«Я схожу с ума», – мелькнула у меня мысль. Я вырвалась из его рук.

– Ты, верно, утешаешь себя тем, что все твои силы забирает любовь к родине и революции, и потому тебя на другое не хватает. Видно, ты придумал это для своего успокоения. Но ты только себя обманываешь. Ты ни на что не способен, кроме как корпеть над бумагами и упиваться ненавистью; ты слизняк! Слизняк!

Я бросила ему это в лицо, задыхаясь от злорадства. Я играла, как настоящая актриса, и потому у меня получилось все это так хорошо, что я говорила то, что думала. Он остановился, опираясь на спинку стула; его прежде тусклые синие глаза снова засияли – так оживила их ненависть. Я в жизни не видела, чтобы кто-то смотрел на меня с такой ненавистью. Тем более что я вдруг с ужасом прочла в этом взгляде желание – зверское, жестокое, исступленное. Казалось, он готов разорвать меня на куски.

– Я запомнил тебя, – заговорил он хриплым клокочущим голосом. – Еще тогда, семь лет назад. Ты и тогда рада была унизить меня.

– Мерзавец! Я выпросила у отца твое освобождение!

– Ты рада была видеть мое унижение. Я убью тебя за это.

Он повторил это с каким-то восторгом:

– Я убью тебя. И даже не потому, что ты враг. Знай, что не потому! Я убью тебя потому, что ты – это ты. Что ты видела меня тогда, что…

– Не трудись перечислять! – прервала я его с горькой насмешливостью. – Если ты начнешь перечислять все свои низменные побуждения и гнусные мотивы, тебе не хватит ночи, жалкий Сен-Жюст, шевалье де Ришбур. Я давно готова умереть. Мне это уже не страшно. Ну-ка, поройся в своем грязном воображении, может, отыщешь что-нибудь пострашнее!

– Я уже нашел.

Мне стало немного жутко. Он смотрел на меня, как ненормальный, губы у него дергались.

– Что же ты нашел?

– Ты отдашься мне. Ты еще узнаешь, на что я способен! Я отравлю твои последние дни, я обесчещу тебя…

Он и сейчас не мог говорить без пафоса. Обесчещу! Надо же!

– Тебе прежде надо дорасти до моей чести. Такое чудовище, как ты, может со мной низко поступить, но унизить меня не сможет. Моя честь – она всегда со мной, а твои гнусные поступки касаются лишь твоей чести, Сен-Жюст де Ришбур!

Я нарочно называла его так, именем, от которого он всячески открещивался. Потом меня разобрал смех. Как, собственно, собирается он осуществить свое намерение «обесчестить» меня? Чем можно запугать меня сейчас, когда я даже смерти не боюсь?

Он почти успокоился, и взгляд его сделался ледяным. Горячая ненависть превратилась в ледяную. В этом человеке все было холодным, даже кровь. Рыбья кровь. Она не давала ему сил для длинных вспышек, горячих приступов гнева, которые характеризуют людей импульсивных и искренних, зато давала возможность подолгу таить ненависть и замышлять месть. Такую же мелочную, как и он сам.

– Ведь с тобой сидит некая Изабелла де Шатенуа, столь же злостная преступница, как и ты? – произнес он, заглядывая в какую-то бумагу. – В донесении говорится, что вы большие подруги и никогда не разлучаетесь.

Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Подпольная сеть Батца действует. Имя Авроры не попало даже в сообщение, предназначенное самому Сен-Жюсту. Барон исполнил свое обещание. Об Авроре забудут.

Глядя на меня спокойно, очень спокойно, Сен-Жюст заговорил:

– Завтра ты будешь мягче и любезнее. Ты даже извинишься передо мной за свои оскорбления.

– Ха! – сказала я в ответ, не зная, как это понимать.

– И ты будешь моей без лишних разговоров. Я докажу тебе, что я не так уж неспособен, как ты воображала.

Я пожала плечами, не понимая, к чему он клонит.

– А если нет… Если завтра ты посмеешь ломаться, твоя подруга-преступница сразу отправится в Трибунал. И будет казнена, разумеется, – добавил он улыбаясь. – Уж об этом я позабочусь.

У меня все поплыло перед глазами. Так вот что придумал этот монстр! Он отыскал-таки мое уязвимое место. Он ввел в это дело Изабеллу!

– У тебя только одна ночь для размышлений, моя дорогая, – почти медоточиво произнес Сен-Жюст, явно упиваясь своей изобретательностью. И моим бессилием.

Он взял звонок со стола и позвонил. Появился тот самый секретарь-инвалид.

– Лежен, уведи арестованную.

– В тюрьму, гражданин представитель народа?

– В подвал.

И он снова сел к столу, деловито взявшись за бумаги.

Задыхаясь, я вышла из этого проклятого кабинета. Мне было дурно. Я знала лишь то, что передо мной предстал чудовищный выбор. И вся ответственность за него свалилась на мои плечи.

Оказавшись в своем новом месте заключения, я почти машинально подтащила стул к выступу у стены, села, где повыше, и молча посмотрела перед собой.

Я была не испугана, а ошеломлена. Мне даже не верилось, что все только что происшедшее мне не приснилось. Я словно бы встретила двух Сен-Жюстов. Первый был холодным, спокойным и непреклонным. Но потом этот первый мигом превратился в сопляка, мальчишку, который говорил фальцетом и с достойным насмешки пафосом клялся меня убить и обесчестить. Правда, был еще и третий Сен-Жюст: подлец и шантажист.

Как жаль, что он узнал об Изабелле, подумала я. Это единственное слабое место в моей броне, и он узнал об этом. Изабеллой я не могла пожертвовать, хотя прекрасно понимала, что рано или поздно, нам придется обеим отправиться в Трибунал. Но самой стать причиной ее осуждения, ускорить ее гибель я не могла. И так мне до сих пор снился Розарио.

Стало быть, я должна буду смириться? Меня сразу замутило, едва я подумала об этом. Нет ничего хуже, чем подчиниться мужчине, которого глубоко презираешь и к которому чувствуешь одно отвращение. Он действительно сможет отравить мне последние дни.

Да у него руки, наверное, холодные, как у мертвеца… Чего еще ждать от этой жестокой мумии!

Но иного выхода у меня нет.

Впрочем…

Если хорошо поразмыслить, то я тоже имею шанс подлить немного отравы в его жизнь. Я думала трезво, рассудочно. Сен-Жюст – жалок сам по себе, и его внешние холодность и автоматизм, его суровость, наводящая ужас, – это лишь защита, способ скрыть ощущение своей неполноценности. Я вспомнила его восторженные отзывы о греческих героях семь лет назад. Человек, который уверяет, что «после римлян мир опустел» и не находит себе никакого поприща, кроме кровавого, в современном мире, – неизбежно неполноценен. Вот почему он так ненавидит тех, кто видел его униженным, и так жаждет унизить всех остальных – для того, чтобы сделать их такими же неполноценными.

Его дружок как раз ему под стать. Я не знала Робеспьера, но была уверена, что они – точная копия друг друга. Сами ничего собой не представляя в интеллектуальном смысле, они жаждут заставить всех преклоняться перед их умом и проницательностью. Они развязали террор, чтобы уничтожить всех умных людей, к которым питают патологическую ненависть. Поистине, Франция очень низко пала, если позволила Робеспьеру и Сен-Жюсту управлять собой.

Ну, а я… Я – женщина, меня можно унизить особо изощренно. Можно усилить наслаждение от этого унижения, представив, что именно в его, Сен-Жюста, воле отправить меня на эшафот и что скоро это будет сделано и я окажусь в руках палача. Питаясь этими соображениями, можно нарисовать себе сколько угодно сладострастных и жестоких картин, как это свойственно мужчинам.

Но мне тоже кое-что известно о мужчинах, и я не невинная девица. Видит Бог, я все силы приложу, чтобы для этого монстра минута его торжества обернулась самым большим унижением. Этот идиот, очевидно, полагает, что, овладев мною, утвердит таким образом свою власть надо мной! И он еще узнает, что я думаю о его мужских достоинствах! Если я выкажу страх или растерянность, это усилит его агрессивность. Он любит, когда его боятся. Но я поведу себя совершенно иначе.

Я просидела здесь уже довольно долго и начала ощущать, что мне становится невыносимо холодно. На дворе еще была зима. Съежившись, я подумала, что со стороны Сен-Жюста отправить меня сюда было величайшей подлостью.