В жизни Трева была цель. Он посвятил себя сбору тайных сведений, которые помогут предотвратить ненужную войну и спасти жизни бесчисленного количества британских солдат. Но для этого ему был необходим надежный способ проверять истинность информации, а это означало, что нужно непременно найти проклятый ключ Беддингтона.

Но Тревелин не мог сказать отцу, чем он в действительности занимается дни и ночи напролет. Он не мог никому рассказать об этом. С тяжестью в груди, словно на сердце у него лежал камень, Тревелин повернулся и вышел из своего лондонского дома, в котором жил с рождения.

Он заслужил с полдюжины благодарностей за различные подвиги от высших должностных лиц, но отец был единственным человеком, одобрения которого он так жаждал.

Человеком, одобрение которого он не заслужит никогда.

– О, ваша светлость, это ужасно, просто ужасно! – запричитал мистер Уэдерби. – Вы же не можете дать ему уйти просто так.

– Не могу поверить, что он оказался настолько упрямым. – Граф на несколько секунд поднес ладонь ко лбу и закрыл глаза. – У меня устали руки. Не могу бороться с ревматизмом. Надеюсь, он передумает насчет своего поведения.

– А что, если нет?

Граф искоса посмотрел на поверенного суровым взглядом.

– Тогда придется поступить, как я и обещал, и лишить его наследства.

– Но, милорд, он же не знает. Вы никогда ему не рассказывали. Тревелин даже не представляет, чего лишается.

– Не знает, – согласился граф. – И боюсь, не узнает уже никогда.

Феликс Пелем-Смит шагнул из прокуренной темноты игорного дома в ослепляюще яркий свет раннего утра.

Холодный пот выступил на лбу. Да, нужно было остаться на маскараде проклятой мачехи. Ничего хорошего не вышло из затеи незаметно улизнуть из дома прошлым вечером и пойти в игорный дом. Он надеялся, что если сменит вист на игральные кости, то и фортуна сменит гнев на милость. Однако, очевидно, это был не тот случай.

Теперь он задолжал чертовым русским сумму, равную его содержанию за три года, а герцогиня постоянно игнорирует его просьбы увеличить его содержание. Он пытался объяснить Любову и Оранскому, что скоро получит деньга. Им просто необходимо подождать несколько месяцев, пока он не станет совершеннолетним. Проклятие, он готов был даже выплатить им любые грабительские проценты, которые они только потребуют.

Но русские не хотели ждать, и необходимо было придумать план, как достать деньги. Как можно быстрее. Или же нужно представить им Беддингтона. Вообще-то ему даже иногда казалось, что они больше интересуются Беддингтоном, нежели гинеями, которые он должен. Это Феликса абсолютно устраивало.

Самое неприятное было в том, что он никогда не мог застать этого человека, уж не говоря о том, чтобы представить его русским. Каждый раз, когда Феликс брал на себя труд доехать да верфи, чтобы выследить вечно ускользающего льва в его логове, Беддингтон, как ни странно, «только что вышел». Феликса вечно встречал помощник важного человека, мистер Шипуош, который пространно заверял его, что мистер Беддингтон вернется немного позже.

Видимо, будущему герцогу больше нечем было заняться, кроме как прохлаждаться в мрачном маленьком кабинете и ждать, когда какая-то мелкая сошка соблаговолит появиться. В самом деле, разве это не оскорбительно?

И все-таки унижение лучше физических увечий. Русские были способны буквально на все.

– Я хотел бы показать вам небольшой сувенир от последнего, кто задолжал мне большую сумму денег, – сказал Оранский.

Любов вынул из кармана банку с формальдегидом, в которой лежал отрезанный палец. Феликс испугался, что он прямо там облегчит мочевой пузырь.

– Когда-нибудь, если нам придется ждать слишком долго, Любов отрежет что-нибудь больше, чем просто палец, – обещал Оранский с жестокой улыбкой. – Но мы разумные люди, поэтому просто представьте нам мистера Беддингтона… Только чтобы нам не пришлось ждать слишком долго.

Нездоровое сочетание дыма от сигар, огромного количества алкоголя, достаточного, чтобы свалить лошадь, а также абсолютно объяснимый страх заставили Феликса согнуться напополам и излить содержимое желудка прямо в канаву. Если русские хотят порезать кого-то на куски, пусть лучше это будет Беддингтон, а не он.

Залезая в ждущее его ландо, Феликс решил, что пришло время для решительных и срочных мер.

Тревелин зашел в квартиру, которую снимал под именем Доверспайка, и переоделся в поношенную одежду Томаса. После бессонной ночи он выглядел еще более оборванным и потрепанным, чем обычно, когда переодевался в одежды Доверспайка. Было еще слишком рано для того, чтобы герцогиня работала в студии. Тревелин планировал сдержать обещание и прийти к Артемизии, словно ничего необычного и предосудительного не случилось. Но после проклятого объявления отца и ее поспешного ухода из бального зала он чувствовал, что необходимо кое-что объяснить.

Оставалось лишь надеяться, что она позволит ему сделать это.

Дважды постучав дверным кольцом, он не получил ответа и начал барабанить кулаками по весьма впечатляющей двери дома. Через несколько секунд его уже приветствовал дворецкий.

– Здравствуйте, Катберт, хорошее утро, верно? – сказал он со своим лучшим деревенским акцентом. Он добродушно улыбнулся, надеясь обмануть орлиный взор дворецкого и продолжить притворяться Томасом Доверспайком до тех пор, пока это не поможет, ему пробраться в студию герцогини.

– Весьма, сэр. – Истинный джентльмен слегка наклонил голову. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Дворецкий развернулся и пошел в противоположном направлении от студии.

– Мне в другую сторону, сэр, – заявил Тревелин. – Я пришел к ее светлости.

– Все верно, мистер Деверидж. – Катберт, по-прежнему шагавший величественной походкой, даже не замедлил шаг. – Мадам дала четкие указания относительно вас, сэр. Пройдите сюда, пожалуйста.

Значит, она открыла дворецкому его истинное имя. Теперь очевидно, что все пропало. Тревелин плелся за Катбертом по пустому залу, где не осталось и следа от продолжавшегося до поздней ночи праздника. Они миновали холл, на стенах которого висели коллекция оружия и портреты всех прежних герцогов Саутвик. Когда Тревелин проходил мимо портретов, ему казалось, будто герцоги из далекого прошлого укоризненно смотрят на него.

Катберт на секунду остановился перед застекленными дверьми, ведущими в ярко освещенную комнату, и бросил на Тревелина уничтожающий взгляд. Дворецкий был слишком хорошо воспитан, чтобы озвучить свое мнение о Тревелине, но его ледяное презрение явно говорило, что тот не оправдал возложенных на него надежд. Трев задумался, что именно Артемизия открыла своему дворецкому, а что он вывел из собственных наблюдений.

Неудивительно, что слуги всегда являлись лучшим источником информации в любом доме.

Дворецкий легонько постучал в дверь, и Тревелин услышал, как нежный голосок Артемизии произнес: «Заходите».

Эта комната оказалась точной копией студии на другом конце огромного дома. Окна от пола до потолка заполняли все пространство утренними солнечными лучами. Но без запахов красок и мелков, которые были неотъемлемой частью рабочего процесса, комната казалась непривычно пустой. Вместо запаха масляной краски и холстов в комнате витали аромат лаванды, слегка затхлый запах бельгийского кружева, и, конечно, он ощущал ее собственный, ни на что не похожий запах.

Герцогиня сидела на одной из парных кушеток со своими котами. Кастор выглядывал из-под ее юбок, а Поллакс терся о ее бедро. На коленях лежала открытая книга, а к сочным губам герцогиня поднесла фарфоровую чашку.

Трев привык видеть герцогиню в испачканном краской фартуке, всю в работе. Костюм индийской принцессы прошлым вечером выставил Артемизию в экзотическом и необыкновенно притягательном свете, а полностью обнаженная, она была самым прекрасным из того, что он когда-либо лицезрел. Однако Тревелин абсолютно не был готов к тому, что Артемизия предстанет перед ним в образе «английской розы».