В часовне до сих пор хранилась ветхая книга с записями церковных церемоний. Я могла прочесть, как рождались, умирали и венчались мои предки на протяжении нескольких столетий.

Здесь так много ценного, памятного, дорогого, того, чем можно восхищаться, что следовало оценить и запомнить. Мой род рос и мужал вместе с Францией, и редкое семейство могло похвалиться такой славной историей. Ей-богу, я не могла понять, почему сейчас это все вменяется нам в преступление. Нынче почему-то в цене были люди, помнившие только своего деда и бабку, да и то смутно. Честное слово, Франция впала в безумие, в странный умственный паралич. Только Богу известно, к чему это приведет.

За речушкой, обвивавшей замок серебристой лентой, начинался огромный Пертрский лес. Там скрывался отряд из шести тысяч человек, преданных моему отцу. Эти люди вырыли себе для жилья норы, возвели под землей целые города, полные лабиринтов и ловушек. В одну из таких нор, оборудованную под штаб и командный пост, вел из замка подземный ход. Словом, был путь на случай поражения или отступления. Но пока что, ни о чем таком речи не было.

Отец постоянно был в отлучке. Словно вылитый из железа, он целыми днями был в седле; в жару и проливной дождь он носился по Иль-и-Вилэну, не зная ни усталости, ни груза прожитых лет; обретя в этой войне новую молодость. Как я поняла, смысл его жизни сейчас состоял в борьбе против Революции, и в своей ненависти к ней он был готов действовать так же жестоко, как это делали противники. Обе стороны ожесточились, круг замкнулся, и не было видно конца кровопролитию.

Мятежники торжествовали: победа следовала за победой, и мой отъезд в Англию все время откладывался. Кто знает, как обернутся события? Может быть, восстанет вся Франция, подобно Вандее, Анжу, Пуату и Бретани, может быть, к мятежным Бордо, Лиону и Тулону присоединятся другие города, и история повернет вспять, а Революция закончится? По правде говоря, я не верила в это. Но все вокруг именно на это и надеялись. Я не высказывала своих сомнений вслух. Мне не хотелось уезжать в Англию. Я сознавала опасность, грозившую мне здесь, но я помнила о Рене и не могла уехать, так ничего и не сделав для него.

– Я снова отправляюсь в Англию, – сообщил мне отец в конце июня, – и в Хартвел-Хауз у меня будет встреча с графом д'Артуа. Я привезу Жану его родовое имя и титул, будьте уверены.

– А я, я снова останусь одна?

Принц мягко сжал мою руку.

– Нет. Вы не будете одна.

Заметив мое недоумение, он добавил, сдержанно улыбаясь:

– На днях сюда приедет наш друг маркиз де Лескюр. Его отряд по соседству с моим, вы же знаете. А еще с ним будет женщина, наша связная. Она поедет со мной в Англию.

Лескюр… Он снова будет рядом со мной. Отец знал, какое имя может меня успокоить. И он позвал именно того человека, который был мне нужен.

Был чудесный вечер, вернее, тот предвечерний час, когда сумерки еще не сгустились, а солнце из золотого становится пурпурным. Золотисто-карие тени ложились на землю, а небо было еще светлым и голубым, как краски ляпис-лазури.

От нечего делать я вышивала шелком напрестольный покров, то и дело поглядывая в окно. Чем не принять меня за сестру Анну из старой сказки о Синей Бороде? Словно услышав мои мысли, на дороге, вьющейся вдоль речной излуки, показались несколько всадников. Они скакали галопом, я видела, как ветер развевает белые ленты у них на шляпах.

– Мой отец в замке, Маргарита?

– Конечно. Сегодня он ждет каких-то гостей.

– Ну так ступай скажи ему, что они едут.

Маргарита медленно отправилась исполнять приказание.

Хотя, пожалуй, отец еще раньше, чем я, узнал о приближении всадников. К тому же он должен был послать предупреждения наблюдательным постам, иначе гостям вряд ли удалось бы проникнуть так близко к Шато-Гонтье. Здесь за каждым кустом, каждой изгородью, в каждом овраге Бокажа таился роялистский мятежник.

Всадники проскакали мост, повернули к замку, и я уже без труда пересчитала их: девять человек, и один из них, несомненно, маркиз де Лескюр. Сейчас они уже въезжали во двор. Сама не знаю, почему я подошла к зеркалу. Наряд на мне был простой – яблочно-зеленый лиф, темный корсаж и голубая юбка, – но кокетливый: он прекрасно подчеркивал тонкую линию талии и соблазнительно облегал грудь. Почему, услышав о появлении Лескюра, я всегда прихорашиваюсь?

Они, наверно, уже поднялись в гостиную, мрачную и прохладную, как средневековый зал. Разыскав Пьера Голье по прозвищу Большой Пьер, правую руку отца, я приказала принести в гостиную как можно больше свечей и позаботиться о хорошем ужине. Пьер был с виду не слишком умным, неповоротливым, но можно не сомневаться, что в этом он проявит толк.

Я полагала, что моя встреча с Лескюром будет сердечной, как всякая встреча со старым и надежным другом, но на пороге гостиной остановилась в нерешительности. Он был не один, с ним была дама. Высокая стройная женщина в большой черной шляпе и красном платье, отделанном черным бархатом. Кто она ему? Я постеснялась при ней проявлять свои чувства. Может, она его жена… Поэтому в ответ на его поклон я лишь сделала легкий реверанс.

Дама подошла поближе. Светлые завитки волос цвета спелой пшеницы падали из-под черной шляпы, прозрачные голубые глаза, не большие, а раскосые, русалочьи, окинули меня внимательным взглядом. Она была уже не первой молодости, ей, наверное, не меньше сорока, но она оставалась такой стройной, легкой и грациозной, с таким изяществом носила платье, что невольная мелкая ревность кольнула меня в самое сердце.

– Моя кузина, графиня де Кризанж, – кратко представил ее Лескюр.

Я прикоснулась пальцами к ее дружественно протянутой руке – тонкой, затянутой в черную перчатку. Что-то знакомое почудилось мне в ее имени. Флора де Кризанж – уж не о ней ли сплетничали юные аристократки в монастыре святой Екатерины? Любовные похождения, интриги, похищения, дуэли – чем только не прославилось ее имя… А теперь она стала роялистским агентом. Да только она ли это? Мало ли Кризанжей на свете.

– Прошу вас, Фло, садитесь, вы устали.

Раз Лескюр называет ее Фло, стало быть, это та самая Флора де Кризанж, блиставшая в парижском свете и неожиданно уехавшая в провинцию в году эдак 1786-м.

– Благодарю, но я бы охотнее отдохнула и переоделась в своей комнате, если только наша прелестная хозяйка предоставит мне ее, – мелодичным голосом произнесла графиня.

– Маргарита проводит вас. И вас, маркиз, – ведь вы тоже нуждаетесь в отдыхе.

Одежда Лескюра после долгой скачки была в пыли и грязи, и я видела, что он устал. Хотя, надо сказать, его поведение удивляло меня. Он держался очень холодно и официально. Должно быть, эта графиня для него не только кузина, и я вела себя совершенно правильно, не проявляя своих нежных чувств.

– Господа, – очень вежливо сказала я вслух, – ужи в Шато-Гонтье обычно бывает в девять вечера. Мы будем рады видеть вас в столовой замка.

Выходя, графиня еще раз улыбнулась мне. Конечно, она его любовница! И она понятия не имеет, что еще месяц назад этот самый Лескюр признавался в любви мне, а не ей.

– Это та самая связная, с которой вы отправляетесь в Лондон? – шепотом спросила я, обращаясь к отцу.

– Да. Она несколько месяцев собирала сведения в Париже, она доверенный человек графа д'Артуа.

Поистине, эта женщина была связана со всеми, кто когда-либо любил меня. Я невольно заинтересовалась.

– Почему она так мрачно одета? Черное с красным – это цвета дьявола…

– Она всегда так одевается. Может быть, она носит траур по своему мужу, – задумчиво произнес отец. – Его казнили десять месяцев назад. Впрочем, это наверняка не так; они не питали друг к другу особой любви. У них все время происходили скандалы…

– Из-за чего?

– Из-за адюльтера. Эта графиня на редкость пылкая женщина. Ее муж служил на Корсике, а она в Париже делала что хотела. Она изменяла ему даже с буржуа. Кажется, лет восемь назад она так любила Рене Клавьера, что даже помышляла о разводе. Представляете? Любить этого буржуазного выскочку… Вот почему у меня нет к ней полного доверия.