сухой хворост ждет нечаянной искры, чтобы мгновенно воспламениться.

Мэлгон вновь обернулся к двери. Можно бежать из этого помещения, найти покой в горах или на берегу океана. Но от ужаса, преследующего его повсюду, никуда не деться. Поэтому уж лучше остаться здесь и принять бой с вылезающими из темных углов призраками.

Пальцы вновь нащупали рукоять кинжала, и сразу же вспомнилась Рианнон. В тот момент он чувствовал, что просто обязан убить ее, ему казалось, что в этой жертве – его спасение. Некая темная часть его существа все еще стремилась подобным способом облегчить страдания. В конце концов, ведь не зря древние считали, что кровь, в особенности кровь девственников, – весьма сильное средство.

Мэлгон поглядел в угол, в котором стоял опрокинутый сундук. Инкрустированный крест валялся на том самом месте, где король уронил его. Этот символ христианства олицетворяет другую смерть, смерть, призванную искупить грехи всего мира. Какой глубокий смысл: люди верят, что для победы над тьмой надо убить свет и красоту! Возможно, его жестокость по отношению к Рианнон объясняется именно этим? А кто знает, если бы он не отпустил ее, если бы, держа ее и своих руках, почувствовал, как кровь и жизнь вытекают из этого молодого, нежного тела... Может, то был единственный шанс освободиться от проклятия?

Король содрогнулся. Нет, нельзя за его спасение уплатить такую дорогую цену. Подобные мысли мог внушить только сам сатана. Даже многие языческие племена начали отказываться от человеческих жертв из-за необычайной кровавости этого ритуала. Жертвоприношение выросло из страха, принуждавшего совершить жестокость, противную человеческой природе, только бы заслужить благосклонность богов. Убив Рианнон, он тем самым взял бы новый грех на душу, и только. Хорошо, что он все-таки отпустил ее.

– Мэлгон.

Король замер. Через мгновение обернулся. В мерцающих отблесках пламени показалась маленькая фигурка Гвеназет. Она словно олицетворяла собой упрямство и необычайную стойкость, подобную прочности тростника, который сгибается под ветром почти до самой земли, но никогда не ломается. Мэлгон вдруг почувствовал ужасную усталость. Гвеназет будет требовать, чтобы он оставил Рианнон возле себя в качестве жены. Но он не в состоянии сделать это, как не в состоянии и спорить с этой упрямой женщиной.

– Чего тебе надо?

– Хочу поговорить с тобой. – Мэлгон сделал протестующий жест, но Гвеназет решительно заявила: – Ну нет, тебе придется выслушать меня. Один раз ты уже напугал меня, больше не пытайся – не выйдет, и я скажу все, что считаю нужным.

– Ну говори, коль тебе надо, – холодно бросил король. – Но предупреждаю: ты меня не переубедишь.

Гвеназет сделала шаг вперед.

– Рианнон ни в чем не виновата, Мэлгон, она не причинила тебе никакого горя. Королева из последних сил стремилась уберечь тебя от страшной правды. Она даже рискнула жизнью, чтобы не родить дитя, которому грозила ненависть родного отца. Твоя жена пила какое-то зелье, лишь бы не допустить беременности. Но вместо этого нечаянно убила уже зародившийся плод. Тебе не хуже меня известно, насколько опасны подобные снадобья. Королева могла умереть.

Взор Мэлгона затуманился, он вспомнил Рианнон в окровавленном платье, распростертую вот здесь, на полу, в этой самой комнате. В тот момент он страшно испугался, подумал, она мертва. Теперь же ясно, как недалек он был от истины: королеве и впрямь грозила смертельная опасность.

– Ведь Рианнон не пощадила себя, – продолжала Гвеназет, – ради тебя самого и твоего ребенка.

– И правильно сделала, – тихо молвил король. – Наше общее дитя было бы дважды проклято.

– Проклято?! Из всех самых жалких бредней... – Гвеназет захлебнулась от возмущения, грудь ее порывисто вздымалась и опускалась. – Ты, Мэлгон, вечно носился с этим предательством Эсилт как курица с яйцом, всем и каждому являя свою печаль как самое огромное несчастье в жизни! Но большинство женщин и мужчин на белом свете познали горечь утрат и разочарования, нередко даже испили эту чашу из рук своих близких и любимых. И все-таки мир не перевернулся; все прощают и забывают. И не позволяют скорби пожрать остаток своей жизни.