В один из дней, когда на земле уже стал задерживаться снег, Андрее вернулся из Тронхейма с двумя ножевыми ранами – в левом плече и в левом боку. Обе раны оказались не опасными, хотя удары и в том и в другом случае явно были нацелены в сердце. От первого ножа Андрее прикрылся плечом, от второго не успел, однако клинок, направленный нетвердой рукой, поранил только кожу.

Андрее сказал, что датчане восстановили нарушенное им равновесие, и теперь никто никому не должен. Датчане всадили в него ножи средь бела дня, в то время, когда он беседовал с молоденькой служанкой Люсии посреди рынка. Подошли с улыбками, ударили и убежали; а он не стал их догонять, потому что служанка, пораженная происшедшим и перепуганная видом крови, лишилась чувств.

Инок Хрисанф посоветовал норвежцу, чтобы тот отныне почаще обращался с молитвами к Господу, ибо только воля Господняя отвратила от него неминуемую гибель: окажись те купцы посмелее да сумей они унять дрожь в руках, – быть бы теперь в доме Кнутсенов большому плачу и тоске, а им, россиянам, коим уже полюбился добрый парень Андрее, долбить бы сегодня в мерзлой земле могилу.

Большой Кнутсен, осмотрев раны, сделал повязки. Потом он отвел глаза в сторону и сказал:

– Убирался бы ты, родственничек, в свой Вардё – подальше от греха. Не ровен час, случится так, как говорил только что этот разумный монах. Подумай и о нас, Андрее! Забот с тобой больше, чем со всем моим хозяйством, со всеми хусменами и с сумасшедшим Темным Кнутсеном придачу. И от него, от сумасшедшего, не знаешь, чего ожидать, и от тебя также. Между тем, я с утра до вечера кланяюсь работе – то полю, то морю. Я не хочу больше кланяться фогту – поскольку устает кланяться и моя норвежская спина… У тебя любовь, я понимаю. Но все идет к тому, что люди ославят бесчестной мою дочь…

Большому Кнутсену нелегко было произнести эти слова, он слыл гостеприимным хозяином.

Андрее же ответил, что не видит причины для беспокойства:

– Люсия, дочь богатого одальмана, как и прежде, проводит вечера в обществе датских и немецких господ. И богатство ее – несравненная красота, и честь по-прежнему при ней. Кто ей рыбак из далекого Вардё? О! Он лишь напоминание о давней детской привязанности. Он не бросит на непорочную девицу тень…

Большой Кнутсен вздохнул с облегчением, ибо расценил эти смиренные слова Адреса как обещание оставить в покое его дочь. Возможно, Андресу следовало бы не так легкомысленно относиться к собственным слонам и не давать обещаний, какие сам потом не захочет исполнять. Возможно же, в тот момент он сам искренне верил в то, что говорил. Но равным образом возможно и то, что, обещая не порочить чести Люсии, Андрее не обещал оставить ее.

Через день-другой приплыла к хутору в лодке некая девица и, сказавшись служанкой Люсии, вызвала на берег Андреса. А Большого Кнутсена в это время не было дома; он говорил, что поедет в Тронхейм. Андрее узнал служанку – она была та самая, при которой его ранили. Девушка была очень рада видеть Андреса в полном здравии и заверила его, что этому будет рада и ее госпожа; девушка сказала, что этот кошмар до сих пор стоит у нее в глазах, а ее молодая госпожа уже трижды просила рассказать ей, как все произошло, и всякий раз очень тревожилась за жизнь Андреса. Потом служанка вручила Андресу записку от Люсии, а на словах передала, что Большой Кнутсен увозит дочь в горы, на лесопилку. После этого добрая душа служанка поспешила отчалить и, привычно управляясь с веслами, скрылась за мысом; она не хотела, чтоб кто-нибудь из Кнутсенов увидел ее.

Многое из того, что сказала служанка, было приятно Андресу. Из слов ее явствовало, что Люсия думает о нем и, по крайней мере, не равнодушна к нему, как он полагал до сих пор. Однако внезапный отъезд Люсии опечалил Андреса. Это означало, что он, может статься, не скоро вновь увидит ее. Но когда Андрее прочитал переданную ему записку, то совсем сник. Люсия сообщала ему, что некто Эрвин Шриттмайер, торговец из Любека, из какой-то фареркомпании, предлагает ей руку и сердце. Люсия писала, что этот хитрый старик так все обставляет, что ей нет от него проходу, и он убедил уже ее отца в обоюдной выгодности сего брака и в том, что лучшего брака для своей дочери Эрик Кнутсен не сможет заключить ни в Тронхейме, ни в Бергене, ни еще где бы то ни было в Норвегии, ибо молодежь ветрена и больше думает о постели, нежели о будущем или о пользе дела; он же, Эрвин Шриттмайер, просчитал все на сто лет вперед и понял, что их объединенное под одной крышей дело может обернуться золотой рекой. Далее Люсия писала, что жена Эрвина Шриттмайера еще не умерла, но он ждет извещения о ее смерти со дня на день, так как она чем-то очень больна и доживает в Любеке свои последние дни. А до тех пор отец и этот сумасбродный старик, не имея возможности побыстрее заключить выгодный им союз, решили упрятать Люсию в горах. На этом настоял Шриттмайер – он сказал, что неуютно себя чувствует, когда его красавица-невеста у всех пройдох на виду… Люсия прощалась с Андресом навеки и желала ему встретить в своей жизни девочку помоложе, ибо она была старше его на год. Однако просила не забывать и ее, если он питал к ней хоть какие-нибудь чувства, кроме родственных; ведь в том, что она не могла ответить ему взаимностью, был виноват только один человек – ее отец, Эрик Кнутсен… В постскриптуме Люсия приписала, что отныне будет молить Создателя о благополучии Андреса и о долголетии старенькой госпожи Шриттмайер.

Тойво Линнеус, узнав, в чем дело, посоветовал Андресу:

– Вместо того, чтобы так киснуть, прогулялся бы ты в горах. С гор, сам знаешь, иногда бывает виднее. А если еще и быстро будешь ходить, то вернешься скорее Большого Кнутсена, обремененного заботами, и он ни о чем не догадается.

Андрее внял толковому совету штурмана и в мгновение ока собрался в дорогу. Он хорошо знал местные горы и самые короткие пути в них. Вернулся Андрее через два дня – веселый, с сияющими глазами.

Тойво Линнеус посмеялся над ним:- Клянусь Евангелием, только горы могут так преобразит!) человека, потерпевшего неудачу в любви!…

А на следующий день приехал и Большой Кнутсен. Он полагал, что его Люсия теперь в совершенной безопасности, и был доволен этим. Большой Кнутсен даже побеспокоился о состоянии ран Андреса. И Андрее сказал, что только одна из его ран болит и кровоточит – это рана сердечная, – и сделал при этом печальные глаза.

– Это самая глупая из всех твоих ран, родственничек! – сказал поучительно Большой Кнутсен. – Но время залечит все твои раны, и через год-другой от твоей любви не останется на сердце даже малого рубца.

В эти дни в городе повсюду велись разговоры о новом короле Швеции. Смена правителя – всегда перемены, и часто – потери. При смене правителя все весы в государстве утрачивают равновесие и приходят в движение. И в соседних странах к тому не равнодушны, потому что и там имеют свои чуткие весы. Когда начинает дуть ветер, выясняется, что не все любят подставлять ему лицо. И в местах затишья скапливаются недовольные… Сильный же ветер задевает сразу несколько стран. Норвежцы не знали, что из себя представляет новый король Иоанн, по-норвежски – Юхан. Прежний шведский король, Эрик, был скорее сумасшедшим, чем безрассудным, также он был жесток и непоследователен. И как Большой Кнутсен говаривал про Темного Кнутсена, что трудно предугадать его действия, так же говорили и про прежнего шведского короля – невозможно было знать, что он предпримет на следующий день. Эрик старался быть дружным с российским государем и часто сносился с ним послами. Эрик был хороший вояка и, говорили, – очень умен. Так что же из того! Дураки не сходят с ума, а только умные. Однако каково стране с сумасшедшим королем!… Воевал он немало, и норвежцам нравилось, что ему удавалось иногда бивать датчан. Но все-таки Дания осталась Данией и по-прежнему управляла норвежской землей. Новый ветер из Швеции еще не подул, и норвежцы не знали: хорошо это или плохо. В Тронхейме говорили, что король Юхан ищет дружбы московского царя. Это было похоже на правду, ибо в последние годы из России часто приходили ветры, холодные как лед.