Маршалл на другом конце линии поцокал языком, и Фонтейн догадался, что адвокат как раз смотрит на списки, которые где-то нарыл мальчишка.

— Кажется, это описи содержимого депозитных сейфов, согласно требованиям государственного закона во всех штатах. Антитеррористическое законодательство. Не дает кому попало скапливать сырье для производства наркотиков, ядерные боеголовки и все в таком духе. Еще предполагалось, что оно поможет борьбе с отмыванием денег, но это было давно, когда деньги еще были большими пачками зеленой бумаги. Но на твоем месте, Фонтейн, я задал бы своему адвокату другой вопрос. Например: не нарушаю ли я закон, храня у себя подобные документы?

— А я нарушаю? — спросил Фонтейн. Маршалл несколько секунд хранил в телефоне молчание.

— Да, — наконец сказал он, — нарушаешь. Но это зависит от того, каким образом ты их получил. И я только что выяснил, что действительных владельцев собственности, указанной в каждой описи, уже нет в живых.

— Нет в живых?

— Абсолютно. Эти документы прилагались к завещаниям. Они все еще охраняются законом, но я вижу, что некоторые предметы являются собственностью, которая автоматически пошла с молотка, когда завещания вступили в силу.

Фонтейн оглянулся через плечо и увидел мальчика, по-прежнему сидящего на полу и сосущего через соломинку третий по счету стакан гуавы со льдом.

— Как ты это добыл? — спросил Маршалл.

— Не уверен, что знаю, — ответил Фонтейн.

— По умолчанию предполагается, что эти файлы нельзя взломать, — сказал Маршалл, — если ты, конечно, не федерал, Фонтейн. Если взлом произведен не тобой, то ты всего лишь нарушаешь закон о частной информации, не более того. Но если это сделал ты или если ты являешься сообщником взломщика, то ты виновен во владении запрещенной технологией, за каковое преступление ты можешь сесть в одну из тех на редкость эффективных тюрем, которые так заботливо обустроены.

— Не виновен, — сказал Фонтейн.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Маршалл, — но если ты все-таки виновен, ты можешь, разумно все спланировав и обеспечив должную секретность, использовать такую технологию для выявления особых, крайне выгодных разрывов в рыночном континууме. Ты понимаешь, о чем я, Фонтейн?

— Нет, — ответил Фонтейн.

— Скажем так: если ты нашел способ завладеть документами, которые больше никому не по зубам, ты можешь поговорить об этом с человеком, знающим, какие именно документы нужно раздобыть, чтобы рассчитывать на максимальную отдачу.

— Слушай, Маршалл! Я вовсе не интересуюсь…

— Фонтейн, успокойся. Я понимаю, что торговать подержанными ножами и старыми, обглоданными крысами игрушками — твое любимое дело. Твое призвание. Ты занимаешься этим не ради денег, я знаю. Однако же если у тебя появился «черный ход» для доступа сам знаешь куда, я советую тебе тайно проконсультироваться со своим адвокатом, то есть со мной, и чем раньше — тем лучше. Слышишь?

— Маршалл, я вовсе…

— Кларисса наводит справки у одного из моих партнеров по фирме, Фонтейн. Я говорю тебе об этом строго конфиденциально.

Фонтейн не обрадовался.

— Она говорит о разводе, мой друг.

— Мне пора, Маршалл. Покупатели…

Фонтейн дал отбой. Новости Маршалла о Клариссе были не так уж новы для него, но до сих пор он старался избегать даже мыслей об этом.

Он понял, что слышит тихое, ритмичное щелканье, и, обернувшись, увидел, что мальчишка опять надел на себя шлем.

Шеветта не закрыла глаза, когда притянула к себе и поцеловала Кридмора, но, крепко обхватив его руками за шею, чтобы он не вырвался и спрятал ее от Карсона, она все равно ничего не могла разглядеть из-за рукава Скиннеровой куртки. Она могла лишь разглядеть — за расплывшимися на переднем плане скулой и левым ухом Кридмора — резкое, как выброс адреналина, продвижение Карсона сквозь толпу. Этот кадр был настолько шокирующим, что она не заметила ответной реакции Кридмора, язык которого ловко и напористо стремился сплестись с ее языком, а руки, забравшиеся под скиннеровскую куртку, страстно пытались поймать хоть один сосок.

Четкий кадр идущего Карсона тут же затмил крупный план лица Тессы, выпучившей от изумления глаза и готовой расхохотаться. Кридмор коснулся, наконец, вожделенной груди, и Шеветта, повинуясь рефлексу, сняла с его шеи левую руку и дала ему под дых, как сумела, жестко и точно, вложив в удар всю силу, которая у нее была.

Кридмор открыл голубые, налитые кровью глаза, и Шеветта оттолкнула его, отпихнула свой стул и скатилась под столик, теперь уже действуя целиком на автопилоте. Ей показалось, что она слышит, как Кридмор ударился головой о столешницу, пытаясь поймать ее, но теперь, когда он больше не впивался ей в губы, она почувствовала вкус его губ, и в этом было что-то до боли знакомое, и, в то время как разум еще механически воспринимал происходящее, тело решило уберечь ее от опасности простым способом. А именно бегом, на четвереньках — под столиком; на открытом пространстве — все так же на четвереньках, но набирая скорость; на спринтерской скорости — низко нагнувшись и выбросив руки вверх, чтобы сбить с ног любого, кто решит ее остановить; наружу — в дверь.

Туда, где инстинкт, шестое чувство, какое-то смутное воспоминание заставили ее повернуть направо, в сторону Окленда.

Она не снижала скорости, пока не почувствовала себя в безопасности и к тому времени уже поняла, каков был вкус поцелуя у Кридмора: вкус «плясуна». Ей стало любопытно, сколько же этой дряни досталось ей. Не много, наверное, но она ощущала наркотик в грохоте своего сердца, видела его в призрачных ореолах каждого фонаря и узнавала в том факте, что ничто из произошедшего на самом деле ее не так уж сильно волнует.

Под «плясуном» беда могла казаться незначительной.

Беда — это Карсон, подумала она, и именно выражение его лица, взгляд, который она всегда ловила, но никак не могла увидеть по-настоящему, заставили ее сильно испугаться. Она боялась его с тех пор, как он ударил ее, но не понимала этого так отчетливо. Он не сильно покалечил ее тогда, по крайней мере, в физическом смысле. Она жила там, где люди калечили друг друга, ранили по-настоящему, а этот симпатяга, мальчик из мира медиа, который даже не знал, как правильно бить, — разве он был опасен?

Но теперь под действием остатков наркотика из слюны Кридмора она испугалась вовсе не того, что Карсон ее когда-то ударил или что он может сделать это опять, а того, что как-то инстинктивно догадалась: с ним что-то не то, что-то решительно не в порядке. Что Карсон — значит «плохие новости», и Карсон умело скрывает это — всегда, постоянно и более тщательно, чем выбирает свои чертовы шмотки.

Тесса, после знакомства с Шеветтой, в результате которого Шеветта переехала в Малибу, сказала ей, что завидует мужскому бессилию как сигналу бедствия. Даже если они сами не отдают себе отчета в этом, сказала Тесса, все равно от них ничего не дождешься. Но нам, женщинам, этого не дано: мы остаемся с ними, если даже помочь уже ничему нельзя, — но ты не можешь с ним оставаться, если он ударил тебя, потому что он сделает это снова.

Теперь Шеветта просто шла в сторону Острова Сокровищ; мост казался призрачным, однотонным, может быть и под действием «плясуна», но ей было все равно.

— Беспредел, — сказала она. Такова была ее реакция на события. Она остановилась. Может быть, всего лишь реакция на Карсона.

— Эй, Шеветта.

Обернувшись, она увидела знакомое лицо, вот только не помнила имени. Растрепанные бледные волосы, узкое жесткое лицо, по левой щеке змеится страшный шрам. Когда-то он был тоже курьером, в бытность ее службы в «Объединенной», — не из Шеветтиной бригады, а так, знакомый по вечеринкам.

— Цапля, — она вспомнила имя.

— Я думал, тебя здесь нет, — сказал Цапля, было заметно, что несколько зубов у него сломаны.

Может, у него и в голове что-то сломано, испугалась она. А может, просто случился какой-то выброс в атмосферу сегодня вечером.