– Тем более, что на Билли это произвело большое впечатление. Он, очевидно, к ней неравнодушен.
– Да?! – Глаза Джейн казались совсем черными на внезапно побелевшем, как мел, лице.
– Это увлечение, если оно серьезное, было бы смертельным ударом для его отца. Но есть выход из всего этого…
Кент восхищался про себя мужеством, с каким эта женщина собирала свои силы.
– Я думала, что выйдет иначе… Но теперь, пожалуй, было бы умнее оставить девочку здесь, пока Билли уедет в колледж, а тогда, быть может…
Она соображала.
– Он едет четвертого. А Элиза Кольман уезжает на пароходе в Манилу восьмого. Она будет в восторге заполучить такую компаньонку, как Жуанита, она ведь едет с ребенком. Пожалуй, самое благоразумное – усыпить интерес Билли ко всей этой истории, устроив девушку у Элизы.
– А не лучше ли поговорить с ней самой, сказать ей все откровенно? – рискнул предложить Кент. – Малютка рассудительна. Ее интерес к тайне ее рождения был вызван только утратой этого старого ранчо, к которому она так привязана. Ей бы хотелось, вероятно, доказать свое право на ранчо, или на часть его, на имя Эспиноза. Мать, умирая, наказала ей разыскать какого-то родственника, человека, который ей поможет все выяснить.
– Кто же он такой? – спросила Джейн резко.
– Не знаю, как его зовут. Она не может его найти. Но, мне кажется, Джейн, что бы ни скрывалось за всем этим, никакого вреда не будет, если потолковать с нею.
К Джейн снова возвратилась обычная властная, спокойная манера.
– Нет, этого я не сделаю. Во всяком случае, не теперь. Лучше вести поменьше разговоров, это – во-первых. А во-вторых, она ничего не выиграет, узнав то немногое, что мне известно. Сеньора Мария Эспиноза, действительно, посылала за мной этой осенью, у нас был разговор относительно будущего этой девочки в случае смерти Марии. Я в то время не подозревала, что она так больна. Может быть, у нее было предчувствие…
Бедная Мария!.. Во всяком случае, я сделаю для девушки все, что смогу. Я знаю кое-что о ее происхождении, – она говорила медленнее, с трудом подыскивая слова, – и знаю поэтому, что мистер Чэттертон никогда не простил бы мне, что я подвергаю Билли риску… Он бы не одобрил и моего участия в чужой тайне, поездки ночью на берег, того, что я не посвятила его во все это, когда увидела девушку в его доме…
Да, это все была глупость с моей стороны… Но то дела давно прошедших дней, когда Мария Эспиноза была молодой женщиной, и, собственно, мне нечего рассказывать и я не могу это сделать, – заключила она с улыбкой. – Мне важно, чтобы она и Билли не имели случаев встречаться…
Может быть, я преувеличиваю опасность… Но девушка так красива…
– Она больше, чем красива… – неожиданно для самого себя сказал Кент.
– Вы находите ее привлекательной тоже? – стремительно подхватила Джейн.
– Не знаю, кто бы мог это отрицать. – Кент серьезно посмотрел в глаза собеседнице. – У нее есть одно свойство, не знаю, как его определить… Она – как сестра, такой славный товарищ… Не встречал девушки симпатичнее! Она мне очень нравится.
Миссис Чэттертон ничего не ответила, пристально и немного удивленно изучая лицо Кента.
– Когда я помещу ее где-нибудь в городе, в случае ее возвращения с Филиппинских островов ранее, чем мы уедем за границу, вы будете навещать ее, Кент?
– Охотно, – ответил он просто.
– Моя ошибка в том, что я слишком старалась сделать из всего этого тайну. Таково уж свойство моей натуры, – говорила миссис Чэттертон наполовину про себя. – В этом виновата моя жизнь, Кент. Я выбивалась в люди, сама прокладывая себе дорогу. История, в которую впутана и Жуанита, произошла как раз в то время, когда мистер Чэттертон ухаживал за мной. У меня голова кружилась от надежд. Расскажи я ему тогда о моем участии в этом деле, он, несомненно, отнесся бы к этому очень просто. Женщины понимают это, только выйдя замуж. Можно открыть мужчине, что угодно, пока он желает вас одну…
Но я тогда еще не знала этого. Моей политикой всегда было – ничего не говорить. Я ни Кэрвуду Чэттертону, ни женщинам, с которыми встречалась, не говорила, что родилась в жалкой квартире над трактиром на Фользом-стрит. Я не сказала им, что брат мой посажен в тюрьму за подлог и там умер…
Кент никогда ранее не видел ее в таком настроении. Всегда величественная, самоуверенная, она никогда не проявляла слабости. Теперь она, видно, оглянувшись на годы побед, почувствовала себя банкротом, почувствовала, что все эти победы не стоили усилий, на них потраченных; что-то было низменное, слепое стремление к ничему в конце концов. И увидеть ее в таком унынии, упавшей духом, значило – открыть другую, новую Джейн, и эта новая была ближе его сердцу.
– Дайте мне все рассказать вам, потому что я не часто имею удовольствие говорить честно, – продолжала она с грустной усмешкой. – Рассказать о той борьбе, какую я вела перед моим замужеством. Я была ничто, бедна, честолюбива, стыдилась всегда, с тех пор как себя помню, пьяницы-отца, матери, никогда ничего не делавшей, и этого несчастного брата, который навлек на нас горе и позор. Я работала… в шляпной мастерской, Кент. И там я встретила одного сотрудника газет, славного, серьезного малого, ирландца, по имени Вальсингам. Мы обручились. Через него я познакомилась с одним разведенным издателем; он был красив, блестящ, первый большой человек на моем пути. И я бросила бедного Томми Вальсингама и стала невестой Руфуса Миллера. Он, с его автомобилем и восемью тысячами в год, был таким головокружительным достижением для меня, что я только боялась, как бы мне не умереть до нашей свадьбы! За месяц до нее он представил меня Кэрвуду Чэттертону, собственнику газеты, сорокалетнему бездетному вдовцу…
Вы, конечно, догадываетесь, что я сделала. И, пожалуй, девушка имеет полное право обручаться и бросать женихов столько раз, сколько ей угодно. Но я все скрыла от Кэрвуда. Я никогда не упоминала о Руфусе и Томми. Я оставила это позади. Все, все оставила позади: то, что я делала до первого дебюта в свете, мои ошибки, женщин, с которыми некогда была в дружбе. И историю этого бедного ребенка, вставшего передо мной, как призрак, в тот вечер в моей спальне.
– Сеньора не была ее матерью? – спросил Кент, потрясенный ее исповедью больше, чем мог выразить.
– Нет.
– И еще один вопрос. Она – законная?
– Нет, – медленно ответила Джейн после минутного колебания. – Ее мать была маленькой актрисой и умерла много лет тому назад. А я… – она остановилась.
Кент смотрел на нее, но она не отводила глаз от кончика своих туфель.
– Не брата ли вашего она дочь?
Она взглянула удивленно.
– Нет.
Кент больше не задавал вопросов.
– Брак с Кэрвудом Чэттертоном был счастьем, превосходившим все самые смелые мои мечтания; боясь отпугнуть его, я не сказала ему ничего ни о моей родне, ни о работе, ни о брате. Я им посылала деньги, тайно навещала их, пока они были живы. Но муж ничего не знает, я и не хочу, чтобы теперь он узнал что-нибудь.
Она через плечо посмотрела на Кента, подошедшего, пока она говорила, к камину и стоявшего за спиной.
– Ну вот, теперь вы знаете обо мне больше, чем все другие люди. Может быть, это поможет вам понять меня. Я позову Жуаниту и придумаю предлог оставить ее здесь до отъезда Билли. А если все примет дурной оборот, – прибавила она с усмешкой, – и мой супруг будет настаивать… на разводе… Придете ли вы навестить меня в моем изгнании, в маленькой квартирке в Париже? Могли бы вы любить меня в унижении так же, как во время моего величия? Оставаться другом женщины, которая так плохо вела свою игру?
Он поднял и поцеловал ей руку.
– Испытайте меня, – сказал он охрипшим вдруг голосом.
Она сжала обеими руками его плечи и, когда откинулась назад с закрытыми глазами, он видел, как бьется жилка на ее белой шее.
– Кент, – шепнула она, – может быть, я это сделаю.
Когда спустя несколько минут он ушел, чтобы поспеть на поезд, Джейн послала за Жуанитой, и можно было видеть по ее спокойным и решительным манерам, что минута слабости миновала. Кент застал по возвращении обычную мирную картину, словно ничего и не случалось.
