Охранник сделал попытку вернуть их себе. Что, несомненно, было ошибкой, так как хватательный рефлекс заставил его выбросить вперед обе руки.

— Соси член!!! — взвизгнул Кридмор, выдав удар с такой бешеной скоростью и энергией, каких Райделл от него не ожидал, кулак певца кантри погрузился по самое запястье в брюхо охранника, прямиком под ложечку.

Ошалев от такой неожиданности, страж согнулся пополам. Кридмор уже замахнулся, чтобы врезать ему по роже, но Райделл успел опутать запястья Кридмора лямками сумки, едва не грохнув объемистую посылку на пол.

— Канаем, Бьюэлл, — сказал Райделл, вытолкав Кридмора в дверь. Райделл знал, что сейчас кое-кто долбанет ногой по особой кнопке в полу.

— Этот козел утверждает, что я алкаш, — выразил свой протест Кридмор.

— Ну что тебе сказать, Бьюэлл, ты действительно алкаш, — задумчиво сказал крупный мужчина, поспевая следом.

Кридмор хихикнул.

— Пошли отсюда, — сказал Райделл, двигая к мосту. Не снижая темпа, он пытался не выпустить «подарок» «ГлобЭкс», ненадежно зажатый подмышкой. Порыв ветра швырнул ему горсть опилок в глаза, проморгавшись, скосив глаза, чтобы их очистить, он впервые заметил, что в накладной все же стояло имя получателя, но не его, Райделла, а Колина Лэйни.

«Колин-пробел-Лэйни». Как же так вышло, что Райделлу отдали чужую посылку?

Но тут они очутились в гуще толпы, направлявшейся вверх по широкому трапу на нижний уровень.

— Что это там за дерьмо? — спросил Кридмор, вытянув шею.

— Мост Сан-Франциско — Окленд, — ответил Райделл.

— Вот ведь какое дерьмо, — сказал Кридмор, косясь на толпу, — воняет, как банка с тухлой наживкой. Спорим, здесь можно найти себе такую дырку, каких свет не видывал.

— Мне нужно выпить, — тихо сказал чувак с деликатным ртом.

— Похоже, мне тоже, — откликнулся Райделл.

У Фонтейна две жены.

Не такое это положение, скажет он вам, чтобы к нему стремиться.

Они живут в неустойчивом перемирии в одной квартире, ближе к Оклендскому концу. Фонтейн уже какое-то время уклоняется от общения с ними и спит здесь, в своей лавке.

Молодая жена, ей сорок восемь, а с виду лет на пять меньше, сама с Ямайки, а жила в Брикстоне, высокая и светлокожая; для Фонтейна она сущее наказание за все грехи его жизни.

Ее имя Кларисса. Впадая в ярость, она сбивается на говор, усвоенный в детстве: «Прыз тебе в студию, Фонтен».

Фонтейну достается «прыз» вот уж несколько лет, и сегодня он опять его получает: рассерженная Кларисса стоит перед ним, держа в руке сумку для покупок, полную, как кажется, японских младенцев, больных кататонией.

На самом деле это куклы младенцев в натуральную величину, произведенные в последние годы прошлого века для утешения бабушек с дедушками, живущих вдалеке от внуков, каждая кукла сделана по фотографии реального ребенка. Выпускала их в Мегуро фирма под названьем «Близняшки», и они вскоре стали популярной среди коллекционеров ценностью, ибо каждый экземпляр был уникальным.

— Не нужны мне они, — говорит Фонтейн.

— Слушай, ты, — наседает Кларисса, борясь со своим говором. — Никуда ты не денешься, ты их возьмешь. Ты их берешь, ты их толкаешь, ты получаешь не меньше доллара, и ты отдаешь его мне. Потому что иначе я ни за что не останусь в этой дыре, где ты бросил меня рядом с этой сумасшедшей сукой, на которой ты женат.

На которой я был женат, когда ты «женила» меня на себе, размышляет Фонтейн, и это ни для кого не секрет. К упомянутой Турмалине Фонтейн, известной также под кличкой Жена Номер Раз, вполне адекватно, как полагает Фонтейн, походит эпитет «сумасшедшая сука».

Турмалина — воплощенный кошмар; лишь ее необъятная талия и неизлечимая тупость не дают ей сюда заявиться.

— Кларисса, — протестует он, — если б они хоть были новенькие, в упаковке…

— Они не бывают в упаковке, ты, идиот! С ними всегда играют!

— Ну, значит, ты знаешь рынок лучше, чем я, Кларисса. Сама, значит, и продавай.

— Ты хотишь поговорить про алименты?

Фонтейн смотрит на японских кукол.

— Господи, вот ведь уродцы. Выглядят как мертвые, ты понимаешь?

— Потому что их надо заводить, болван. — Кларисса кладет сумку на пол и хватает за голову голого мальчика. Она вонзает свой длинный изумрудно-зеленый ноготь в затылок куклы. Пытается продемонстрировать еще одну уникальную, сугубо индивидуальную особенность этих игрушек — цифровую запись младенческих звуков, а может быть, даже первых слов прототипов, — но вместо них раздается чье-то нарочито тяжелое дыхание, а после него — ребячливое хихиканье в сопровождении разноголосья детских ругательств. Кларисса нахмуривается. — Кто-то их уже поломал.

Фонтейн вздыхает.

— Сделаю все, что смогу. Оставь их здесь. Ничего не могу обещать.

— Лучше молись, чтобы я их здесь оставила, — говорит Кларисса, швырнув младенца в сумку вниз головой.

Фонтейн украдкой бросает взгляд вглубь лавки, где на полу, скрестив по-турецки ноги, сидит босой мальчик, постриженный почти под ноль, раскрытый ноутбук — на коленях, сам весь внимание.

— Это еще что за черт? — вопрошает Кларисса, подойдя ближе к стойке и впервые заметив мальчика.

Данный вопрос почему-то ставит Фонтейна в тупик. Он теребит свои лохмы.

— Он любит часы, — говорит Фонтейн.

— Ха, — говорит Кларисса, — он любит часы. Что же ты не приведешь сюда своих собственных детей? — ее глаза сужаются, морщинки у глаз становятся глубже, и Фонтейну вдруг очень хочется их поцеловать. — Что же ты завел здесь какого-то «толстяка-латиноса-любит-часы» вместо них?

— Кларисса…

— В задницу «Кларисса»! — ее зеленые глаза расширяются от гнева, становятся белесыми и ледяными, как далекое эхо ДНК неизвестного британского солдата: Фонтейн часто с улыбкой воображал себе душную ночь зачатия где-нибудь в Кингстоне, — эхо, что отозвалось через несколько поколений. — Ты двигаешь эти куклы или я в ярости, понял?

Она лихо делает поворот на пятках, что совсем нелегко в ее черных галошах и, гордая и прямая, с достоинством уходит из лавки Фонтейна, в мужском твидовом пальто, которое, вспоминает Фонтейн, он купил в Чикаго лет пятнадцать назад.

Фонтейн вздыхает. Тяжесть наваливается на него к концу дня.

— В этом штате законно быть мужем двух женщин сразу, — говорит он в воздух, который пахнет кофе. — Ко всем чертям, это безумно, но все же законно. — Он шаркает к входной двери, в ботинках с развязанными шнурками и закрывает ее за ушедшей, запирает замок. — Ты все еще думаешь, что я двоеженец или что-то типа того, малыш, но это — штат Северная Калифорния.

Он возвращается и еще раз смотрит на мальчика, который, похоже, только что открыл веб-сайт аукциона «Кристи».

Мальчик смотрит на него снизу вверх.

— Наручные часы в виде бочонка, платиновый корпус, поминутный репетир, — говорит он, — Патек Филипп, Женева, лот 187154.

— Думаю, — говорит Фонтейн, — не совсем для нас.

— Карманные часы «Хантер», золотой корпус, четвертьчасовой репетир…

— Забудь об этом.

— …со скрытым внутри эротическим механизмом.

— Это нам тоже не по зубам, — говорит Фонтейн. — Послушай, — говорит он, — вот что я тебе скажу: этот ноутбук слишком медленный способ смотреть. Я покажу тебе быстрый способ.

— Быстрый. Способ.

Фонтейн идет рыться в выдвижных ящиках стальной картотеки, покрытой засохшей краской, и роется до тех пор, пока не находит старый военный шлем виртуальной реальности. Резиновая «губа» вокруг бинокулярного видеодисплея вся в трещинах, крошится. Еще несколько минут уходит на то, чтобы найти совместимый аккумулятор и определить, заряжен он или нет. Мальчик игнорирует Фонтейна, уйдя с головой в каталоги «Кристи». Фонтейн подключает к шлему аккумулятор и возвращается.

— Вот, смотри. Видишь? Надеваешь эту штуку на голову…

Квартира огромна, в ней отсутствуют предметы, не имеющие практической пользы.