— Я знатного рода!

— Это ты так говоришь.

И впрямь, его слова некому было подтвердить.

— Думай, что говоришь, смерд! Теперь Артур — мой покровитель, я прикажу, и тебя выгонят.

Напрасно он бахвалился, я его не боялся.

— Ты всего лишь воспитанник Пендрагона, — холодно поправил я.

— И ты, зная это, хочешь меня унизить, так?

— Я всего лишь исполняю приказ моего повелителя.

— Тебе велели меня унижать, — он фыркнул.

— Мне велели отыскать тебе место для сна, — отвечал я. — Если тебе это унизительно, возможно, ты решил почтить своим присутствием не тот дом.

Так безгранично было его самомнение, что он не услышал насмешки.

— Я хочу твою постель, — хитро сказал он.

— Но моя постель...

— Вот! — Он визгливо хохотнул. — Я лягу в твою постель, а ты будешь спать в конюшне.

Глаза его торжествующе блеснули.

— Если ты так хочешь... — начал я.

— Да.

— Что ж, пусть так и будет. — Я ушел, оставил юного тирана восхищаться собственной хитростью.

Тирана, да. От его наглости у меня занялся дух. Это ж надо — так быстро втереться к Артуру. А уж тщеславия — хоть отбавляй.

Я не видел его до конца пиршества, когда он подошел ко мне и потребовал вести его в мой покой — он воображал, что у меня есть отдельная спальня. С ним были два знатных пиктских юноши.

— Вот мой покой, лорд Медраут, — сказал я, обводя руками зал, наполненный дымом и веселыми голосами гостей. — А вот и мое ложе. — Я показал испачканный золой кусок пола у очага.

Два воина, завернувшись в плащи, уже храпели в этом углу.

— Смотри, — сказал я, — твои соседи спят. Не разбуди их, когда будешь ложиться.

Медраут побелел от гнева:

— Лжец!

— Все чистая правда, — отвечал я. — Свою постель я уступил несколько дней назад, и с тех пор сплю здесь.

Так оно и было. С тех пор как знать начала съезжаться на Рождество, в моей постели спал лорд, а я ночевал в зале на скамье или в углу, завернувшись в плащ.

Не знаю, много ли поняли его спутники-пикты, но один из них со смехом хлопнул Медраута по спине.

— Идем, будем спать в наших кубках! — воскликнул он, и оба пикта побрели прочь.

— Если тебе ничего больше не нужно, я уйду спать в конюшню, — сказал я, когда они отошли.

— Ты обманул меня, раб! — Медраут был в ярости.

— Ты сам напросился, — отрезал я. — Если я, по-твоему, раб, с какой стати на моем месте будет лучше спать, чем в конюшне?

Он оскалился, но не ответил.

Я оставил его стоять, вышел в холодную зимнюю ночь и пошел через двор к конюшне. Небо было чистое, ярко светила луна. В дверях я остановился и резко обернулся. Мне показалось, я видел, как кто-то выскользнул из дворца и пробежал через двор. Впрочем, было уже поздно, глаза, раздраженные дымом, слипались от усталости.

С приходом весны мне вновь довелось сопровождать Эмриса на остров Аваллон. На этот раз с нами ехала королева и несколько ее женщин. Строительство там церкви и монастыря интересовало Гвенвифар, и она сама хотела взглянуть, как идет работа.

Ясным утром мы отплыли из королевской гавани, свежий северо-западный ветер наполнил паруса, и мы легко полетели по белопенным волнам. Королева с Эмрисом провели всю дорогу в увлеченной беседе.

Не знаю, о чем они говорили, но под конец королева обняла Эмриса и приникла головой к его плечу, а потом поцеловала его в щеку.

Мне показалось, они о чем-то условились или в чем-то примирились. Не знаю, мне никто ничего не объяснял. Впрочем, я заметил, что с той поры между женой Пендрагона и его Мудрым советником стало больше согласия и теплоты.

Остаток пути прошел без всяких происшествий, и на Аваллон мы прибыли, когда небо на востоке из лазурного сделалось золотым с прозеленью. У воды нас встречали несколько монахов. Они привели с собой коней, что заметно сократило дорогу, однако, когда мы достигли обители Короля-рыболова, было уже темно.

Нас ждали и с жаром окликнули у ворот. Первые корабли по весне — всегда напоминание островитянам, что мир их не забыл, и это усугубляло радость от нашего приезда.

И вновь я в благоговейном страхе созерцал грозного короля Аваллаха и его прекрасную дочь Хариту. Зреть разом королеву Гвенвифар и Владычицу озера было все равно, что слишком долго смотреть на солнце; сердце выпрыгивало из груди, слова забывались и язык каменел.

Харита и Гвенвифар обнялись при встрече и не расставались все время. Видно было, что их связывает крепкая дружба. В ту ночь чертоги Короля-рыболова огласила арфа: достославный Эмрис играл и пел старинные песни. Я впервые слышал эти древние напевы; они рассказывали о событиях, память о которых сохранилась лишь в песнях, ибо никого из их свидетелей нет уже на земле. Я слушал и мечтал хоть о крохотной доле того дара, которым в полной мере наделен Мирддин Эмрис.

Господи помилуй, казалось, время замерло в чертогах Короля-рыболова. Как при дворе Брана Благословенного, когда пели птицы Рианнон и восемьдесят лет пролетели, как один день, так неостановимый ток времени схлынул, а мы остались в одном бесконечном миге.

И в это вечное мгновение всё горе, все заботы, вся боль и ложь исчезли, поблекли, словно тени на солнце. Мы все предстали друг другу лучше и благороднее, чем мы есть, мудрее и проворнее, живее, чем сама жизнь.

Такие мгновения редки, но они существуют. Блажен тот, кто познает на своем веку хоть одно, ибо он вкусил рай.

Во сне звуки арфы продолжали звенеть в ушах. Я проснулся и увидел, что дворец опустел, а утро уже на исходе. Я встал и пошел через двор к крепостному валу, поднялся по ступеням и вышел на стену.

Чуть южнее белела на солнце каменная ограда монастыря. Мне подумалось, что самый лучший удел — поселиться в этой святой обители и посвятить свою жизнь Богу и Спасу нашему. Я решил отправиться туда и своими глазами посмотреть на монашеское бытие.

Здесь меня ждало разочарование: хотя стены уже стояли, монастырю еще долго нужно было расти. На широком дворе грудами лежал камень, высились штабеля бревен. В прошлом году заложили фундамент нескольких зданий, с началом весны строительство возобновилось. Повсюду копали, обтесывали, строгали. Братья трудились с большим рвением, но работы оставалось еще много.

До меня никому не было дела. Некоторое время я наблюдал за работой, потом повернулся и по мягкой зеленой траве двинулся к дворцу. Морской ветер трепал за спиной плащ. На полпути между строящимся монастырем и дворцом Короля-рыболова я остановился не в силах идти дальше.

Трудно передать это чувство, но внезапно я почувствовал, что остров стал моей жизнью, дворец и монастырь — двумя полюсами моей души. А я врос в землю и должен выбирать между ними, причем выбирать быстро.

Бог весть, почему мне тогда это подумалось или почему показалось таким спешным. Не знаю.

Я стоял так довольно долго, не в силах справиться с бурей чувств, увлекавших меня то в одну, то в другую сторону. И тут это состояние прошло так же быстро, как наступило. Я мог идти, но сам я был другим. Тогда я этого не понял, но моя жизнь так и не стала прежней. Надвигались события, которым суждено было захлестнуть нас всех.

Через несколько дней мы отправились назад в Каер Лиал и рассказали Артуру, как быстро продвигается строительство. Гвенвифар была особенно довольна тем, как много сделано за такое короткое время.

— К этому же времени на следующий год, — объявила она, — церковь и богадельня будут достроены.

Пендрагон обрадовался нашему возвращению, ибо близилась Пасха, когда вновь предстояло собраться Совету Круглого стола. Он попросил Эмриса поехать в ротонду и заняться приготовлениями. Я, разумеется, отправился с Мирддином, и мы принялись готовить святилище: мести, мыть пол и ступени, собирать хворост и готовить место для съестных припасов.

Канун весеннего равноденствия вновь застал нас с Эмрисом у костра: мы ужинали под вечерними звездами.