Мы знали, что людей у нас недостаточно, и все равно начали группу с четырех человек — Полы, Сола, Роба и меня. Поскольку Сол и Пола в помощи не нуждались, а я был терапевтом, оправданием существования группы стал Роб. Но он упрямо отказывался удовлетворить наши притязания. Мы пытались утешить его и повести за собой, в то же время уважая его выбор — отрицание. Однако поддерживать чужое отрицание — неблагодарное занятие, вынуждающее кривить душой. Особенно если учесть, что мы хотели помочь Робу принять факт смерти и взять максимум от той жизни, что ему еще осталась. Мы ждали очередных встреч без особой радости. Через два месяца головные боли Роба обострились, и как-то ночью он тихо умер во сне. Сомневаюсь, что мы ему чем-то помогли.
Сол приветствовал смерть совершенно по-другому. Его дух ширился по мере того, как жизнь близилась к завершению. Неминуемая смерть наполнила его жизнь неведомым ранее значением. У Сола была множественная миелома, чрезвычайно болезненный рак, проникающий в кости; Сол страдал от множества переломов, его тело от шеи до бедер было заковано в гипс. Сола любило невероятное количество людей; трудно было поверить, что ему всего тридцать лет. Он, как и Пола, пережил период глубокого отчаяния и был преображен мыслью о том, что его рак — это служение. Это откровение определило всю последующую жизнь Сола — даже его согласие вступить в группу: он чувствовал, что группа послужит ему форумом, где он сможет помочь другим людям найти в болезни глубинный смысл.
Сол пришел в группу слишком рано: лишь через полгода она разрослась и стала представлять собой достойную его аудиторию. Но он находил себе другие трибуны — в основном старшие классы школ, где обращался к трудным подросткам. «Вы хотите испоганить свое тело наркотиками? Убить его пьянкой, травкой, кокаином?» — гремел он в аудиториях. «Хотите разбиться в лепешку в машине? Убиться? Броситься с моста Золотых ворот? Вам не нужно ваше тело? Ну тогда отдайте его мне! Мне оно нужно. Я его возьму. Я хочу жить!»
Это был невероятный призыв. Я дрожал, слушая речи Сола. Их выразительность усиливалась той особенной силой, которую мы всегда придаем словам умирающих. Школьники слушали в молчании, ощущая, как и я, что он говорит правду, что у него нет времени на игры, притворство или боязнь последствий.
Через месяц появилась Ивлин, предоставив Солу еще одну возможность для служения. Шестидесятидвухлетнюю Ивлин, озлобленную, умирающую от лейкемии, привезли на группу в инвалидной коляске в процессе переливания крови. Она была откровенна насчет своей болезни. Она знала, что умирает: «Я могу с этим смириться, — сказала она, — это уже неважно. А вот что важно, так это моя дочь. Она отравляет мои последние дни!» Ивлин черными красками описывала свою дочь, клинического психолога, называла ее злопамятной и неспособной на любовь. Несколько месяцев назад они жестоко и бессмысленно поссорились — дочь присматривала за принадлежащей Ивлин кошкой и накормила ее чем-то не тем. С тех пор Ивлин и ее дочь друг с другом не разговаривали.
Выслушав Ивлин, Сол обратился к ней с простыми и страстными словами:
— Ивлин, послушай, что я тебе скажу. Я тоже умираю. Какая разница, что ела твоя кошка? Какая разница, кто первый уступит? У тебя мало времени, и ты это прекрасно знаешь. Не обманывай себя — любовь дочери для тебя важнее всего на свете. Не умирай, я тебя очень прошу, не умирай, не сказав ей об этом! Это отравит ее жизнь, она так и не оправится, она передаст этот яд своей дочери! Ивлин, разорви этот порочный круг!
Призыв подействовал. Через несколько дней Ивлин умерла, но медсестры отделения рассказали нам, что под влиянием слов Сола она, рыдая, помирилась с дочерью. Я очень гордился Солом. Это была первая победа нашей группы!
К нам присоединились еще два пациента, и через несколько месяцев мы с Полой решили, что уже многому научились и можем взять группу побольше. Пола начала всерьез набирать людей. Ее связи в Американском обществе борьбы с раком принесли нам несколько рекомендаций. Мы провели собеседования, приняли семь новых пациенток, всех — с раком груди, и официально открыли группу.
Пола удивила меня, начав первую встречу новой большой группы с чтения хасидской притчи:
Раввин беседовал с Богом об аде и рае. «Я покажу тебе ад,» — сказал Бог и повел раввина в комнату, где стоял большой круглый стол. Вокруг стола сидели голодные, отчаявшиеся люди. На столе стоял огромный горшок с едой, которая пахла так аппетитно, что у раввина слюнки потекли. У всех собравшихся были ложки с очень длинными ручками. Длинные ложки как раз доставали до горшка, но их ручки были длинней рук едоков, и те не могли поднести еду к губам, а значит, не могли есть. Раввин увидел, что их страдания поистине ужасны.
«А теперь я покажу тебе рай,» — сказал Господь. Они вошли в другую комнату, точно такую же, как первая. В ней стоял такой же круглый стол, а на нем такой же горшок с едой. У людей были такие же ложки с длинными ручками. Но здесь все были упитанные и довольные, беседовали и смеялись. Раввин ничего не понимал. «Это очень просто, но требует некоторой сноровки,» — сказал Господь. «Видишь ли, в этой комнате люди научились кормить друг друга.»
Я слегка растерялся оттого, что Пола решила начать с этой притчи, не посоветовавшись со мной. Но ничего не сказал. Такая уж у нее манера, подумал я, зная, что мы еще не выработали ролей и методов сотрудничества. Кроме того, выбор Полы был безупречен — до сего дня это самое вдохновляющее начало работы новой группы, какое я когда-либо видел.
Как назвать группу? Пола предложила название «Мост». Почему? По двум причинам. Во-первых, группа наводит мосты от одних раковых пациентов к другим. Во-вторых, здесь мы выкладываем карты на стол[2]. Отсюда — группа «Мост». Очень в духе Полы.
Ряды нашей «паствы», как называла ее Пола, росли. Каждую неделю или две среди нас появлялись новые искаженные страхом лица. Пола принимала их под свое крыло, звала пообедать вместе, учила, чаровала и одухотворяла. Скоро нас стало так много, что группа разбилась на две по восемь человек, и я пригласил нескольких ординаторов-психиатров в качестве соведущих. Все члены группы противились разбиению: это угрожало целостности семьи. Я предложил компромисс: в течение часа с четвертью проводить встречу двух отдельных групп, а потом на пятнадцать минут объединяться, чтобы группы могли рассказать одна другой, что было на встрече.
Встречи были чрезвычайно емкими. Мы обсуждали крайне болезненные темы, на которые, думаю, до нас не осмеливалась ни одна группа. Встреча за встречей — люди приходили с новыми метастазами, новыми трагедиями; но каждый раз мы находили способ быть рядом и поддержать страдающего. Время от времени, когда кто-то из участников был слишком слаб, стоял на пороге смерти и не мог прийти на группу, мы проводили встречу у его постели.
Для нас не было слишком трудных тем, и Пола играла значительную роль в каждом жизненно важном обсуждении. Например, в начале одной встречи участница по имени Ева рассказала о своей зависти к подруге, которая только что неожиданно, скоропостижно умерла во сне от сердечного приступа. «Это лучшая смерть,» — сказала Ева. Но Пола решила поспорить и заявила, что внезапная смерть — это трагедия.
Мне стало неловко за Полу. Зачем, думал я, ей обязательно нужно ставить себя в глупое положение? Разве не очевидно, что умереть во сне — лучше всего? Однако Пола убедительно, как обычно, и вежливо обосновала свою точку зрения: внезапная смерть — это худший вариант.
— Нужно время, много времени, — говорила она, — чтобы не торопясь подготовить к своей смерти других людей — мужа, друзей, и самое главное — детей. Нужно завершить все незаконченные дела своей жизни. Ваши начинания достаточно важны, чтобы не бросать их на полдороге, верно ведь? Ваши дела заслуживают, чтобы их довели до конца, ваши проблемы — чтобы их решили. А иначе получается, что ваша жизнь была бессмысленной.
