Андрее осмотрелся.
– Вижу корабль!… – воскликнул он. – Тойво! Корабль…
– Катафалк… – пробормотал Тойво, не раскрывая глаз.- Какой такой катафалк? – не понял Андрее.
– Корабль мертвецов… – штурман поморщился. – Слышишь запах?.. Пока вы спали, я уже видел этот корабль.
Андрее принюхался, покрутил головой:
– Я думал, это запах порченой рыбы. Я думал – из трюма…
– Ты рыбак, Андрее, и должен знать, что порченая рыба пахнет совсем не так.
– Да, теперь я слышу это, – согласился норвежец. Здесь вышел на палубу Месяц, с ним – Михаил и Фома. Андрее показал им на стоявшее поблизости судно и пересказал то, что только что слышал от Тойво. Чужой корабль при ближайшем рассмотрении оказался, пожалуй, и не кораблем; это были жалкие останки корабля: корпус без мачт и оснащения, с простреленными и продавленными бортами, с разбитым фальшбортом, без руля, с надломленным бушпритом, уныло склоненным к воде, и с опаленной, где-то даже прогоревшей насквозь палубой, с обугленной кормой… Было удивительно, каким образом это нагромождение обломков держалось на воде; и было непостижимо, как такое истерзанное судно сумело пережить только что затихший шторм. Судном, не имеющим команды, не имеющим кормчего, не имеющим даже руля, теперь правила только судьба. Многие крепкие суда при руле и кормчем, возможно, затонули в прошлую ночь, а ветхая развалина непонятною волей судьбы пересилила все ветры, перескрипела все валы воды и остановилась теперь посреди моря, источая смрад… Россияне разглядели надпись под обгорелой кормой; буквы тоже были повреждены огнем, и потому пришлось потрудиться, чтобы разобрать их, – «Vagabundo». Тойво Линнеус сказал, что по-испански это означает – «Бродяга». И еще он сказал, что настали жестокие, смутные времена, и ветры носят по морям уже немало таких катафалков; и если россияне действительно избрали тот путь, что избрали, то они должны быть готовы ко многим подобным встречам, ибо море – это не только богатейшая сокровищница, это не только обширное поле для трудяги-жнеца, но и печальнейшее из кладбищ. Дно морское – сплошная могила; парусиновые мешки с грузилом – гробы, затонувшие корабли – саркофаги. Души погибших витают над морем, души неприкаянные вселяются в чаек. Птицы кричат, кричат, но никто не понимает их крика. У чаек очень тревожные глаза… Кто вышел в море, пусть помнит о смерти! Очень важно – самим не угодить в катафалк, очень важно – не обратиться однажды в корм для рыбы. Инок Хрисанф перекрестился:
– Ты хорошо сказал, Тойво. За это следует выпить вина.
И все, кто был на палубе, выпили вина. Иван Месяц показал на судно:
– Я вижу, там есть пушки. А нам их не хватает. Все согласились с ним и решили попробовать снять несколько пушек для «Юстуса». Первыми вызвались на это дело Михаил и Фома, не сиделось им на месте, бросились спускать лодку. За ними пошли Хрисанф и Андрее, один другому под стать великаны. И Месяцу было любопытно, оставил на «Юстусе» за себя Тойво. При полном штиле, что установился, достигли «Vagabundo» в несколько взмахов весел. Взобрались на судно по свисающим к воде оборванным вантам. Огляделись вокруг себя: палуба была пуста – если прежде и находилось что-нибудь на палубе, то оказалось за бортом во время шторма; вместо мачт из палубы торчали два пенька-обломка; следы пожара присутствовали всюду – от носовой фигуры до кормы; фальшборт поч-ти отсутствовал, доски обшивки во многих местах были проломлены ядрами или измочалены картечью, зияли в палубном настиле черные провалы, из которых исходил отвратительный запах тления.
По шаткой обгоревшей лестнице Месяц спустился в трюм и разглядел в полумраке несколько обожженных, разложившихся человеческих тел. Там все перемешалось: руки, ноги, головы. Невозможно было понять, что кому принадлежит. Вздувшиеся лица с полопавшейся кожей могли кого угодно свести с ума. Носы, губы, уши были погрызены крысами. Эти богопротивные твари, разжиревшие, однако довольно проворные, и теперь копошились среди тел, набивая мертвечиной свои брюшки; и они не оставили сего омерзительного дела при появлении человека… Месяц побыстрее выбрался наружу и жадно вдохнул воздух, который после трюма показался ему свежим. Россияне в это время разговаривали про Ван Хаара и вспоминали его повествование о морских гёзах; никто не сомневался, что это испанское судно было расстреляно и подожжено гёзами…
Во всех кормовых помещениях также обнаружили следы отчаянной схватки: десятки порубленных, исколотых, простреленных, изуродованных картечью останков людей лежали там грудами. Печальное зрелище… Те, кто недавно еще были полны жизни, кого еще ждали, с кем близкие, может быть, вели мысленные беседы и кого по недавней памяти представляли удачливыми и смеющимися, попали в суму несчастливой судьбы и, прах прахом, неприкаянные, не оплаканные, не погребенные, скитались по миру на черном катафалке… Кто-то уже успел поснимать с трупов одежды и взял все то пригодное, что можно было взять, – россияне не первые ступили на этот корабль. Быть может, тут похозяйничали сами гёзы. Из двенадцати пушек, долженствующих быть на «Vagabundo», остались только три – по-видимому, те, к которым гёзы-каперы не смогли подобраться из-за пожара на судне. Их-то и приметил Месяц. Хрисанф и Андрее поснимали пушки с железных рымов, а Михаил и Фома перевезли их на «Юстус». После этого покинули корабль, ибо ни у кого не было желания оставаться на нем дольше.
Некоторое время суда еще стояли бок о бок. Россияне были заняты заменой пушек в портах, с которой вышла небольшая заминка: дело в том, что из трех снятых с испанца орудий два оказались грозными длинноствольными кулевринами, а одно – легким фальконетом, какой при необходимости можно было поставить и на фальшборте, и даже на марсе; кулеврины решили установить по одной с левого и правого бортов вместо двух шведских фалькон среднего калибра; лафеты под новые пушки требовалось подогнать.
Пока россияне приспосабливали к одному из орудий лафет, Месяц и штурман Линнеус беседовали у раскрытого порта, и беседа их касалась испанца, борт которого был как раз у них перед глазами. Месяца удивляла эта странная прихоть судьбы, которая в целом огромном море свела с «Vagabundo» именно «Юстус». Не следовало ли немного поразмыслить над этим и усмотреть здесь некое знамение?.. Тойво Линнеус сказал, что ему тоже не нравится такое совпадение: одно дело, когда идешь под всеми парусами и натыкаешься на чьи-то останки, и совсем другое – когда после шторма в полном безветрии, очнувшись от сна и едва протерев глаза, обнаруживаешь возле себя столь мрачное соседство. Как будто буря только для того и разразилась, чтоб подвести тебя, живущего, к мысли о бесславной гибели и указать тебе, чем ты вскоре можешь кончить; дерзаешь – дерзай, и, что бы с тобой ни случилось, не пеняй на судьбу и на бога – ты сам к тому стремился, ты был предупрежден. И еще штурман признался, что столь близкое соседство со зловонным катафалком уже вызывает в нем дурноту… Месяц, выглянув из порта, осмотрел небо в надежде увидеть хоть одно облачко, какое было бы знаком – ветер идет. Но ничто не нарушало небесной голубизны. Тогда Месяц подозвал Михаила и велел ему – как только работа будет закончена, опробовать на «Vagabundo» одно из снятых с него орудий. Повторять распоряжение не пришлось; к тому же и кулеврина уже была закреплена на лафете. Михаил бросился в крюйткамеру и скоро вернулся, держа в руках картуз, начиненный порохом, лыковые пыжи и тяжелое железное ядро…
В те стародавние времена пушки заряжались так: сначала с помощью деревянного прибойника в ствол заталкивали картуз – продолговатой формы полотняный мешок с порохом, – вслед за тем поплотнее вколачивали пыж, деревянную пробку, еще пыж и тогда уж ядро; далее иглой-протравником прокалывали через запальное отверстие картуз и засыпали в этот прокол мелкий воспламеняющий порох. Для того чтобы произвести выстрел, оставалось только поджечь порох в запальном отверстии с помощью тлеющего фитиля.
… Быстро зарядили орудие и задвинули его в порт. Пока Фома управлялся с протравником и готовил фитиль, Михаил тщательно прицеливался.
