Грицианов, председательствовавший на заседании, уныло осуждающе покивал, тронул Кребса за локоть — сидели в президиуме рядом:
— Ну что ж, Борислав Львович, мелкий перчик горше? — постный взгляд на Закавырцеву. — Какую музычку вы назаказывали, такую и слушаем-с? Сабо самой… Зачем вас носило в облздрав? Я перед самой Москвой отбоярился, еле отбрыкался от этих испытаний, а вы и сунь мою бедную головушку в хомут… Э-хэ-хэ… За что боролись, на то и напоролись… Или, как бы завернула моя супружка, какой пирожок, Маруся, испекла, такой и кушай…
— Не зуди, — сказал Кребс. — Бездарь тем и сильна, что живуча, неистребима, как рак, — и нахлопнул ладошкой по столу: басни кончены, слушаем!
— Я хотела, — продолжала Таисия Викторовна, — чтоб с борцом работали только в диспансере под моим прямым контролем. Но так крутнулось, его испытывали и в гинекологической, и в глазной, и в лорклиниках. Мой борец как малое дитя на первой поре… Где как не у мамушки у родимой на руках ему способней? Чужие руки и студливы, и злы, и пусты…
— Это уже подкатила шарик под вас наша бухенвальдская крепышка, — с подначкой зашептал Грицианов, клонясь к Кребсу.
— Не председатель, а сорока! — пыхнул Кребс, не убирая раздражённых глаз с Закавырцевой. — Вы дадите послушать?
— Да ну пожалуйста, пожалуйста! — ответил Грицианов со льдистой вежливостью.
… несомненно и то, — говорила Закавырцева, — что интересы заболевших раком не могут довольствоваться теми благами, которые принесут нам в будущем научные исследования. Они требуют, чтобы уже сегодня были лечимы наилучшими способами и всеми достигнутыми средствами.
Где-то на задах кротко, разведочно ударил одиночный, сиротливый хлопок, и зал, точно очнувшись, лавинно заплескал.
Кребс сердито крутнулся к Грицианову.
— Что за шлепки? Кому-то Нобелевку вручили? Председатель, потрудитесь. Пускай не мешает это шлёпанье!
— Тружусь. — Грицианов забарабанил карандашом по прозрачному горлу графина, думая: «Вороны, — посмотрел на шумевший аплодисментами зал, на президиум, — как говорится, летают кучами, а орлы, — взгляд на сбитую с толку аплодисментами Закавырцеву, — парят в одиночку».
Мало-помалу зал притих.
— До настоящего времени, — молодо зазвенел закавырцевский голос, — способами лечения рака являются: операция, рентгеновские лучи и лучи радия. Применяются ещё химиотерапия, такая щедрая на беды, и гормонотерапия. Однако способа лечения в запущенных случаях нет.
Она сникла и совсем неверяще добавила:
— Вот пробую свою золотую… золотистую настойку борца… Растения в нашей жизни ничем не заменить…
Ее дёрнуло, повело в историю и она вспомнила, что ещё первобытники пускали борец — а в природе живёт до трёхсот его видов, — на яд. Борец ой и ядовит. Всего-то на пяти его миллиграммах смёртушка замешана. В Германии борцом выводили волков. В 1524 году по приказанию папы Климента У11 в Риме, а затем в Праге известный в ту пору учёный врач итальянец Матиолли испытывал на отравленных борцом преступниках «чудесные» противоядия.
Конечно, знал человек и о целебной силе борца. И добрую славу добыла ему именно его врачующая магия. У него вон имя идёт от бороть, барывать, ломать недуг. Есть у него имена ещё погромче, посановитей. Царь-трава. Царь-зелье. Волхунок. Кудесник.
Таисия Викторовна не стала расписывать, как пришла к борцу, полагая, что уже и без того выскочила за отведённые ей на доклад полчаса. Взяла с раскрытой папки листочек с цитатой, поднесла ближе к лицу. Доклада как такового, написанного, у неё не было, говорила она не с бумажки.
— Пирогов писал: «Гнойное заражение было проклятием хирургов. Явился Листер[39] — ввел антисептику, а затем асептику, и хирурги из бессильных рабов стали господами».
Меня это и навело на мысль дополнять настойку борца к оперативно-лучевому лечению. То есть, подумала я, разве ножу и лучу не может помочь мой борушка? Мо-ожет! Борец угнетает опухоль и одновременно взбадривает, несколько омолаживает весь организм, омолаживает кровь. Другими словами, «действует на весь организм комплексно, мобилизует его защитные механизмы». Но если кто решит, что достаточно выпить энное количество капель настойки и рак разбит, тот глубоко ошибается. Борец не панацея. Ему не по зубам четвёртая стадия. Но прочие…
Я не сталкиваю, я не сшибаю лбами народную медицину с научной. Я не хочу их рассорить. Я не противопоставляю борец ножу. Боже упаси! Напротив, совсем напротив! Я объединяю их в один кулак против единого врага. Я поднимаю народную медицину до уровня научной, ставлю на одну доску. И от такого союза в выигрыше больные.
Хорошо режет нож, да только всё ль ему дозволено?
Вот убрали опухоль. Кажется, всё прекрасно. Придраться не к чему. Ан хлоп, беда. Через какое-то время беда прорастает на новом месте, куда зараньше выбросила ещё не видимые, ещё не заметные щупальца-клешни.
Речной рак чем опасен? Клешнями. Клешнями защищается, клешнями нападает. Бывало в детстве, так стриганёт клешнёй, что, кажется, палец отскочил, и ты со смертным ором поскорейше, молнией, выдираешь руку из норы иль с-под коряги, куда сунулась за раком, да поймалась сама.
И прежде всего вот эти клешни, выбрасываемые в стороны, опасны и у болезни, названной раком. Я считаю, главное зло не в опухоли, а в её клешнях-щупальцах, расползающихся наподобие паучьей сетки. Не давай расходиться. А как не дашь? Прежде чем резать опухоль, обломай клешни-щупальца, отдели её от здоровой ткани. Вот это-то как раз и под силку борушке. Он обрывает эти клешни, чистит вокруг опухоли ткань, и опухоль как бы подносится ножу на блюдечке. Выщелкивай, как орех из скорлупки, режь спокойно, дальше беда не пойдёт.
Моя методика — не торопись, дай организму набраться духом. Он ведь не меньше твоего встревожен бедой. Недели две-три до операции даю больному настойку по схеме. После операции даю. Свежие силы человеку всегда нужны…
Я вся за борец, я против химии. Химия убивает…
Ещё Гиппократ говорил, что лечат нож, трава и слово. Так что я нового сказала?
Я лечила пятьдесят пять человек. Из них пятерых брала на облегчение страдания, остальных брала с некоторой надеждой на излечение. Счёт цыплятам осенью. Вот моя осень… Полное излечение получили десятеро с отдалённым результатом до четырёх лет. Умерли восемнадцать. Половине из них жизнь продлена до года. Остальные в периоде реакции… Такая вот моя осень…
Опечаленно, скорбно кончила доклад Таисия Викторовна.
Ей не захлопали.
Конечно, хлопать не за что, не тот момент. Тут ордена да знамена не раздают. Но все же…
Она вопросительно обвела зал. Зал тяжело молчал. Как-то даже враждебно.
— Я н-напомню… — заикаясь, снова заговорила. — Я выхаживала людей не от кашля… Люди обречённые… Вы можете спросить, и всё же какой процент у них выживаемости? Статистики нету… И не может быть… Это ж люди, на которых махнули рукой… поставили точку… Один московский академик мне говорил, если удастся спасти из них хоть два процента — уже победа. У меня выжило двадцать процентов. Каждый пятый… Это труды какие… Не баран чихал… Из уходивших туда десятеро моих не ушли. Раздумали. Посторонились от смерточки и вернулись… Они пришли сюда. В коридоре ждут. — Таисия Викторовна повернулась к президиуму. — Давайте покажем их, послушаем…
— Никаких смотрин! — замахал красным карандашом Грицианов. — Есть мнение…
Его перебили из зала:
— А вы в программку заглядывали?
— На плане, извините, демонстрация больных!
— Подавайте демонстрацию!
— Товарищи! — сказал Грицианов. — Мы тут посовещались и решили… — Он посмотрел на Кребса, Кребс утвердительно кивнул. — Мы посовещались и решили демонстрацию не проводить. Время поджимает! Вместо тридцати минут докладчик говорила один час сорок девять минут. В свете этого неопровержимого факта, товарищи, регламент явно нарушен. А с больными… — Грицианов еле заметно мягко улыбнулся. — А с больными господа желающие могут встретиться завтра в десять утра в клинике товарища Кребса, где для этой цели специально выделен кабинет и ассистент товарищ Лопушинская.
