– О, ничуть! – отвечала Жуанита. И в первый раз в этот вечер Билли увидел ее прежнюю дружескую улыбку. – Я не могу вам объяснить этого, Билли, и вы не спрашивайте. Но вы тут ничуть не виноваты.

– Ну, тогда Фергюсон! – перебил Билли резко, и быстрая перемена в ее лице подтвердила его подозрение. – Вы не… – Билли не мог докончить. Сердце у него упало. Но, может быть, она отказала Кенту? Он ей надоел, может быть? Эта новая идея была бесконечно утешительна. – И мама тоже не причина? – спросил он со слабым оттенком прежней веселости.

– Я даже не простилась с нею. Она и не подозревала, что я ухожу, – ответила уклончиво Жуанита, занятая устрицами.

– Она так и сказала, а я не верил. Я думал, что она знает, где вы… Вы любите устрицы? – спросил он, ища ее взгляда.

– Очень, – ответила она просто. – В ресторанах на Франклин-стрит их нет.

Он внимательно и огорченно смотрел на нее.

– Вы похудели.

– Может быть, немножко, – согласилась она.

Под влиянием этого сладкого часа, музыки, аромата цветов и духов, ощущения теплоты и сытости ее оставила замкнутость и сопротивление, и она сказала упавшим голосом:

– Я пережила трудное время…

– Дорогая! – шепнул Билли, и его крепкая теплая рука дотронулась до ее руки.

– Простите… – Она рассердилась на себя и стала искать платок в кармане жакета. Билли протянул ей свой, большой, свежий, с красивой монограммой, и она с благодарностью схватила его, чтобы вытереть глаза.

– Вы мне не сказали, как здоровье вашего отца, – сказала она, стараясь овладеть собою.

– Да, ведь это еще при вас произошло… К счастью, мама оказалась дома, когда нас принесли, она была у себя в гостиной и…

Перед глазами Жуаниты встала та комната в тусклом свете зимнего дня, мешавшемся со светом ламп и пламени в камине. Джейн в объятиях Кента, его темноволосая голова, склоненная над нею…

– Продолжайте, – сказала она с усилием. Лицо у нее побелело, как мел.

– Отец был много дней без сознания и все твердил в бреду: «Осторожнее, Викс! Слышите, звонок!» – это, должно быть, были его последние слова шоферу перед катастрофой. Бедняга Викс был убит, машину совсем разнесло. Только мне повезло, – я вылетел при первом же толчке и остался жив.

– На следующее утро – или ночью, не помню, – я спросил о вас, и Кент сказал, что вы первая принесли матери это известие о нас. Я не знаю до сих пор, – заключил Билли, – когда именно вы убежали.

– Я уехала с поездом 4/40 в город, позвонила в деревню, чтобы прислали извозчика, и он отвез меня и чемодан на станцию. В доме все были заняты несчастьем – и никто не заметил моего отъезда.

– Да, я узнал о нем от Жюстины только спустя несколько дней… и, Боже!..

Голос у Билли оборвался.

– Боже, как это было ужасно!.. Да, я говорил об отце… Первые дни думали, что он умрет, но он не умер. Он перенес страшное потрясение и теперь у него что-то вроде легкого паралича… Но он уже может сидеть в кресле, читать газеты, – и иной раз даже приходят к нему из конторы, – и он где-то час толкует о делах.

– Так ваши не уехали в Испанию?

– О, нет! Его нельзя даже из комнаты в комнату перевозить, так он слаб. Мама все это время не отходила от него ни на шаг – она была изумительна! Не много найдется жен, которые способны были бы сделать столько, сколько она. Она очень предана отцу. Его перевели вниз, все в доме перевернули вверх дном. У него две сиделки… А Кент…

Она тупо смотрела на тарелку с пирожными, не слыша, что Билли спрашивает, какое ей положить.

– Да, вот это, с шоколадом. Спасибо!

– Кент, – продолжал Билли, – недели две носился, как угорелый, разыскивая вас повсюду.

– А… где же он теперь?

– Не знаю. Он ушел от отца и в «Солнце» больше не работает.

– Но почему же? Вам неизвестно?

– Нет. Он вообще непоседа. Рожден бродягой. Он мне говорил, что оставался только, пока разыскивает кого-то, кто, насколько я понял, должен продать свой участок для здания «Солнца». А так как он нашел этого субъекта, то его услуги больше не нужны. Потом я слышал, что он был некоторое время здесь, в городе, и ездил в Лос-Анджелес, и потом в окрестности Монтерей…

– Монтерей?! Зачем?!

– Не знаю. Так сказал один из мальчиков в конторе. Я ведь теперь тоже работаю в редакции «Солнца», – добавил Билли. – Был проект, что когда я окончу колледж, то поеду в Испанию с отцом и матерью, но теперь все изменилось. На время я поселился в городе. Старик, – сказал он об отце с нежной фамильярностью, – в отчаянии, что я надумал работать в «Солнце». Оба они в отчаянии. У меня здесь комнаты при клубе, но я почти каждый вечер езжу домой и обедаю с ними. У них теперь мало кто бывает. Мама читает старику вслух, играет на фортепиано, играет с ним в карты. Я думаю, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас. Правая нога у него отнялась совсем, и у него бывают боли в затылке, стоит ему сделать малейшее усилие. Но в остальном – он такой же, как всегда.

Он замолчал и принялся за свое пирожное.

– Вы говорите, что Кент нашел человека, которого разыскивал? Это, кажется, некто, кто по завещанию должен был получить дом на Мишн-стрит? Он мне рассказывал об этом. Ну, и чем же дело кончилось?

– Право, не знаю. Тут какая-то путаница. Да, этого человека он нашел, какого-то Фицроя или что-то в этом роде.

Он говорил об этом с матерью через несколько дней после катастрофы. Тогда мы еще не знали, что будет с «Солнцем», особенно с этой новой постройкой. Кент сказал, что как только отец будет в состоянии говорить о делах, у них будет длинный разговор насчет этого Фицроя. Но, конечно, нас мало интересовало это, когда жизнь старика висела на волоске. Кент много помогал матери в это время, потом уехал, обещав связаться с нами, как только поселится где-нибудь. Но этот непоседа до сих пор не черкнул ни строчки. Кофе был выпит, и Билли курил.

Говоря, он наклонился вперед, и его оживленное молодое лицо было совсем близко от лица его собеседницы. Жуанита откинулась в кресле с блаженным ощущением комфорта и душевного облегчения, какого давно уже не испытывала.

Она не знала, почему, но известие, что Кент был так же далек теперь от обитателей дома в Сан-Матео, как и от нее, значительно смягчило привычную боль в сердце. Теперь виноватым в ее глазах был уже не Кент, а женщины, которые жаждали его любви.

– Нита, как хорошо! – сказал Билли, бросив окурок в пепельницу и уткнув подбородок в руки.

Он улыбался во все лицо с таким по-детски довольным выражением, что Жуанита не могла не улыбнуться в ответ.

– Вы похожи на счастливого мальчугана, – сказала она.

– А вы моя маленькая девочка, да?

Меньше всего ей нравился в Билли этот сентиментально-самоуверенный тон, но сегодня она не могла обрывать его.

Ощущение теплоты, покоя, сытости и комфорта было так сладко.

Он вторично накрыл своей ладонью ее руку. Жуанита сердилась на себя за то, что ее ничуть не трогала эта ласка.

Отчего других девушек это волнует, они тоже говорят разные пустяки, радуются нежной интимности с молодым мужчиной, пожатию рук, поцелуям?

Она же, даже в мыслях, не могла переносить это ни от одного мужчины. Она чувствовала себя за тысячу миль от того, который сейчас касался ее.

И все же он не мог не нравиться, этот милый, красивый, прекрасно одетый двадцатидвухлетний юноша. Его тонкое белье, его пальто, такое мягкое, что напоминало наощупь пушистого котенка, небрежно-уверенная манера, с какой он заказывал обед и расплачивался с лакеем, и потом повел к ожидавшему автомобилю, – все напоминало о том мире, из которого она была изгнанницей вот уже много месяцев.

– Плед, Нита?

– Нет. Благодарю. Мне не холодно.

Он уселся на переднем сидении, закурил, взялся за руль, но вдруг обернулся с улыбкой:

– Куда теперь?

– Домой, я думаю!

– О, нет, это скучно. Поедем в парк.

При свете уличных фонарей было видно, как заблестели его глаза.

– О, это мне нравится!