Третьим вождем заговора стал Пья Висут Сунтон (будущий пракланг и первый министр Пья Коса Тибоди) — типичный представитель сиамской служилой знати, которую вытесняли с государственных постов европейские авантюристы, ставленники Фалькона. Видную роль в заговоре играл также командир конной гвардии Нарая Пья Хуссейн Хан, индиец по национальности. За ним стояли многочисленные индийские купцы-мусульмане, жестоко страдавшие от преследования Фалькона, который стремился полностью вытеснить их из Сиама. Моральную поддержку заговорщики получали от других восточных государств, с тревогой и негодованием следивших за проникновением французов в Сиам [167, с. 26–27; 261, с. 172].
Некоторую помощь заговорщикам оказали даже голландцы, которыми руководило желание насолить своим торговым соперникам [245, с. 94].
Но главной силой восстания, без которой кучка заговорщиков была бы легко и быстро раздавлена французской военной машиной, конечно, был народ. Крайне тяжелое положение народных масс, из которых в последние годы правления короля Нарая выжимали все соки, значительно повысило их политическую активность. «Эти несчастные, — писал иезуит Ле Блан, — стонавшие под тяжестью своей нынешней нищеты, смотрели на любое движение как на перемену судьбы, которая может быть для них только благоприятной» [167, с. 49–50].
Примерно ту же мысль высказывает в своем отчете де Без. Феодальный грабеж в государстве Нарая, в силу развития товарно-денежных отношений, достиг таких размеров, что неизбежно должен был произойти революционный взрыв. Французское вторжение могло только ускорить падение династии Прасат Тонга. Следует отметить, что заговорщики умело использовали настроение народа. В своей агитации Петрача и его приверженцы напирали не только на защиту национальной религии. Они обещали народу снижение налогов [121, с. 31].
В начале 1688 г. заговорщики еще пытались привлечь к антифранцузскому движению и самого короля Нарая. На прием к королю один за другим являлись патриотически настроенные представители чиновничества и публично обвиняли Фалькона в государственной измене. Но король Нарай не желал ничего слушать. Обвинители Фалькона были приговорены к смертной казни — растерзанию тиграми. После этого «хождение во дворец» прекратилось. Среди заговорщиков стали брать верх сторонники более решительных мер [60, с. 87, 90; 167, с. 28].
После трагической гибели обвинителей Фалькона и грубого ответа Нарая султану Джохора, который также предостерегал его от французов, у заговорщиков уже не оставалось никакой надежды, что король изменит свою политику. Судьба Нарая была решена в марте 1688 г. на многолюдном собрании в пагоде, расположенной близ Луво. Перед собравшимися со страстной речью выступил Петрача, обладавший, по свидетельству современников, незаурядным ораторским талантом. Речь, начатую словами: «Мы — узники!», он закончил призывом к свержению Нарая. Собрание руководителей заговора единодушно решило низложить короля [122, с. 13; 167, с. 51].
Осведомленный через своих шпионов о заговоре, Фалькон решил прибегнуть к крайним мерам. Он вызвал из Бангкока в Лопбури генерала Дефаржа с отборным отрядом французских войск, чтобы нанести заговорщикам решительный удар, прежде чем они приступят к действиям. Но Дефарж, выступивший из Бангкока 13 апреля, не сумел продвинуться дальше Аютии. По городу распространился слух, что король умер и французы идут в Лопбури грабить дворец и сажать на трон своего ставленника. Аютия закипела. На улицах стали собираться воинственно настроенные толпы. Дефарж счел за лучшее вывести войска из сиамской столицы и вернуться в Бангкок [60, с. 109–110; 122, с. 14; 175, с. 348].
Поход Дефаржа на Лопбури еще больше накалил обстановку в стране. Заговорщики решили развернуть активную борьбу. В провинции были посланы поднимать народ буддийские монахи. В короткое время заговорщикам удалось стянуть в Лопбури значительные силы. В ночь с 17 на 18 мая 1688 г. в Лопбури началось восстание. Основным лозунгом повстанцев было: «Освободить короля, захваченного чужеземцами!».
Случайно оказавшийся в толпе Ле Блан дает красочную картину этого действительно всенародного выступления: «Толпа людей без порядка и почти без оружия… — пишет он, — одни с топорами, которыми они рубили деревья, другие с бамбуковыми палками, окованными железом или обожженными на конце, мандарины с саблями и щитами, пехота, кавалерия — все перемешалось… В первых рядах шесть человек несли на руках санкрата, который жестами и голосом вдохновлял восставших» [167, с. 144].
Несмотря на внешнюю беспорядочность движения, во всем чувствовалась большая организованность и дисциплина — ко дворцу толпа подошла в полнейшем молчании. В самый дворец вошла лишь небольшая группа заговорщиков, которая без единого выстрела арестовала короля, соблюдая, впрочем, весь придворный этикет (король был изолирован в своей спальне). Народу объявили, что больной король передал власть в руки Петрачи. Вождь восстания был провозглашен регентом королевства [60, с. 116; 167, с. 144][62].
В тот же день был арестован Фалькон и казнен принц Мои Пит — кандидат на роль марионеточного короля под французским протекторатом. Первоначально Петрача, видимо, хотел использовать Фалькона как заложника. Но французы проявили полнейшее равнодушие к судьбе своего ставленника, и 5 июня сиамский суд приговорил Фалькона к смертной казни[63].
Захватив власть, Петрача вступил в переговоры с французским командующим об эвакуации французов. Дефарж, однако, затянул переговоры до тех пор, пока в начале июня в Бангкоке не было закончено строительство укреплений и на них установлены батареи. Затем он приказал безжалостно топить все суда, идущие по Менаму. В ответ на протест еще остававшихся в крепости примерно 40 сиамских солдат и офицеров Дефарж разоружил их и повесил двух солдат на валу — на виду у жителей города [155, т. I, с. 33; 204, с. 125].
По существу, это было объявлением войны Сиаму. Но сиамцы воздержались от немедленного ответного нападения на крепость, а лишь придвинули свои войска к Бангкоку. Петрача вызвал к себе епископа Лано и предложил ему ехать в Бангкок парламентером, чтобы прекратить кровопролитие. Тем временем Дефарж непрерывно бомбардировал сиамские позиции, хотя ответных залпов не было [121, с. 26; 167, с. 243, 247].
В эти же дни французам удалось захватить на подступах к форту несколько сиамцев. Дефарж распорядился посадить их на кол и выставить на видном месте [прил., док. 129]. Гнев и возмущение народа после этого нового злодеяния уже не имели границ. Люди толпами шли из ближайших и дальних деревень, чтобы принять участие в борьбе с иностранными захватчиками. Сам Дефарж был вынужден отдать должное мужеству, энтузиазму и самоотверженности народа, боровшегося за свою независимость. «Их ярость была так велика и всеобща, — пишет он, — что распространялась даже на женщин. Одни из них добровольно приносили и готовили пищу для солдат, а другие работали на фортах вместе с мужчинами, желая, таким образом, принять участие в нашем поражении» [121, с. 33].
С изумлением смотрели французы на неслыханные темпы работы сиамцев — этих «признанных лодырей», по их мнению. Ведь до сих пор им был известен только сиамец, работающий из-под палки на феодала. «В короткий срок они проделали невероятное количество работы, — сообщает Дефарж, — помимо укрепления, построенного ночью, несмотря на наш обстрел, на Западном форте они также окружили нас палисадами на близкой дистанции от наших пушек, а за ними выстроили 9 фортов, на которых установили пушки. Более того, от Бангкока до устья реки они построили несколько фортов, чтобы предотвратить помощь извне. Они привезли 140 пушек из Аютии и, чтобы доставить их на форты, минуя нас, прорыли специальный канал… Они заградили отмель в устье реки пятью-шестью рядами высоких и толстых деревьев, оставив лишь узкий проход, который легко было закрыть железной цепью, и держали для охраны прохода большое число вооруженных галер» [121, с. 35–36]. Такие достижения в течение считанных дней тем более удивительны, что работе мешали тропические дожди.
