Непонимающими глазами я смотрела то на него, то на графиню. Сомнений быть не могло. Это она застрелила его. Кроме нее некому. Но зачем?

– Что вы сделали? – прошептала я. Мне казалось, что я сплю и мне снится какой-то нелепый кошмар.

Графиня повернула ко мне лицо, и меня поразило его бесстрастное спокойствие.

– Так нам будет легче объясняться, – произнесла она, и улыбка тронула ее губы.

Я молчала. Гибель Пьера, такая нелепая, так поразила меня, что я лишилась дара речи.

– Мы ведь знаем друг друга лучше, чем признавались, не правда ли, дитя мое? – певуче спросила она.

Потрясенная, я молча смотрела на нее.

– Пришло время открыть карты. Мы ведь соперницы, дорогая, и больше не нужно этого скрывать. Бедняга бретонец только помешал бы нашему разговору.

Она говорила так спокойно, почти благожелательно, что я пришла в ужас. Она только что убила человека и вела себя после этого так бесстрастно!

– Милая принцесса, вы попытались украсть у меня моего любовника, а я не люблю, когда меня обворовывают.

Сдавленным голосом я заставила себя произнести:

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Вы лжете. Все наши отношения постоянно были лживы. Вы проведали кое-что обо мне и рылись в моих бумагах, ну а я все силы приложила для того, чтобы выяснить ваши намерения.

Опустив руку с пистолетом, Флора ласково продолжала:

– Сначала мне показалось, будто кто-то проведал, что я одинаково исправно работаю и на белых, и на синих. Но никто меня не разоблачил, никто не арестовал меня, стало быть, дело было не в политике. Тогда я поняла, что речь идет о любви. Знаете, как только я вас увидела, у меня екнуло сердце. Я много слышала о белокурой аристократке, которая делит со мной Клавьера, я не знала только ее имени… Он слишком хорошо это скрывал. Ну а потом вы сами себя выдали. Вы даже имели глупость потерять свою булавку в моем шкафу.

Она со смехом добавила:

– Великолепная черноглазая блондинка!.. Она оказалась куда глупее, чем можно было ожидать.

И, не продолжая больше, она выхватила из кармана белый платок и замахала им в воздухе, отчаянно крича:

– Сюда! Сюда! Граждане республиканцы, сюда!

Я молча смотрела на нее. Что она делает? Должно быть, это ревность свела ее с ума. Она не понимает, что творит!

– Остановитесь, вы обезумели! – воскликнула я в отчаянии. – Вы зовете сюда наших врагов, они и вас арестуют!

– Не беспокойтесь за меня, – любезно ответила Флора. – Как же вы, однако, глупы! Вы даже не поняли того, что я вам сказала.

Я действительно тогда не поняла. Я была слишком ошеломлена, чтобы что-то воспринимать. Я осознавала только то, что Пьер убит, а графиня – убийца.

– Вы хотите выдать меня синим? – прошептала я.

– Вы очень догадливы. Я выдам вас, да еще скажу, чья вы дочь. Они свяжут вас и выставят на глазах у вашего отца, и тогда он живо сдаст Шато-Гонтье.

Отвернувшись от меня, она еще отчаяннее закричала, пытаясь, чтобы ее услышали и с такого расстояния:

– Во имя Республики! Граждане, сюда!

Я в ужасе закрыла лицо руками. Эта подлая графиня еще и предательница. О, если бы у меня был пистолет!..

Но пистолета не было, и я ничего не могла поделать. Драться я не умела, да и графиня, пожалуй, застрелила бы меня прежде, чем я смогла бы к ней прикоснуться. Мне оставалось только ждать и слушать ее крики, призывающие сюда врагов.

И тут словно горячая волна нахлынула на меня. Волна безумной, неосознанной радости… Каким-то чудом мой слух уловил едва различимые звуки песни. Это был роялистский гимн. «Да здравствует Генрих IV!» Республиканцы никогда бы не стали петь ничего подобного…

– Это вовсе не синие! – пронзительно закричала я. – Это наши, белые, это отряд маркиза де Лескюра!

Я готова была рассмеяться безумным смехом, настолько нелепым становился теперь поступок графини. Она называла меня глупой, а сама сделала такое, что выглядела сейчас глупее меня. Убить Большого Пьера, а потом звать сюда белых!

Голос Флоры осекся. Графиня резко повернулась ко мне. Куда только девалось ее спокойствие.

– Ах, вот как! – выкрикнула она с яростью.

Лицо ее исказилось. Мне казалось, она вот-вот зашипит, как разъяренная кобра, и я в страхе отступила на два шага назад.

– Вы думаете, вы победили меня? Меня, Флору де Кризанж! Ничего, мы поквитаемся с вами иначе.

Глядя на меня так пристально, словно хотела испепелить меня взглядом, Флора подняла пистолет. Рука у нее слегка вздрагивала от волнения и тяжести пистолета, но я ясно видела, что она целится мне в лицо. Она хочет меня изуродовать!

– В чем же моя вина? – прошептала я в ужасе, чувствуя, как ледяной страх схватывает все тело.

– В том, что Клавьер слишком увлекся прелестной белокурой аристократкой. Надо вылечить его от этой болезни.

Ее палец коснулся курка, а в глазах была такая ненависть и решимость, что поколебать их ничто было не в силах. Она все так же целилась мне в лицо, стремясь из какой-то женской мстительности не только убить меня, но и изуродовать.

И тогда, ничего не сознавая, но повинуясь первобытному инстинкту самосохранения, я бросилась чуть влево, в заросли орешника.

Прогремел выстрел.

С невероятным трудом я открыла глаза. Веки казались тяжелыми, как камень. Лицо незнакомого мужчины, курносого и бородатого, склонилось надо мной. Он крепко сжимал мое запястье, словно слушал пульс.

– Эге, моя красавица! Наконец-то вы очнулись!

Вынырнув из беспамятства, как из смертельного сна, я ничего не помнила. Сильная боль пронзала грудь при дыхании, и я, не выдержав, застонала.

– Придется потерпеть, голубушка! Не так уж легко вы отделались.

– Я… я жива? – прошептала я через силу.

От этих произнесенных слов мне стало так больно, что я до крови прикусила губу. Я уже начала понимать, что я ранена. Сильная плотная повязка была наложена на грудь.

– Вам нельзя разговаривать. При таком ранении лучше все время молчать. А уж насчет того, живы ли вы, можете не сомневаться. Теперь уж вы не умрете. Пуля пробила вам грудь и вышла через лопатку. Надо сказать, вы потеряли много крови. Но теперь лихорадка прошла, и вы очнулись. Недели через две вы, пожалуй, сможете ходить.

Я мрачно, нахмурив брови, вспомнила, что же со мной произошло. Лес, Флора де Кризанж… Это она стреляла в меня, негодяйка!

– Сейчас, моя красавица, я позову к вам Лескюра. Он велел сразу известить, как только вы придете в себя.

Лескюр! Я была удивлена. Так, значит, это он обо мне позаботился? Я уже стала понимать, что нахожусь в лагере белых. Постелью мне служили носилки, а сверху я была укрыта одеялом – вероятно, меня била лихорадка. Но как долго я оставалась без сознания?

Я увидела маркиза. Взволнованный и встревоженный, он вошел в палатку, бросился ко мне, обеспокоенно склонился надо мной. Я сделала усилие и улыбнулась ему. Было так приятно сознавать, что кто-то о тебе беспокоится.

– Любовь моя, я был в отчаянии. Вы не приходили в сознание четыре дня. Но этот Тюрпен – настоящий волшебник. Он поставит вас на ноги.

– Дети, – произнесла я одними губами.

– О, мы нашли их благодаря этому вашему мальчишке, Брике. Он увязался за вами, когда вы отправились искать меня. Он видел, как эта фурия убила Пьера и пыталась убить вас. С его помощью мы обнаружили вас, а потом я послал своих людей в Рю-де-Бо за детьми. Не бойтесь, с ними все в порядке. Просто им лучше не видать вас в таком состоянии.

Я молчала, глядя на него. Луи Мари нежно гладил мои волосы, и я подумала, что нет человека роднее и ближе для меня, чем он.

– Вы поправитесь, и довольно скоро. Тюрпен сказал, что останется только шрам величиной с булавочную головку.

Я вспомнила ту минуту, когда Флора де Кризанж с перекошенным от злобы лицом направила на меня дуло пистолета. Она хотела изуродовать мне лицо… Я снова ощутила ужас и едва удержалась от стона.