А что до геноцида русских, так это пустяки, следствия. Это не уровень борьбы, а так, последствия.
Их стратегия проста: разрушить Воргу, инициатический путь, загасить огонь Дня Победы, уничтожить соколов. Наша стратегия тоже проста: стать до времени выхода из «пустыни» невидимыми, найти из этого положения следующего Предречённого и помочь ему у огня осмыслить трудности пути к волку.
Описание истории человечества вне уровня борьбы вокруг Ворги — в частности, описание Великой Отечественной и теории стаи без описания участия знающих слово в боевых действиях — фуфель и дурилка в руках цивилизаторов.
Интересно то, что они знают, что проиграют.
Ибо, уже проиграли.
Слушайте, слушайте внимательно, о волки!
Плаха
Ну, а теперь Айтматов.
«…Прежде человека увидели волчата, игравшие наверху овражка. Зверёныши не подозревали, да и не могли предполагать, что неожиданно появившееся здесь существо — человек (сборщик на своё тело пыльцы с конопли, анаши, и торговец. — Примеч. А. М.). Некий субъект почти голый — в одних плавках и кедах на босу ногу, в некогда белой, но уже изрядно замызганной панаме на голове — бегал по тем самым травам. Бегал он странно — выбирал густые поросли и упорно бегал между стеблями взад-вперёд, точно это доставляло ему удовольствие. Волчата вначале притаились, недоумевая и побаиваясь, — такого они никогда не видывали. А человек всё бегал и бегал по травам, как сумасшедший. Волчата осмелели, любопытство взяло верх, им захотелось затеять игру с этим странным, бегающим как заводной, невиданным, голокожим двуногим зверем. А тут и сам человек приметил волчат. И что самое удивительное — вместо того, чтобы насторожиться, подумать, отчего здесь вдруг оказались волки, — этот чудак пошёл к волчатам, ласково протягивая руки.
— Смотри-ка, что это? — приговаривал он, тяжело дыша и отирая пот с лица. — Никак волчата? Или мне это почудилось от кружения? Да нет, трое, да такие пригожие, да такие большие уже! Ах вы мои зверёныши! Откуда вы и куда? Что вы тут делаете? Меня-то нелёгкая занесла, а вы что тут, в этих степях, среди этой проклятой травы? Ну, идите, идите ко мне, не бойтесь! Ах вы дурашливые мои зверики!
Неразумные волчата и в самом деле поддались на его ласки. Виляя хвостиками, игриво прижимаясь к земле, они поползли к человеку, надеясь пуститься с ним наперегонки, но тут из овражка выскочила Акбара. Волчица в мгновение оценила опасность положения. Глухо зарычав, она кинулась к голому человеку, розово освящённому предзакатными лучами степного солнца. Ей ничего не стоило с размаху полоснуть его клыками по горлу или по животу. А человек, совершенно обалдевший при виде яростно набегающей волчицы, присел, в страхе схватившись за голову. Это-то его и спасло. Уже на бегу Акбара почему-то переменила своё намерение. Она перескочила через человека — голого и беззащитного, которого можно было поразить одним ударом, перескочила, успев при этом разглядеть черты его лица и остановившиеся в жутком страхе глаза, почуяв запах его тела, перескочила, развернулась и снова перескочила во второй раз уже в другом направлении, бросилась к волчатам, погнала их прочь, больно кусая за репицы и оттесняя к оврагу, и тут столкнулась с Ташчайнаром, страшно вздыбившим загривок при виде человека, куснула и повернула его, и все они, гурьбой скатившись в овраг, в мгновение ока исчезли…
И тут только тот голый и нелепый тип спохватился, бросился бежать… И долго бежал по степи, не оглядываясь и не переводя дыхания…
То была первая нечаянная встреча Акбары и её семейства с человеком… Но кто мог знать, что предвещала эта встреча…».
«…Облава в Моюнкумах кончилась лишь к вечеру, когда все — и гонимые и гонители — выбились из сил, и в степи стало смеркаться…
А волчица Акбара и её волк Ташчайнар, уцелевшие из всей стаи, трусили впотьмах по степи, пытаясь удалиться как можно дальше от мест облавы. Передвигаться им было трудно — вся шерсть на подбрюшине, в промежностях и почти до крестца промокли от грязи и слякоти. Израненные, избитые ноги горели, как обожжённые, каждое прикосновение к земле причиняло боль. Больше всего им хотелось вернуться в привычное логово, забыться и забыть, что обрушилось на их бедовые головы.
Но и тут им не повезло. Уже на подходе к логову они неожиданно наткнулись на людей. С края родной ложбины, вклинившись в низенькую, ниже колёс, тамарисковую рощицу, возвышалась громада грузовой автомашины. В темноте возле грузовика слышались человеческие голоса. Волки немного постояли и молча повернули в открытую степь. И почему-то именно в этот момент, прорезая тьму, мощно вспыхнули фары. И хотя они светили в противоположную сторону, этого оказалось достаточно. Волки припустили, прихрамывая и прискакивая, и понеслись, куда глаза глядят…».
Мир, на который смотрят Толстой и Айтматов, один — но насколько сильно отличаются этих двух авторов нашего мира описания!
У Толстого волк не трусит, даже когда наталкивается на твёрдую волю обложивших его людей. Толстовские охотники тоже, желая взять волка, даже не подают виду, что боятся — а кто-то, видимо, и не боится.
Но у христианина Айтматова боятся все: люди, волки, сайгаки. Боятся и бегут…
Всё бежит и всё трусит — «гармония» страха, теория стаи в действии.
Что интересно, у Айтматова вообще нет ни одного отважного персонажа.
Всякий писатель, сколь бы разнообразной ни казалась его фантазия — во всех своих героях всегда описывает самого себя. У автора внутренне отважного, среди персонажей, кроме одержимых страхом, непременно присутствуют и бесстрашные. А вот у автора-труса все персонажи трусы.
Язычник Толстой отличается от христианина Айтматова не только духовным ростом персонажей произведений, но и поведением читателей. Именно толстовцы были наилучшими бойцами самого сложного периода Войны, нашими спасителями.
В книге «Катарсис-2: Теории стаи» я исследовал психологический портрет тех немногих, кто в 1941-м не драпал, а защищался. Их было немного — один из ста. Мне удалось выяснить и доказать, что герои Великой Отечественной — толстовский тип. Эти люди совмещали в себе как созидательный интеллектуальный потенциал, так и неодолимую тягу к рукомеслу. Особенно яркий пример, который мне удалось обнаружить, — это партизанский отряд из научных сотрудников, химиков одного из институтов Краснодара. Отряд потерял всего 5 человек, а вот немцев и румын вывели из строя 8 000. То есть боевая эффективность этих гражданских лиц в 10 000 раз выше, чем у господ-товарищей офицеров (кстати, товарищи воевали лучше, чем господа). Что удивляться, что военные не дали ходу и этой правде о Войне?
В «Теории стаи» я писал, что эти ошеломляющей результативности бойцы — химики-экспериментаторы. А теперь могу уточнить: по характеру довоенной работы архетипически они именно кузнецы (не ковали и не валды, но уже не смерды).
Не удивительно, что Волк Сталин, умея видеть будущее и предвидя самую страшную в истории человечества Войну, чтобы сохранить от уничтожения русский народ, устроил настоящий культ личности Толстого и его творчества. Русского Толстого.
А вот Айтматов совсем из другого лагеря. Айтматова возносила клика Горбачёва-Эльцина. Эти глубоко верующие христиане возносили христианина Айтматова.
Из одной этой противоположности миров и читателей, и персонажей произведений можно предположить, что среди предков Айтматова были палачи собственного народа — палачи, возможно, репрессированные Сталиным. И точно — 1937 год смёл с поста и материального довольства большого при Лейбе Троцком начальника в Киргизии, отца Айтматова.
При Горбачёве в СССР истерию поклонения Айтматову нагнетали усиленно. Помните, как это было: ну уж если киргиз уверовал в христианство, а не в веру предков — то, точно, всему населению России надлежит креститься в веру от семитов. Понятно, что в этой нагнетаемой кампании использовали не только Айтматова, но и других христиан. Но истерию начали именно с Айтматова. Классического христианина — клеветника и на волков, и на Сталина, и на Прародину, и на предков, и на Деву.
