Однако вопреки всему сегодня Бритт не чувствовала себя одинокой. И на своей памяти впервые ощущала себя счастливой и в безопасности. Ее отец поправится теперь, когда у него появилась цель, ради которой надо жить. А завтра она позвонит Конраду Марксу и откажется от работы. На секунду Бритт понежилась в незнакомом ей чувстве собственного бескорыстия.

И что дороже всего – она крепче прижала подушку к своему животу – у нее ребенок.

Начиная с этого момента она никогда, никогда не будет больше одна.

Лиз сидела на подоконнике в спальне Джейми и Дейзи и смотрела на освещенный лунным светом пейзаж. Вот-вот зазвонят возвещая Новый год, колокола маленькой церквушки, она спустится вниз, и вместе с Джинни и Гэвином они споют «Забыть ли старую любовь». Кончится этот год, самый тяжелый в ее жизни.

Приподняв окно на несколько дюймов, чтобы не напустить в комнату слишком много холодного воздуха и не разбудить детей, она встала на колени и пролила вниз несколько капель шотландского виски, принесенного Гэвином. Что-то вроде жертвоприношения древним богам этих мест, чтобы они дали ей немного здешнего покоя.

Внизу, в поле за дорогой, ведущей в Южный Даунс, в лунном свете стояла белая лошадь, словно выхваченная из тьмы лучом прожектора. Лиз она показалась добрым предзнаменованием, символом жизни, в отличие от лошади, вырезанной в известняке на склоне холма, чтобы напоминать людям о несчастной любви и смерти.

Она смотрела в безмолвную ночь и думала, что их с Дэвидом любовь тоже мертва, что ей пора перевернуть эту страницу своей жизни и впервые признать, что до настоящего момента ее переезд сюда не был действительно началом новой жизни, о которой она мечтала.

Поднявшись с коленей и пережидая, пока перестанет покалывать в ногах, Лиз услышала, что зазвонили колокола Симингтонской церкви, как они звонили уже сотни лет.

Но сегодня раскатистый вибрирующий перезвон звучал, казалось, только для нее, призывая начать новую жизнь, не оглядываясь на этот раз назад.

И она знала, что ей придется учесть еще одну вещь. То, о чем сказала Мел. Что она никогда не будет Матерью-Природой. Она любит своих детей, но ей нужно хотя бы время от времени уходить из дома. Она никогда больше не будет ставить карьеру выше семьи, но пора посмотреть в лицо правде: ей придется найти себе работу.

Бритт лежала на узкой кровати – той самой, на которой спала в детстве, – и слушала, как колокола Ротуэллской реформистской церкви прощаются со старым годом и приветствуют новый.

Снаружи темно и тихо. В Энейша-Гарденз ни пьяных гуляк, ни размалеванных ряженых, с песочным коржиком и куском угля обходящих соседей с пожеланиями удачи. Никаких шумных поцелуев и восклицаний: «Дорогуша!», как на лондонских вечеринках. В Экейша-Гарденз мирные обыватели дождались боя Биг Бена и спокойно легли спать.

Но сегодня Бритт не считала их ограниченными или неспособными радоваться. Это просто обычные люди, которые живут спокойной жизнью, как ее мать и отец. Спать ей не хотелось, и она лежала с открытыми глазами. От уличного фонаря в маленькой комнате было светло. Неожиданно Бритт поняла, что впервые после своего ухода из этого дома она распаковала чемоданы и разложила свои вещи по комнате, словно это действительно был ее дом.

Улыбнувшись, она повернулась набок и уютно устроилась под одеялом. Сегодня она чувствовала себя удивительно спокойно в этом мире.

В пять утра, задолго до того, как в небе засветлела полоса рассвета, когда птичий хор только начинал свой первый шумный концерт в этом году, Бритт ощутила боль.

В полусне она повернулась на другой бок и постаралась забыть о ней, прижав к себе подушку. Скорее всего, это расстройство желудка, результат неумеренной рождественской еды.

Но приступ повторился, на этот раз сильнее. Волна боли и тошноты заставила ее открыть глаза и покрыла потом ее ладони. Бритт взмолилась, чтобы это была ошибка, чтобы этого не произошло.

Но она уже знала, что ошибки не было. Выпрямившись и растянувшись абсолютно ровно, как, она читала, надо сделать, она почувствовала еще один приступ боли, и кровь нескончаемым потоком хлынула из нее, пропитывая простыни и окрашивая в алый цвет белизну ее шелковой пижамы.

Сначала она хотела крикнуть матери, чтобы та позвала врача. Но потом поняла, что уже слишком поздно. Что теперь помочь ей уже никто не мог. Что она уже потеряла своего ребенка.

– Послушай, а почему бы тебе не поступить в «Женскую силу»?

Джинни задержала дыхание, даже не осмеливаясь посмотреть в лицо Лиз. Она понимала, что Лиз может счесть «Женскую силу» слишком скромным поприщем для человека ее способностей, убогой лавочкой под началом любительницы, этаким занятием от нечего делать для домашней хозяйки.

И будет права. Основания для этого были. Джинни оглядела свой маленький, неуютный офис с единственным телефоном, с сомнительной картиной на стене, с архаичной картотекой, не говоря уже о вопиюще беспомощной восемнадцатилетней секретарше-машинистке-стороже, которая была настолько непривлекательна, что не смогла поступить даже на государственные курсы для секретарш, и в результате обходилась фирме очень дешево. Это было явно не «Метро ТВ».

На миг Джинни снова упала духом. «Женская сила» была прекрасной идеей, она знала это, но если быть до конца честной перед самой собой, то у нее не было, похоже, ни воображения, ни достаточного умения для того, чтобы наладить дело. А вот у Лиз было и то, и другое. Джинни знала, что если Лиз возьмется за руководство, то дело у них пойдет. Поняв, что Лиз ничего не ответила, она решила попробовать еще раз и чуть настойчивей:

– Конечно, мы не сможем платить тебе много, но это работа с неполным рабочим днем, у тебя останется время и на детей. Ну и конечно, ты будешь не служащей. Я хочу, чтобы ты стала моим партнером.

Лиз огляделась по сторонам. Она не собиралась устраиваться на работу так скоро и даже еще не задумывалась о том, чем будет заниматься, когда соберется. Скорее всего, это будет небольшая консультационная фирма телевизионного профиля, где она в день сможет зарабатывать столько, сколько другие зарабатывают в неделю. Но, глядя на крошечную контору Джинни в живописном спокойном центре Льюиса, Лиз испытала отвращение при мысли, что ей снова придется окунуться в мир телевидения с его безумным эгоизмом и маниакальной самовлюбленностью. Не хотелось даже думать о том, что придется ездить в город, пусть хотя бы раз в неделю, и что этот день неизбежно окажется разбитым на два с возможной ночевкой в каком-нибудь безликом отеле.

Она была глубоко тронута тем, что подруга пригласила ее партнером в дело, которое было ее, Джинни, личной затеей. Лиз не нужна была большая зарплата. Жить в коттедже, за который не надо было выплачивать кредит, оказалось поразительно дешево в сравнении с их расточительным лондонским существованием, и она посчитала, что сможет обходиться весьма скромным доходом.

– Сколько, ты полагаешь, это может быть?

Боже! Сумму, которую назвала Джинни, в «Метро ТВ» постеснялись бы предложить женщине, которая мыла туалеты. Но это ведь не была «Метро ТВ». И слава Богу. Это была «Женская сила», в идею которой Лиз поверила с того самого момента, как услышала о ней от Джинни. И хотя «Женской силе» не суждено стать международным концерном, будет прекрасно встретиться со всеми этими женщинами, которые, подобно ей самой, хотели и вернуться к работе, и не бросать своих детей.

Следя за выражением лица Лиз, Джинни не могла не увидеть, какое впечатление произвела названная ею цифра. Едва ли Лиз захочет работать за такие деньги. При желании она смогла бы получать раз в десять больше. И это еще не предел.

Лиз глубоко вздохнула и приняла решение. Встав с ветхого стола, она отряхнула пыль со своего дорожного костюма, взяла сумку и направилась к выходу.

Джинни попыталась скрыть свое разочарование за приветливой улыбкой.