Задребезжал замок. Я оглянулась. На пороге возникла фигура Лежена, одноногого секретаря Сен-Жюста. Неужели меня снова вызывают на допрос? Впрочем, этого быть не может: должны же эти революционеры когда-нибудь спать. По моим подсчетам, сейчас было около полуночи.

– Я принес тебе кое-что, – проговорил секретарь, тяжело спускаясь по ступенькам. Его деревянная нога глухо постукивала по камням.

Удивленная, я смотрела на него. Он принес мне походное одеяло, кусок хлеба и фонарь, чтобы отгонять крыс.

– Я знаю, без одеяла здесь можно отдать Богу душу, – пояснил он хмуро.

– Это от вас или от Сен-Жюста? – спросила я.

Инвалид не ответил и снова поднялся к двери. О чем я спрашиваю! Разве мог такой слизняк, как Сен-Жюст, совершить хоть один человеческий поступок!

– Я благодарю вас! – крикнула я инвалиду, понимая, что он позаботился обо мне по собственному желанию.

Вокруг меня снова воцарился мрак. Правда, теперь он слегка разгонялся слабым светом фонаря. Его свечи хватит до утра. Я укуталась в одеяло, съела кусок хлеба и, подобрав под себя ноги, уснула.

Мне можно было спать – я уже все обдумала.

Меня разбудил ужасный холод и писк. Еще не совсем проснувшись, я почувствовала, как что-то противно-теплое скользнуло у меня на ноге. Это была крыса.

С возгласом ужаса я вскочила на ноги, перевернув фонарь, в котором догорала свеча. Сердце у меня колотилось. Лихорадочно оглядевшись, я с трудом сообразила, где нахожусь. Мне было немного дурно – то ли от голода, то ли от встречи с крысой.

Заскрежетал замок. Снова появился Лежен, благодаря которому я этой ночью не умерла от холода.

– Ах, так меня снова вызывают, – произнесла я, обнаружив, что голос у меня звучит неожиданно звонко.

– Уже восемь часов утра, – объявил инвалид.

– И что, ваш господин уже явился? – спросила я насмешливо, поднимаясь по ступенькам.

– Гражданин представитель народа мне не господин. Нынче господа за границей. А гражданин Сен-Жюст каждое утро в шесть утра ездит верхом. К восьми он уже занимается своими обязанностями.

– Ездит верхом!.. – повторила я саркастично.

Какой отвратительный человек был этот Сен-Жюст: сухой и манерный, жестокий и напыщенный, мстительный и смешной. Было даже как-то унизительно погибнуть благодаря его проискам. Меня утешала только мысль о том, что я помогаю увлечь этого мерзавца в могилу. Чем больше он и его соратники будут бесноваться и проливать крови, тем шире разверзнется перед ними бездна и тем скорее произойдет падение.

Когда я вошла и за мной захлопнулась дверь, Сен-Жюст уже сидел за служебным столом, производя впечатление чрезвычайно занятого государственного мужа. Он взглянул на меня, и глаза его сузились от ненависти.

– Итак, я жду, когда же вы будете меня бесчестить, – произнесла я насмешливо. Я чувствовала слишком большое отвращение к нему, чтобы бояться. Как жаль, что он не знает, что я помогаю привести его к краху. Было бы весьма приятно сообщить ему об этом.

– Мы продолжим допрос, – сказал он резко, поднимаясь из-за стола, – прямой, стройный, с неестественно прямо посаженной головой.

– Прекрасно.

Я села, ожидая, что же будет дальше. Я уже немного отошла от холода подземелья, и кровь прилила у меня к щекам, руки согрелись. Пожалуй, даже после такой ночи я имела в себе больше жизни, энергии и радости, чем этот бледный холодный представитель народа.

– Тебя подослал Батц? – внезапно спросил он.

У меня слегка зашумело в ушах. Я не готова была к такому вопросу. Откуда он знает?

– Английское правительство, от которого я приехала, не поддерживает никаких связей с бароном де Батцем, – произнесла я спокойно.

– Ага, так ты признаешь, что Батц – не вымышленное лицо?

Я чуть не фыркнула от смеха. Эти революционеры, оказывается, еще даже точно не уверены, что Батц – не фантом. И это в то время, когда почти все правительственные учреждения опутаны золотыми сетями барона!

– Конечно, признаю. Я много слышала о его заговорах. Но Англии невыгодно вести с ним дела, так как он не признает контрразведку и отказывается заниматься сбором информации.

– Что же он делает? – воскликнул Сен-Жюст, даже с некоторым безумием всматриваясь в мое лицо.

– Он сам вмешивается в ход событий, – произнесла я замогильным голосом.

– Точнее, черт побери!

– Точнее я не знаю.

– Я не верю тебе.

Я пожала плечами. Какое мне дело до его веры? Что он может мне сделать? Разве что казнить. Сен-Жюст едва ли не потирал руки.

– Придется оставить тебя в живых на время, – произнес он. – Я уверен, ты знаешь намного больше, чем признаешься. Мы еще найдем способ вытянуть из тебя сведения.

Я насмешливо смотрела на него. Пожалуйста, вытягивайте! Только дайте мне время придумать какие-нибудь небылицы о Батце. Я с удовольствием расскажу их вам.

– Чего ты от меня хочешь? – сказала я вслух. – Я же не резидент, можешь ты понять это, Сен-Жюст де Ришбур? Я связная. Я знаю мало и все понаслышке. Я была посвящена лишь в то, что касалось Дантона…

– Когда ты уехала в Англию?

– Сразу после того, как чернь разгромила Бастилию.

– А, так ты еще и эмигрантка!

Просматривая какие-то бумаги, он перечислял:

– Потом ты вернулась и служила Австриячке. Ты ездила в Вену к императору Леопольду, ты помогала Капету и его семье бежать, ты была потом в тюрьме Ла Форс и ускользнула от правосудия. Потом похожая на тебя женщина служила в кухне Тампля и была замешана в попытке выкрасть Австриячку с ее ребенком. Далее твои следы теряются – вероятно, ты была в Англии. Как видишь, нам все известно. И этого достаточно, чтобы гильотинировать тебя 10 раз. Что мы и сделаем.

Я холодно выслушала это сообщение. Его голос звучал ровно, но было видно, что ему нравится снова и снова внушать мне, что я умру на гильотине. Его руки потянулись ко мне, легли на мою шею, с каким-то сладострастным дрожанием слегка сжали ее. Пальцы у него были холодные, казалось, ко мне прикасается мертвец. Я пересилила себя, взглянула на Сен-Жюста холодно и безразлично:

– Ага, значит, мы начинаем исполнять свои клятвы? Ну, давай, давай! Хочу посмотреть, на что ты способен. Когда кончишь, скажи мне об этом.

С проклятием он отдернул руки. Мой насмешливый тон подействовал подобно ледяному душу, но разжег ненависть. Сен-Жюст был по натуре изверг, из породы тех насильников, которых возбуждает внушаемый ими страх и сознание того, что сейчас он принудит женщину подчиниться ему. Когда этого нет, у них почти пропадает способность к насилию.

– Да что же ты? – сказала я с вызовом и насмешкой. – Давай! Ты же обещал. Правда, я была уверена, что как мужчина – ты сопляк, это видно по тебе сразу. Но все же хотелось бы убедиться в этом.

И я с трудом подавила зевоту.

По его виду было ясно, что он совершенно озверел. Он не орал, не чертыхался, но лицо его стало белее стены, а зубы были крепко сжаты. Я безразлично скользнула по нему взглядом. Пусть делает, что хочет, я согласна на все, лишь бы не пострадала Изабелла. Пусть даже насилует меня. Если может. Если у него хватит на это сил.

Глядя на него с величайшим презрением, я произнесла:

– Ты даже внешне слизняк. Ты когда-нибудь смотрел в зеркало, как ты сложен? В тебе же нет ничего мужского.

Он рванулся ко мне, с неожиданной для него силой поднял меня со стула, остервенело встряхнул и так ударил по лицу, что у меня потемнело в глазах. Я не вскрикнула, но, закусив губу, с ненавистью посмотрела ему в глаза. Тогда он ударил меня еще и еще раз, а последний раз так грубо, что в кровь разбил мне губы.

Можно было подумать, что он принимает меня за мужчину. Схватив меня за плечи и обдавая запахом одеколона, он повалил меня на стол. Лицо его было безумно, как у сумасшедшего, сбежавшего из приюта для душевнобольных. Одной рукой он с невероятным неистовством сжимал мне горло, другой залез под мою юбку, путаясь в нижнем белье, проник внутрь так глубоко, грубо и оскорбительно, что мне стало тошно от гнева и отвращения. Его палец был холодный и костлявый, как у старухи, он нарочно действовал им так грубо, буквально разрывая меня, чтобы причинить мне боль. Меня обуяла ярость. Собравшись с силой, я плюнула ему в глаза, и вид этого ужасного лица со страшной гримасой, залепленного слюной и кровью, доставил мне некоторое облегчение.