Как бы то ни было, Лэйни здесь уютнее, чем в парикмахерской из несовпадающей мозаики. Можно просто смотреть на этих барышень, на спокойные монохромные изображения шерстяных одежд, плоти и прочих городских текстур, и это его расслабляет. Хотя странное ощущение — сидеть в баре, когда твое тело отсутствует.

— Скромничают, — Петух говорит о Ливии и Пако. Они сумели взломать личные средства коммуникации Коди Харвуда. — Возможно, они физически внедрили некое устройство в коммуникационный спутник фирмы «Харвуд Левин». Нечто маленькое. Очень маленькое. Но как они смогли контролировать его? И как быстро оно смогло вызвать физические изменения в работе процессора на спутнике, чтобы его не засекли?

— Я уверен, что они нашли более красивое решение, — говорит Клаус, — но суть в том, что мне абсолютно безразлично какое. Доступ есть доступ. Способ доступа — академический вопрос. Важен сам факт, что мы взломали его «горячую линию». Его «красный телефон».

— Да, и у вас есть склонность, так сказать, похвастаться, — говорит Лэйни. — Итак, мы знаем, что Харвуд впрыснул себе 5-SB, но мы не знаем, зачем, как он использует узловое восприятие. Кажется, вы убеждены, что это как-то связано с «Счастливым драконом» и поспешным запуском «Нанофакса».

— А вы — нет? — спрашивает Клаус. — «Нанофаксы» устанавливаются в «Счастливых драконах» во всем мире. Прямо сейчас. В буквальном смысле слова. Большинство из них установлено и находится в полной готовности.

— То есть скоро первый тайваньский игрушечный медведь будет послан по факсу из Де-Мойна[36] в Сиэтл[37]? Что он надеется с этого получить?! — Лэйни устремляет взгляд на барышню с фото, которая ему особенно нравится, представляя, как ее палец нажимает на поршень дистанционного спуска в виде шприца для подкожных инъекций.

— Я думаю, он надеется получить сеть, — отзывается Петух. — Сама функция, пусть она служит всего лишь предлогом, на самом деле здесь ни при чем. На этом уровне всякая функция — только предлог. Нечто временное. Он мечтает создать сеть. А потом решит, как ее использовать.

— Но остается главный вопрос: зачем ему все это нужно?! — не унимается Лэйни.

— Затем, что он живет между молотом и наковальней, — откликается Клаус. — Возможно, он самый богатый человек в мире и всегда опережает события. Он агент перемен и инвестировал гигантские деньги в статус-кво. Он олицетворяет парадоксальные уравнения. Слишком продвинутый, чтобы жить, слишком богатый, чтобы умереть. Понимаете?

— Нет, — отвечает Лэйни.

— Мы думаем, что, по сути, он такой же, как мы, — говорит Клаус. — Он хочет взломать реальность, но он — игрок глобального казино и, вне зависимости от результата игры, рискует всем человечеством, чего бы это ему ни стоило.

— Это вызывает восхищение, не так ли? — голос Петуха доносится из глубины замершего бэконовского крика.

Лэйни не может с ним согласиться.

Ему интересно, включает ли в себя скопированный Петухом «Смысл жизни» крохотный, на шесть персон, бар этажом ниже, — он слабо освещен, там сидишь под огромными фотографиями, сделанными самими барышнями: очень увеличенные треугольники белых женских трусиков, блестящих от желатиновой эмульсии.

— Я могу взглянуть на Харвуда через ваш «жучок»?

— Да, пока он не вычислил вас.

Когда Шеветта жила на мосту, у нее был парень по имени Лоуэлл, который принимал «плясун».

У Лоуэлла был друг по прозвищу Коудс[38], которого звали так потому, что он запутывал коды сотовых телефонов и ноутбуков, и Святой Витт напомнил Шеветте этого Коудса. Коудсу она тоже не нравилась.

Шеветта терпеть не могла «плясун». Она терпеть не могла водиться с теми, кто им накачивался, потому что он делал их эгоистичными, самодовольными и при этом нервными, подозрительными, склонными к бредовым фантазиям: будто каждый хочет их «кинуть», что им врут и сговариваются за их спиной. И ей было особенно противно смотреть, как кто-нибудь принимает эту дрянь, втирает ее себе в десны — чистый ужас, от этого просто тошнило. Первым делом у них отекали губы, изо рта тянулась слюна, а они считали, что это прикольно. Больше всего она ненавидела «плясун» за то, что когда-то сама принимала его и даже сейчас, несмотря на то, что имела причины для ненависти, видя, как Святой Витт энергично массирует десны солидной дозой, боролась с желанием выпросить у него кусочек.

Вот что имеют в виду, думала она, когда говорят, что эта штука коварна. Ведь ей попала лишь крупинка с поцелуем этого певца кантри, засунувшего ей в рот язык (ей пришло в голову, что если бы это был единственный способ его принимать, она бы никогда и не пробовала), и теперь подлые молекулы наркоты стучали ей по мозгам, хныча «хочу-хочу». А ведь она даже никогда не «сидела» на «плясуне» — с том смысле, в каком это понимали уличные торчки.

Как-то Карсон продюсировал для съемки «Реальности» историю стимуляторов, так что Шеветта знала, что «плясун» намного опаснее чистого крэка-кокаина. «Плясун» был менее беспощадным — в смысле полного улета, но она все равно лишь чудом сумела не вляпаться, зависая с Лоуэллом. Лоуэлл любил объяснять — детально и очень долго, — как режим приема «плясуна» поможет ему оптимизировать свое функционирование в мире и не приведет к такой отвратительной штуке, как привыкание. Типа надо просто-напросто знать, как это делать, и когда это делать, и, самое важное, зачем это делать. Мощные вещества вроде этого, доказывал Лоуэлл, существуют вовсе не для того, чтобы подрочить и расслабиться, когда приспичит. «Плясун» создан затем, чтобы ты мог делать дела. Он дает тебе энергию, говорил он, чтобы ты делал дела и, что круче всего, был способен заканчивать их.

Все было правильно, только Лоуэлл под «плясуном» в основном хотел заниматься сексом, но из-за того же «плясуна» не мог кончить. Что, с точки зрения Шеветты, было и неплохо, потому что в противном случае он обычно кончал очень быстро. В сюжете «Реальности» говорилось, что «плясун» позволяет мужчинам испытывать что-то вроде женского оргазма, вроде продолжительного крещендо.

«Плясун» был убийственной дрянью, валившей с ног и в прямом смысле в одну постель. Незнакомые люди, вместе приняв «плясун», — если был хоть намек на взаимную симпатию, были склонны решать, что это, в принципе, замечательная идея, которую нужно немедленно воплотить, но только при условии, что обе стороны согласны были заниматься этим в буквальном смысле чуть ли не до смерти.

И они действительно умирали: сердца прекращали биться, легкие — дышать, выгорали жизненно важные участки мозга. Люди убивали друг друга, обезумев от дряни, а потом убивали уже хладнокровно, чтобы достать еще.

Это было зловещее вещество.

— У тебя еще хоть немного осталось? — спросила Шеветта Святого Витта, который вытирал слюнявые уголки рта какой-то ветошкой в коричневых пятнах ссохшейся крови.

Вид Святого Витта в узких очках был устрашающим.

— Шутишь, что ли? — сказал он ей.

— Да, — сказала Шеветта, отпихнув табуретку, — шучу. — Должно быть уже ночь.

И как она только подумала об этом? Она чувствовала хриплое дыхание парня в звуковой кабинке.

— Снято, — сказала Тесса, стягивая очки. — Народ расходится. Шеветта, помоги собрать камеры.

Святой Витт ухмыльнулся. От удовольствия, что не только он должен тут вкалывать, подумала Шеветта.

— Выходит, Карсона ты не видела? — спросила Шеветта, прильнув к окошку. Редеющую толпу, увиденную сверху, можно было описать чем-то вроде логарифмической функции, беспорядочной и рассеивающейся.

— Карсона?

Прямо перед сценой она увидела Бьюэлла Кридмора, беседующего с высоким парнем в черной куртке, он стоял спиной к будке. Потом верзила гитарист в помятой ковбойской шляпе спрыгнул со сцены и задал Кридмору взбучку. Тот пытался возражать, заткнулся, потом еще раз огрызнулся. Гитарист отвернулся и пошел прочь. Шеветта смотрела, как Кридмор что-то опять говорит тому высокому, махнув рукой в сторону будки, парень повернулся и пошел к будке — лица его было не видно из-за провисшего черного кабеля.