— Слюнтяй и есть! — прогудел он в усы, думая о Левенкове.

Левенкова он не любил и не доверял ему. Уже один факт, что тот находился в немецком тылу, делал его для Челышева человеком ненадежным. Вдобавок к этому инженер оказался хоть и аккуратным, тихим с виду, но строптивым, вздумал усомниться в правильности решений начальника, более того — перечить ему и гнуть свою линию. Этого Челышев не мог терпеть у себя на заводе. Что ж то получится: один — в лес, другой — по дрова? Нет, управлять производством должен один, и его распоряжения должны четко исполняться — в противном Челышева никто не убедит. Какой же согласованности можно ждать от рабочих, если ее нет среди руководства?

«Навязали либерала на мою голову, — думал он. — А инженер толковый».

Все пришли в срок, ожидали директора. Разместились в большей из двух комнат заводской конторы (меньшая — отгороженная фанерой каморка в углу — была кабинетом Челышева).

Старший мастер Петр Андосов уже успел изрядно накурить, и не терпящая дыма Ксения Корташова открыла форточку. Левенков чертил что-то на полях газеты, по всему видно, схему бесконечной откатки, и объяснял мастерам — Климуку и Волкову — что к чему. Снабженец Николай Палагин, как обычно, посапывал в углу, стараясь быть незаметным. При входе директора он встрепенулся и виновато заморгал, изображая на оплывшем лице подобие улыбки.

Челышев хмуро поздоровался, прошел в свой кабинет и снял кожанку. С первой минуты он дал всем понять, что не в духе — пусть знают и настраиваются соответственно, разговор предстоит не из приятных. Прислушался — за стеной перешептываются — и шагнул к дверям.

Все притихли в напряженном ожидании, только Андосов вел себя свободно: неспешно прошелся к окну, щелчком выметнул в форточку окурок, трубно прокашлялся и опустил свое грузное тело на скрипучий стул, проговорив, добродушно ухмыляясь:

— Погодка, едри ее…

Это сняло напряжение, вызвало улыбки, что не понравилось Челышеву: не балагурить собрались. По существу, Андосов своим тоном расхолаживал людей.

— Сколько гамовочных пустует?

Вопрос был риторическим: все знали положение вещей на заводе до мельчайших подробностей.

— Два, — ответил Андосов нехотя.

— Зимой, значит, будем чаи гонять?

Челышев угрожающе кашлянул и окинул взглядом собравшихся. Улыбки стаяли с лиц Климука и Волкова, Палагин уставился преданными глазами на своего директора. Подействовало.

— Время еще есть…

— Потому я вас и собрал сегодня. — Челышев уселся на заранее приготовленный для него стул, побарабанил пальцами по краю стола. — Потому и собрал, что время еще есть, и упускать его мы не должны. А упускаем, ссылаясь на плохую погоду. Так, Петро Андосов? Так, так, нечего стулом скрипеть. И чтобы о погоде я больше не слышал. Сегодня — дождик, завтра — солнышко. Сердобольных, вижу, развелось… В прошлом году к ноябрю все пять гамовочных сараев уже были заполнены. И в этом должны быть, иначе к весне останемся без сырца. В общем, задача одна: заготовить сырец во что бы то ни стало! Пока не выполним — никаких выходных и отгулов. Зимой отгуляем. Платить за выходные в полуторном размере. Волков, тебе как парторгу завтра же собрать всех коммунистов, разъяснить и поставить задачу, чтобы провели соответствующую работу во всех бригадах, на всех участках. Палагин, за снабжение отвечаешь головой. Если не окажется даже каких-то там рукавиц, пеняй на себя. Денег дам, можешь своих доставателей хоть в спирте купать, но чтобы все было. Сергей Николаевич, все ремонтные работы проводить только на ходу, в обеденные перерывы, в пересменки, чтобы ни минуты простоя. Считайте все это, та-аскать, боевым заданием. Спрашивать буду с каждого персонально. Все. Кому что не ясно, до кого, та-аскать, не дошло?

Сейчас даже его «та-аскать» не вызвало скрытых улыбок. Не до того было. Челышев знал, что поставленная им задача крайне сложна и надо работать на пределе сил, чтобы ее выполнить. Тут без вопросов, без обсуждений — одним приказом — не отделаешься. Вопросы — пусть: ответит, но возражений не потерпит никаких. Он все продумал заранее и отлично понимает, что такое задание вряд ли выполнимо. Но он его и намечал несколько завышенным, с запасом, как делал это всегда. Такой метод себя оправдывал: если всего и не осилишь, то необходимое, во всяком случае, будет сделано. И потом, в руках у директора всегда оставался козырь — «все-таки не вытянули», козырь, не позволяющий людям расхолаживаться.

Сказанное Челышевым, как он и ожидал, озадачило собравшихся. Закряхтели мастера, задвигался Левенков, бухгалтер Корташова уставилась недоуменно, дескать, из чего платить? Даже постоянный балагур и безотказный работник Андосов сощурился, заскреб подбородок.

Минуту-другую все молчали, осмысливая слова директора, наконец Волков выдавил из себя:

— Боюсь, не потянем.

— А ты не бойся, — сказал Челышев. — Делай, что тебе говорят, и все будет хорошо.

— Оно-то так. Да вот хватит ли силенок, люди ж не двужильные, Онисим Ефимович.

— Плохо, парторг, людей знаешь. Надо — они пятижильными станут. Такую войну выстояли, такую махину свалили! А он еще сомневается.

— Какой ценой? — спросил Левенков.

Челышев повернулся к инженеру, молча кольнул его взглядом и полез в карман за папиросами. Этого вопроса следовало ждать именно от Левенкова, для него главное — цена, затраты. Экий торгаш выискался. Не на базаре, понимаешь!

— Дорогой ценой. Невероятно дорогой! — сказал Челышев, сдерживаясь, чтобы не повысить голоса. — Скажи мне, Сергей Николаевич, на фронте, когда получали задание, приценивались? Вот ты сам как поступал?

— Не всегда приценивались. И жаль. Неоправданных жертв было много. Но то была война, был враг.

— И сейчас — война, и сейчас — фронт, только трудовой. И сейчас враги: разруха, голод. — Он повысил голос. — Пора бы это понять, товарищи! Трудовая дисциплина чуть ли не к военной приравнена — это вам о чем-нибудь говорит? Что, строго? Да. Чересчур? Может быть. А нужно ли? Нужно, жизненно необходимо! Волков, я твою, та-аскать, работу выполняю. Плохо шевелишься, парторг.

Волков был человеком покладистым, работником старательным и толковым, но как парторг Челышеву не нравился. Недоставало в нем напористости, инициативы. Избрали его полгода назад, в первые месяцы директор помогал ему, подсказывал во всем, но теперь, видя бесполезность своих усилий, не стеснялся указывать на промахи и недостатки прямо при людях. Пусть видят, что ошиблись при избрании, и извлекают соответственно урок.

— Я ведь на заводе человек новый, — заговорил снова Левенков. — Но кажется, что мы собираемся взять на себя явно завышенные обязательства. Это, знаете ли, на пределе человеческих возможностей.

Эк ты его, Левенков! Усек, ничего не скажешь. Это даже приятно, что инженер «глазастый».

— Именно так! — отрубил Челышев. — Вся страна — на пределе, а мы что же, в холодок?

— Речь идет не о холодке, а о реальности планов.

— При желании да при старании все реально. Тут уж положись на мой опыт, Сергей Николаевич.

— А я что-то не пойму, — подал голос непривычно долго молчавший Андосов.

— Чего не поймешь?

— Из-за чего сыр-бор.

— Вот и я не пойму.

Челышев удовлетворенно хмыкнул, но все же насторожился. От старшего мастера можно чего угодно ждать. Работник он безотказный, но языком своим не управляет совершенно: ворчит постоянно, пререкается, хотя и исполняет любые поручения.

На заводе, пожалуй, одному Петру Андосову было позволено спорить с директором, да и то не на полном серьезе — так, для видимости. Пускай ворчит, если не может сдержаться. Отворчится — с легкой душой и работать легче. По существу, все производство тянул на своих плечах старший мастер, Челышев лишь управлял, как и положено руководителю. Андосов же был вторым лицом на заводе, правой рукой директора, его верным помощником и заместителем на деле, а не по форме, как Левенков. Кирпичное производство старший мастер знал досконально. Сразу же после освобождения Белоруссии их вместе и прислали на Сосновский завод: Челышева — как опытного руководителя, Андосова — как специалиста-кирпичника.