Тут Жуанита, слушавшая этот разговор со все возраставшим волнением, вдруг вмешалась в него.

– Поймите меня… я ценю ваше участие, Кент, и понимаю разочарование и гнев миссис Чэттертон. Я Бог знает что наделала! Но вы поймите – для меня не может быть ни развода, ни аннулирования. Билли и я – не дети, мы знали, что делали…

– Тсс, тише, дорогая, – повелительно прервала Джейн. И, помолчав, сказала мягко:

– Я вижу, чего вы от меня ждете, Кент. Пожалуй, вы правы!

Но и после этого она все медлила. Кент мрачно наблюдал за ее лицом с полузакрытыми глазами и крепко сжатым ртом. Блестящий туфель нервно постукивал о ковер.

– Ну, что же, надо перейти к последнему акту, Кент, – сказала она, наконец, с какой-то отчаянной веселостью. – Жуанита поймет, что я молчала не только ради себя, но и чтобы избавить ее от этого удара. Подойдите сюда, дитя мое!

Она указала на низенький табурет у своих ног, на котором так часто сиживала Жуанита возле сеньоры зимними вечерами. Жуанита повиновалась с безумно забившимся сердцем. Джейн взяла обе ее руки.

– Вы не могли быть женой Билли, Жуанита, по очень простой причине… И счастливый случай уберег вас от этого…

– Это связано с тайной вашего рождения, – продолжала она, – и Жуанита, смертельно бледная, слушала, все еще не понимая. – Я была замужем двадцать шесть лет тому назад, Жуанита, – до встречи с Кэрвудом Чэттертоном. От этого брака у меня родился ребенок, когда мне не было еще восемнадцати лет. Теперь вы понимаете?

Нет. Жуанита не могла понять. Стены, стол, лампа медленно раскачивались из стороны в сторону. Черные пятна плыли перед глазами. Ей вдруг ужасно захотелось спать… Она заскользила куда-то вниз… В бурлящие серые воды какой-то реки… Амигос… и они сомкнулись над нею.

Потом ей показалось, что возле нее была Лола, негодующая, и Лолита, громко плакавшая… Она опиралась на что-то твердое и такое надежное… плечо Кента… его руку.

Лампа по-прежнему мирно горела, отбрасывая круг на столе. Кент опустил Жуаниту на подушки, и при этом слегка потерся щекой о ее щеку, как это делают пони, когда они хотят выразить свою дружбу. Мексиканки вышли.

Жуанита провела рукой по лицу, увидела, что оно мокро от воды. Глаза у нее болели, она закрыла их.

Когда она открыла их снова, она вспомнила все: почему Кент здесь и о чем они говорили. Она приподняла немного голову и оглядела комнату. Миссис Чэттертон стояла у одного из окон, глядя в сад, тускло освещенный луной.

Жуанита села, откинула со лба и щек мокрые волосы и, похожая на маленькую испуганную девочку, протянула руку к Кенту:

– Кент, это правда? Билли – мой брат?!

– Да. Брат по матери. Ну, вот и вся тайна. Теперь вы знаете, – ободряюще ответил Кент, пытливо всматриваясь в нее.

Она спустила ноги на пол и сидела с минуту, ни на кого не глядя.

– Нет, это все слишком ужасно! – промолвила она, наконец, упавшим голосом и, встав, вернулась на свое место у печки. В позе ее было столько усталости и отчаяния, что Кент со страхом посмотрел на Джейн.

– Она оправится, ничего! – тихо сказала последняя в ответ на этот взгляд. – Но видите, – прибавила она с легким злорадством, – правда не так полезна, как вы полагали, Кент. Это для нее тяжелый удар.

Жуанита не шевелилась, словно не слышала ничего, и тупо рассматривала узор ковра.

– А вы знали об этом, Кент? – спросила она беззвучно, через некоторое время.

– Нет, только подозревал.

– И вы… вы не предупредили меня… или его, – продолжала она так же монотонно и без всякого выражения.

– Я ведь не мог вас найти.

– Но отчего вы не сказали ему?..

– Этого я не хотел ради его матери. Да и не могло мне прийти в голову, что он найдет вас случайно, тогда как я обыскал весь мир – и не нашел.

– Когда известие о вашей свадьбе появилось в газете, – заговорила молчавшая до сих пор Джейн, – Кент позвонил мне. Телефон звонил весь день – все интересовались, поздравляли. Я совсем потеряла голову. Отец Билли был расстроен этим меньше, чем я ожидала, – он был уже тогда в очень тяжелом состоянии. Я телеграфировала во все стороны, пока, наконец, узнала, что вы с Билли были в Пэбль-Бич, но уехали по направлению в Санта-Мария. Я собиралась послать еще телеграмму, когда, в восемь часов вечера, вошел Билли, страшный, словно обезумевший…

На следующее утро после смерти Кэрвуда я все рассказала Билли. И после похорон он уехал. Нашим друзьям я сказала, что брак его был ошибкой и что вы разведетесь. И я все еще нахожу, – она бросила взгляд на Кента, – что это самый разумный выход.

– А вам не приходило в голову, – спросил среди молчания Кент, – что для Жуаниты, ничего не знавшей, это означало разбитую жизнь? Что она будет чувствовать себя опозоренной, брошенной по ее собственной вине?

– Нет, сознаюсь, не приходило, – ответила она с легким подергиванием у рта. – И повторяю, это с моей стороны не только самозащита. Ведь моему мальчику уже все известно, а муж мой умер. Вы верите мне, Жуанита?

– Я не могу, – Жуанита вдруг страстно разрыдалась, – я не могу поверить во все это!

– И, однако, это правда, – заговорила Джейн, глядя в огонь, словно загипнотизированная. – Я была очень молода. Рождение ребенка в тех условиях было для меня большим несчастьем. Но я никогда не питала какой-либо неприязни к вам, – добавила она, глядя на девушку. – Я всегда думала о вас с болью, с мучительной жалостью. Я приезжала сюда, в этот дом, взглянуть на вас, когда вам было года два, и вы, переваливаясь, уже бегали по саду. Видеть, как Мария обожает вас… как вы ее любите… о, я плакала потом всю дорогу в поезде. – Джейн, улыбаясь, вытерла глаза. – И я сказала себе, что это неблагоразумно, что надо забыть вас, дать вам спокойно и счастливо вырасти здесь, без меня.

– Мои родные, – продолжала она среди мертвой тишины в комнате, – были из самого низшего слоя общества. Наш дом – лачуга, мой брат – преступник. Пьянство, ссоры, грязь, долги – вот обстановка моего детства.

В шестнадцать лет я стала работать в модной мастерской, а через год мне удалось попасть в хор «Тиволи».

Пять месяцев я пела под псевдонимом «Сидни Фицрой». Я ненавидела свое настоящее имя – Дженни Дэвис. Я ненавидела все, что напоминало мне о моей семье.

В «Тиволи» меня заметил Фред Чоэт. Впервые я поняла, что может сделать моя красота. Я пила шампанское, носила орхидеи, белые перчатки, мех.

Мне было семнадцать, ему – сорок пять. Он сказал, что он вдовец, и что две маленькие дочери учатся в пансионе.

Его квартира казалась мне великолепной. Он говорил о близкой свадьбе; были пирушки, веселье, цветы, бессонные ночи, в семнадцать лет все это восхищало. Я казалась сама себе дерзающей, бросающей смелый вызов жизни. Однажды вечером они устроили инсценировку венчания: один из приятелей Чоэта переоделся священником, совершил обряд венчания, были поздравления, шампанское, происходило все это в квартире Чоэта. Он, издеваясь, совершенно серьезно уверял меня потом, что его друг имел право венчать и что я – его законная жена. Я проводила с ним почти все время. Иногда я встречалась с женщиной, с которой познакомилась случайно, – милой, деликатной сеньорой Эспинозой, которая лечилась в городе и жила там подолгу. Иногда…

– Нет, не хочу обманывать вас, – вдруг перебила она свой рассказ, презрительно пожимая плечами. – Я знала все время, что наше венчание было комедией. Но я надеялась, что эта игра, может быть, доведет нас до настоящего брака. Вы не представляете себе, каким соблазном были для меня тогда рестораны, огни, музыка, наряды, – а за все это платил Фред.

Потом он очень просто покончил со всем этим в одно воскресное утро, катая меня по парку. Ну, да что об этом вспоминать!..

Она закусила губы и несколько минут мрачно смотрела вниз.

– Я была убита. Но что было делать, у меня не было никаких прав на него. Я продолжала петь в «Тиволи» еще несколько месяцев. Потом снова вернулась в мастерскую и бросила навсегда имя «Сидни Фицрой». Я ходила по улицам, ела, работала, разговаривала – но, Боже, что это были за кошмарные дни!