Я вынуждена была признать, что она говорит правду. Никакого командования в отряде больше не существовало, каждый делал, что хотел. Пожалуй, лучше было бы спрятаться в лесу, а не в Лавале. Но Лескюр, кажется, полагал, что Клебер разбит у Туфу.

Дверь распахнулась, и на пороге показался Брике. Его лицо сейчас было такое же, как и его малиновая куртка.

– Что произошло? – спросила я.

– Все кончено, ваше сиятельство. Он умер, умер!

– Лескюр умер?

– Да. Он передал вам вот это…

Брике явно стал честным малым, раз не присвоил то, что было передано мне. Я осторожно взяла у него вещь, отданную Лескюром. Это было кольцо тонкой работы с великолепным огромным сапфиром. Он передал мне его на память…

Я долго сидела за столом, уставившись в одну точку и перебирая в руках кольцо. Все было кончено, Луи Мари прожил больше, чем это возможно при таком ранении, но это была лишь отсрочка неизбежного. Судьба не стала ко мне милосерднее. Напротив, она поступила еще безжалостней и коварней: она подарила мне надежду, а потом вдребезги разбила ее.

– Да полно вам, голубушка! – воскликнула встревоженная Маргарита. – Вы меня не на шутку пугаете. Эдак и с ума сойти можно! Не сидите вы молча. Выпейте-ка чаю…

Я порывисто поднялась и, задыхаясь от горя, бросилась в смежную комнату, крепко захлопнув за собой дверь. Мне надо побыть одной. Надо все осмыслить…

Я плакала целую ночь – плакала, как ребенок, с детским отчаянием. Плакала от того, что Лескюр погиб и что я осталась одна. Я не знала, что теперь буду делать. Отряд распался, да и у меня не было сил бродить по Бретани. Надо что-то придумать. О Боже… что?

Синие ворвались в Лаваль неожиданно, одним стремительным ударом кавалерии опрокинув малочисленные защитные ряды белых.

– Бей и руби роялистских ублюдков!

– Покажем им санкюлотскую руку!

Это была опытная армия, вероятно, состоявшая из солдат Революции, переброшенных с восточного фронта. У них была сильная артиллерия, которую можно было бы использовать и против более укрепленного города, чем Лаваль.

Были прохладные сентябрьские сумерки. Я выбежала на крыльцо, встревоженная непрекращающейся стрельбой на улицах. И увидела Брике, перелезающего через забор; он мчался ко мне, отчаянно размахивая руками.

– Что случилось? – крикнула я.

– Синие, мадам! Скорее собирайтесь, надо уносить ноги!

– А где же отряд?

– Не знаю. Там такая неразбериха… Каждый бежит куда глаза глядят.

Я опрометью вернулась в дом.

– Маргарита, собирай вещи! Аврора, одевайся побыстрее! Ты уже взрослая, нечего ждать помощи! И ты, Шарло, тоже.

Я бросилась к Жанно – он был самый маленький, лихорадочно натянула на него крестьянскую парусиновую куртку, завязала шлейку на штанах. Боже, какая бедность…

– Обувайся в сабо, Жанно! Мы убегаем отсюда.

Маргарита быстро собрала в платок горшок с недоеденным вчера рисом и овощами, поставила флягу с сидром и завязала все это в узел. Я машинально проверила, на месте ли зашитое в кожаный мешочек кольцо. Я хотела сохранить эту память о Луи Мари, но мне по опыту было известно, что, когда бродишь по революционной Франции и скрываешься, драгоценность рано или поздно у тебя отбирают. А так, зашитое в мешочек, кольцо сойдет за ладанку или святые мощи.

– Я готова, мадам, – сообщила Маргарита.

– Быстро, быстро выходите!

Я полагала, что мы спустимся через садовую калитку к тихой лавальской улице, а там пойдем спокойным шагом, как обыкновенные беженцы. Сейчас их было полно в Бретани. Ведь у меня на лице не написано, что я аристократка и была в отряде Лескюра. В своем крестьянском платье я легко сойду за простую бретонку. О Маргарите можно сказать, что она моя мать, а Мьетта – сестра. Правда, у нас нет никаких документов…

Я не успела обдумать эту мысль. Дети, стуча тяжелыми деревянными башмаками, побежали вслед за Брике, он должен был провести их к калитке. Поддерживая под руку Маргариту и помогая ей нести узел, я тоже вышла из дома.

– Но где же Мьетта?

Оглядываясь, я остановилась, полагая, что она поспешит за нами. Ничего подобного… Ее вообще не было видно. Куда она пропала? Я решила вернуться в дом, проклиная эту уроженку Вандеи на чем свет стоит.

– Куда вы? – воскликнула Маргарита. Я повелительным жестом приказала ей идти вперед.

– Ступай туда, к детям! Вы подождете меня на улице. Я разыщу эту дурочку и вернусь к вам…

Чертыхаясь, я вбежала в дом, громко выкрикивая имя Мьетты. Никто не отзывался. Я проверила все комнаты, но никого не обнаружила. Может быть, она решила оставить нас? Это было бы к лучшему.

Я услышала какой-то грохот на чердаке. Ну понятно – она там! Снова что-то разыскивает. Это надо же, какая беспечность в такую минуту! С лихорадочной поспешностью, рискуя сорваться вниз, я принялась взбираться по лестнице на чердак.

В носу у меня защекотало от пыли. Я увидела Мьетту, перебиравшую какие-то вещи. Она явно взломала старый сундук и теперь искала, чем бы поживиться.

– Ты что, не слышала, что происходит? – крикнула я в бешенстве.

Она блеснула серыми глазами и, засунув в мешок то, что ей приглянулось, поднялась.

– Слышала! А что, прикажете уйти отсюда без ничего?

– Это не твое добро, ты не смеешь его трогать!

– Расскажите это своей маме! Если оно не мое, то и ничье. Зачем ему даром-то пропадать?

– Ты намерена уходить? – спросила я в крайней ярости. Следом за мной она спустилась по лестнице. Я направилась к выходу, в мыслях дав себе слово как можно скорее расстаться с этой девицей. Будь она неладна! И вообще, какого дьявола я за ней возвращалась?

Шум раздался на крыльце, и дверь распахнулась. Солдаты с окровавленными саблями ворвались в дом. Я узнала синих, и мороз пробежал у меня по коже. Как давно я не видела их вот так, в двух шагах от себя…

Разгоряченный бойней, солдат замахнулся на меня саблей. Это была своего рода инерция, невозможность остановиться. Я отпрянула в сторону и схватила его за рукав.

– Мы же женщины! Неужели вы убиваете женщин?!

Он непонимающе уставился на меня. Мало-помалу взор его прояснился. Я знала, что с этими людьми можно говорить. Это солдаты, а не санкюлоты, у них есть какой-то кодекс солдатской чести. Хотя, может быть, это только иллюзии…

– Опусти саблю, Морис! – вмешался другой синий. – Это бабы, с ними надо иначе разбираться. Что вы тут делаете?

– Мы тут живем, – сказала я первое, что пришло в голову.

Один из синих ступил вперед. Он был потный, грязный, небритый, весь заляпанный кровью, и смотрел на меня с ненавистью.

– Эге, живете! Врешь ты все. Я здешний, я жил в Лавале. Это дом гражданина Дену, честного патриота. Куда вы его дели?

– Ясно! – заявил Морис. – Это обыкновенные мародерки.

– Вовсе нет, – запротестовала я, – мы…

– Ла Жасент, лампу сюда! Мы их обыщем!

Приказание было исполнено в одну секунду. Грязные руки ощупали – причем довольствуясь не только обыском – меня с ног до головы, так, что я почувствовала себя выставленной на продажу рабыней. У меня ничего не нашли, зато, когда очередь дошла до Мьетты, из ее мешка так и посыпались всякие безделушки: какая-то старая табакерка, позолоченный амур, показавшийся, видимо, ей чем-то ценным, саше и коробка пудры… А потом связка дешевых медных колец.

– Мародерка, сволочь!

Добавив к этому непечатную брань, Морис не долго думая отвесил Мьетте оплеуху.

– Что здесь происходит?

В дом вошел военный в форме капитана, и солдаты отдали ему честь.

– Мы задержали мародерок, гражданин капитан.

– Нет, – возразила я яростно, – вы задержали только ее, а не меня! У меня вы ничего не нашли.

– Так-то оно так, – сказал Морис, почесав затылок. – Она говорит правду, гражданин капитан, у нее все чисто, ничего краденого.

И тут вмешалась Мьетта. Вне себя от страха, она затараторила быстро и бессвязно:

– Не верьте ей, не верьте, гражданин капитан! Раз она со мной была, стало быть, она моя сообщница. Это она меня подговорила украсть чужое… В этом я хоть на святом распятии присягну. Я девушка добрая, по глупости согласилась. Это она во всем виновата, а теперь отпирается!