И когда Бронвен увидела свое дорогое дитя в огне, она закричала от ужаса и хотела кинуться следом. Но тому уже было не помочь. Огонь пылал горячо, и мальчик мигом сгорел.

Тут люди Инис Придеина вскочили с криком, и в то же время крик подняли ирландцы, которые, с помощью Эвниссиэна, обнаружили мертвых соратников. И не было еще на этом свете такого смятения, и каждый схватился за оружие.

Бой, битва, бойня в ту ночь были хуже — о, много, много хуже всех, которые случались с сотворения мира. Гром стоял по всему острову. Воины бились по пояс в крови, но продолжали сражаться без всякой жалости.

Тем временем Эвниссиэн не бездействовал. Покуда кипел бой, он затаился в тени и разил то одного, то другого отравленным кинжалом, и каждый удар уносил жизнь. Он увидел, что Бран прижал к себе Бронвен и закрывает ее щитом, и ударил обоих сзади, и смеялся, когда они рухнули на пол.

И много еще добрых мужей погибло, и больше добрых жен сделалось вдовами, чем ночью светится звезд. И когда падали мужи, их оружье хватали жены, так что жены, мужи и дети рубились не на жизнь, а на смерть.

Горькое то было сражение, и горькие потом пролились слезы. И долго-долго оплакивали павших.

Солнце взошло багровым, и рассвет был, как разверстая рана, когда последний враг навеки сложил оружие. Лишь семеро остались в живых, и они глядели налитыми кровью глазами, и руки их были в крови.

И тут злодей Эвниссиэн увидел, что Котел Оживления ставят на огонь и начинают бросать туда мертвые тела. Страшась, что все его усилия пойдут прахом, Эвниссиэн спрятался среди трупов и вместе с ними попал в котел.

Там Эвниссиэн распрямился во весь рост, уперся руками-ногами в стенки котла и надавил что было мочи. И дивный котел разлетелся на четыре куска, но при этом разбилось и злое сердце Эвниссиэна, и он умер позорной смертью.

И те, кто остались в живых — а все это были бритты, — подошли к Брану, который лежал при смерти подле прекрасной Бронвен, встали на колени и зарыдали.

— Король и повелитель, — выли они, — котел раскололся, и теперь мы не можем тебя спасти.

— Слушайте меня, братья, — сказал Бран, — и сделайте, как я велю. Когда я умру, отрежьте мою голову и отвезите ее с собой на Инис Придеин. Там похороните ее на Белом холме над Хабренским заливом, и она будет стеречь эти морские ворота от супостатов. Истинно говорю вам: доколе не выкопаете эту голову, никакой враг не причинит вам вреда. Вы будете пировать в краю отцов, птицы Рианнон будут петь вам, и восемьдесят лет пролетят, как один день. И будет вам с моей головой не хуже, чем было со мной, ибо она принесет вам радость и процветание. Но если кто-нибудь отроет эту голову, войны и мор обрушатся на Остров Могущественного. Потому, если выкопаете ее, быстрее похороните снова, чтобы никто не знал, где ее искать, а не то будет вам худо. А теперь пришло мне время умирать. Быстрее делайте, что я велел.

Со слезами бритты исполнили волю своего победителя, и отплыли морем на родину, и похоронили голову, как велел им Бран. А Бронвен погребли неподалеку от того места, где покоилась голова ее брата, чтобы после смерти им быть вместе.

И тут же из земли возник огромный дворец со стенами и полами из шлифованного камня, сиявшего на солнце, как самоцвет. Внутри они увидели огромный зал, в котором столы ломились от яств. Были здесь и вино, и пиво, и меды. И таких яств и напитков они в жизни не пробовали. И когда они сели пировать, на золотых жердочках появились три птицы и запели так дивно, что рядом с их пеньем все прочие звуки казались пустым молчанием.

И они позабыли убитых родичей и спутников и не помнили ни своего горя, ни того, что с ними случилось, ни прочих земных печалей.

И так они прожили восемьдесят лет в великой радости, и богатство, и род их увеличивались. И эти восемьдесят лет называют Гостеприимством Достопочтенной Головы.

И похороны головы Брана зовутся одним из Трех Счастливых Погребений. И, покуда ее не потревожили, ни враг, ни мор не приходили на берега Британии.

Так заканчивается эта ветвь Мабиногион.

Закончив петь, Мирддин среди полнейшего молчания опустил арфу. Короли и воины, словно заколдованные, онемели от слов истинного барда, глаза их сияли. Впрочем, может быть, так оно и было. Повесть проняла их, проникла в их души своими чарами.

И в мою тоже. Я чувствовал, что песнь — живая, как всякое истинное сказание. Тем страшнее! Ибо я понял ее потаенный смысл, догадался, о чем пел Эмрис.

А пел он о беспокойном царствовании Артура и о кознях врага.

Теперь спереди Бальдульфа теснили Кай с Ворсом, сзади — Артур, так что у спасшихся варваров практически не оставалось выбора. Они не могли добраться до кораблей, оставленных на восточном побережье, и потому свернули на север в надежде уйти по какой-нибудь из множества лощин и балок.

Это им удалось. Удача и дальше сопутствовала англам, ибо они вышли к развалинам римской крепости. В холмах сохранилось не меньше шести старых походных лагерей вдоль дороги к Тримонтию — самой большой крепости в этих краях. От самого Тримонтия остался только заросший травой бугор на берегу Твида, но укрепления поменьше устояли перед натиском времени. На один из них — Каер Гвиннион, или Белую крепость — и вышел Бальдульф. Деревянные ворота давно сгнили, но крепкие стены по-прежнему высились над долиной.

На второй день после битвы к нам присоединился Кай. На следующее же утро мы снялись с места и двинулись на север по долине Алоента к Каер Гвинниону. У всех было легко на душе: мы получили подкрепление, враг отступает, впереди — окончательная победа и скорое возвращение на родной юг. Мы ехали верхом по зеленым холмам и долам, над нами пел жаворонок. Чего еще надо?

Мы никогда прежде не брали римскую крепость. Мы хорошо знали, как ее надо оборонять, но совсем иное дело — идти на штурм. Не диво, что древние кельты не выигрывали войн. Даже полуразрушенные, эти крепости остаются практически неприступными.

А варвары освоили новую тактику. Мы больше не встречались с ними в открытом поле — они знали, что тут им не выиграть! После Калиддона они решили сражаться только из-за укрытия крепостных стен.

Англы лишились всех своих союзников. Пикты давно разбрелись по родным вересковым пустошам, уцелевшие ирландцы отплыли восвояси. С войском, насчитывавшим теперь менее тридцати тысяч человек, остались лишь Бальдульф и его родичи, Оэск и Эбисса.

Впрочем, поредели и ряды бриттов. Нас было чуть больше десяти тысяч: две тысячи конных, остальные пешие. Однако немалую часть составляло подкрепление, пришедшее с Каем и Ворсом. Эти люди еще не побывали в бою и рвались получить свою долю добычи.

Осада Каер Гвинниона началась холодным ветреным днем, какие не редкость на севере. Легкий дождик сеял в лицо. Ноги скользили в грязи. Лошадей и возы мы оставили в долине, где Артур отдал распоряжение поставить лагерь. Что может конница против каменных стен?

Мы не сделали глупости и не бросились на приступ — всякий знает, что это безумие и верное поражение. Итак, Артур обратился мыслью к тем самым римлянам, что построили эту крепость, и употребил тактику, которую те с неизменным успехом применяли против бревенчатых кельтских крепостей. Мы встали под стенами кольцом и принялись строить осадные машины.

Тут нам помогли познания Мирддина, ибо он ведал, как строить такие машины, и руководил их строительством. Мы воздвигли башню на колесах с дверью чуть выше крепостной стены. Еще мы сделали онагра, чтобы забрасывать камни во двор крепости.

Машины были из бревен, которые приходилось тянуть из долины лошадьми. Работа продвигалась медленно, однако через пять дней она завершилась. Теперь можно было идти в бой.

Когда варвары увидели башню, они подняли страшный вой, но, когда с небес метеорами полетели камни, завыли от ярости и отчаяния. Англы раздевались донага и бегали по стене, не прячась за парапетом, в надежде подманить нас на расстояние досягаемости топоров, молотов и камней.