— Что ж делать? — напугалась Ксюша. — Перебьют их!

— То-то и оно. Предупредить надо, и как можно скорее. Кроме тебя некому.

— Я мигом. — Ксюша кинулась одеваться. — Где они?

Антип Никанорович крякнул и осадил дочку:

— Погодь, девка! Неча на ночь глядя бабе по лесу шастать. Я пойду.

— Ослаб ты, — усомнился Тимофей. — Самое мало — верст двенадцать в один конец.

— Я ослаб? — возмутился Антип Никанорович. — Хе-хе, мои ноги ишо сослужат службу. Бывалоча, до Гомеля и обратно пешочком бегал. — Долго не раздумывая, он надел валенки, фуфайку и потянулся за шапкой-ушанкой, висящей на гвозде у входа.

— Пойдешь лесом, мимо Липовки, — объяснял Тимофей. — За бором вправо, через хмызняк и — к Старой дубраве. Там тебя встретят.

— Так и скажи: к Старой дубраве! — осерчал Антип Никанорович. — Дорогу лучше твоего знаю!

Минут через десять задами дворов он уже пробирался к лесу. Ночь опускалась быстро; как поло́й черного овчинного тулупа, накрыла Метелицу, нависла над выгоном. Ровная полоса леса, будто вычерченная сажей, постепенно теряла четкость линий, сливалась с небом, а над ней взмахнул серп месяца — словно приготовился срезать верхушки деревьев. Замигали первые звезды. После оттепели легкий морозец тонкой коркой покрыл стежку, сцепил разомлевший за день снег.

Антип Никанорович торопился, меряя стежку аршинными шагами и чувствуя прилив сил в ногах. Неожиданное дело взбодрило его, вышибло вялость из тела, заставило забыть старческие невзгоды. Единственная мысль — не припоздниться, прийти до выступления отряда — подстегивала, как вожжами, и пугала: напорются на карателей — пропадут! А там — Савелий и все лучшие мужики Метелицы.

«Только б стежку найти, — думал Антип Никанорович. — По целику и до утра не доберусь».

Окрестности метелицкого леса были истоптаны вдоль и поперек ногами дровосеков, в этих следах заплутает самый опытный лесовик, и Антип Никанорович решил действовать наверняка: отмахал версты три вдоль опушки леса и под острым углом повернул вглубь по извилистой ленте ручья, надеясь пересечь партизанскую стежку. Пройдя версты полторы по ручью, наткнулся на следы (благо последнюю неделю стояла добрая погода). Обрадованный, как дитя, гордясь своей находчивостью, он зашагал еще быстрее.

На полдороге Антип Никанорович почувствовал, что начинает уставать. Сказывалась недавняя болезнь. В молодости, да и позже, уже перед войной, Антипу Никаноровичу хватало недели после любой болезни, чтобы набрать прежнюю силу, а теперь силы не приходили, здоровье не восстанавливалось, как у старого дерева: подпорченные ветки высыхали — новые не появлялись.

— Шалавы! — ругнулся Антип Никанорович на свои ноги. — Гляди у меня, шагай! — И, постояв с минуту у дряблой ольхи, двинул дальше, определяя время по месяцу, маячившему поплавком среди голых веток.

К полуночи он был в Старой дубраве. Саженей через триста его остановил молодой голос:

— Стой, кто идет?

— Свой я! Свой! — откликнулся он.

Антип Никанорович вгляделся в хлопцев.

— Кто — свой?

— Из Метелицы я, Лапицкий!

— Никак, дед Антип? — удивился один.

— Никанорович, заблудился? — поддержал второй.

— Хтой-то, не признаю?

— Демин я, Николай!

— Колька? — обрадовался Антип Никанорович и тут же спросил: — Отряд ушел?

— Это вам зачем? — насторожился Демин. В голосе его Антип Никанорович почувствовал недоверие.

— Ай, хлопя, не до того теперь. Каратели в Липовке.

— Штука! — присвистнул Демин.

Он схватил Антипа Никаноровича за рукав и потянул в лес.

— Оставайся, я мигом! — крикнул он своему дружку, которого Антип Никанорович так и не признал. — Скорей, Никанорович! Скорей!

— Ушли, значит? Ах ты, лишенько! Давно?

— Часа полтора назад.

Дальнейшее происходило быстро и суетливо. Вошли в землянку. На полатях сидел метелицкий мужик Яков Илин, бывший бригадир полеводческой бригады, у стола — двое незнакомых. Яков удивился было появлению Антипа Никаноровича, но Демин оглушил его вестью, заставив поперхнуться на полуслове и застыть с разинутым ртом.

Ругнувшись и сплюнув на земляной пол, Яков приказал двоим партизанам бежать вдогонку за отрядом, те схватили карабины и юркнули из землянки. Демин ушел на пост, и Антип Никанорович остался вдвоем с Яковом.

— Что же вы, Никанорович, припозднились так! — вздохнул Яков, топчась у стола. — Ах, мать их так-перетак! Не успеют хлопцы. Ввяжется в бой Григорий.

— Как узнал — туточки и в дорогу, — оправдался Антип Никанорович. — Черти их принесли. После обеда уже…

— От кого узнали-то?

Антип Никанорович помялся и проворчал:

— От людей добрых. — Он умолк, раздумывая, сказать о казни Любы или нет. Но, глядя на растерянного, обеспокоенного Якова, решил: сейчас для него и этого хватает.

— У нас останетесь? — спросил Яков.

— Переночую. Истомился я страсть как!

Яков потоптался в землянке, сокрушенно мотая головой, потом вышел, позвал одного из партизан, приказал:

— Всех хлопцев — на ноги! Запрягать коней и грузиться!

— Сниматься с лагеря? — удивился партизан.

— Видать, придется. Не знаю. Надо быть наготове.

— Мо, подмогнуть чего? — вызвался Антип Никанорович.

— Отдыхайте, — отказался Яков. — По всему, вам скоро в дорогу.

Отряд пробирался к Липовке. С автоматом за плечом Савелий шагал рядом с Маковским; оба молчали, думая об одном и том же — о предстоящем бое. Из сорока восьми бойцов отряда в операции по разгрому липовской комендатуры приняло участие тридцать пять человек во главе с командиром. Предстояло первое нападение на немецкий гарнизон. До этого отряд занимался в основном подрывной работой: пускал под откос поезда, поднимал на воздух мелкие железнодорожные мосты, иногда нападал на машины, чтобы добыть оружие и боеприпасы, от руки на полулистках из школьных тетрадок писали листовки с сообщениями Совинформбюро о продвижении Красной Армии и о зверствах фашистов на территории Белоруссии. И наконец решили показать себя в полную силу. В Липовке стоял немецкий взвод и путейская ремонтная бригада — всего до ста человек. Расчет был верным: застать противника врасплох, ночью.

Савелий был уверен в успехе дела, но немного взвинчен, предчувствуя добрую заваруху. Григорий жадно тянул цигарку, спрятанную в кулак, яростно сплевывал, бормотал что-то себе под нос. Ему также не терпелось встретиться с комендантом. Он давно мечтал о встрече, жил этой мыслью, сколько раз строил дерзкие планы поимки Штубе, но здравый смысл и ответственность за жизнь партизан удерживали его, заставляли выжидать более подходящий момент.

— Собаки… — сказал Маковский раздумчиво.

— Что? — не понял Савелий.

— Собаки, говорю, не подняли бы канители раньше времени.

— Пустое! К огородам подкрадемся, а там пускай брешут. Накажи Филимону, чтобы к казарме шли окружным путем. А у Лизы есть собака?

— Люба говорила, пристрелили. Где она запропастилась? Наверное, у Тимофея заночевала… Нету собаки — часовой. Не упустить бы этого ублюдка, да и фрау, немку паршивую, не мешало бы… Эльза Диц… Выкормили на земле своей!

— Ну, ты чересчур, Григорий, — возразил Савелий. — Сколько раз она липовских баб и мужиков выручала. А Штубе не улизнет, пристукнем сволочь. Хорошо бы на веревку вздернуть по его обыкновению.

— Управимся — вздернем. Я бы его, гада!.. — Маковский скрипнул зубами и умолк.

Шли лесом, с хрустом уминая снег. Месяц болтался над головами, бледно освещая дорогу. Безветрие. Тишина. Хлопцы глухо переговаривались, дымили цигарками. Впереди Савелия шаркали валенками четверо подрывников его группы; такие ночные переходы им были не в новинку. Валя Климович, который научил партизан выплавлять тол из снарядов, рассказывал что-то веселое, остальные смеялись.

— Чумные они у тебя, — заметил Маковский. — Такое дело, а им хоть бы что!

— Наступать — не драпать. — Савелий улыбнулся. — Мы как? Поездок ухнем — и дай бог ноги. А теперь, наоборот, догонять придется. Вот им и весело.