– В монастырь Сен-Марле-Блан, что в Понтиви. Это хорошее место. Заведение для девочек, да еще и бесплатное. Лучше уж Авроре быть в монастыре, чем прозябать здесь и питаться картошкой… А в обители святые сестры заботятся о своих воспитанницах и делают из них отличных монахинь.

– Маргарита, ты, никак, помешалась!

Я смотрела на нее со смесью гнева и удивления.

– Воспитывать из Авроры монахиню?

Я не могла себе этого представить. Аврора, с ее белой кожей и фиалково-синими глазами, создана для того, чтобы вызывать восхищение, а не обрекать себя на затворничество.

– Да я и не думала, что она станет монахиней, – сказала Маргарита. – К тому же сейчас это считается опасным занятием, и монастыри повсюду закрывают революционные власти… Но надо же было как-то содержать Аврору.

– Я завтра же отправлюсь в Понтиви, – сказала я решительно, – и заберу Аврору у этих святых сестер. Боже правый, как там, должно быть, тоскливо! Кроме того, отныне я сама буду содержать своих детей, и мне не понадобится чужая помощь. В Понтиви я куплю одежду для мальчиков. Ведь страшно посмотреть, во что они одеты…

– Я благодарила Бога, что есть хоть такая одежда. После пожара у ребят ничего не осталось. Крестьяне из деревни дали немного холста, и я сшила мальчикам рубашки и штаны.

– А обуви не нашлось? Жанно ходит босиком, а ведь земля здесь сырая.

– Из обуви есть только сабо, но они такие тяжелые, что он не хочет их носить.

Да, подумала я, мне очень повезло, что я встретила отца. У него есть все в этом краю – власть, тысячи верных людей, деньги, связи. Я могу не ломать себе голову над тем, где взять еду и одежду. Но я не могу не сознавать того, как зыбко его положение. Пока что мятежники одерживают победу за победой, и отец в этой борьбе – герой и вождь. Но если удача вернется к Конвенту, он будет только особо опасным контрреволюционером, которого надлежит по закону расстрелять в двадцать четыре часа без всякого суда.

– Мадам, – осторожно шепнула Маргарита, – я так полагаю, теперь мы тут долго не задержимся?

– Нет. Мы отправимся в Шато-Гонтье, там у отца лагерь…

– Ах, да я не о том! Принц ведь поможет вам перебраться из этой чудовищной страны в Англию или Вену?

Я смотрела на нее, не зная, что ответить. Англия? Вена? Но… как же быть тогда с тем человеком, что остался в Париже? Без него мне не хотелось никуда уезжать.

Рене Клавьер находился в тюрьме. Неужели я могу бросить его там? Вот что заставило меня молчать и не отвечать на вопрос Маргариты.

Городок Понтиви, стоящий на реке Блавё, вот уже несколько дней находился в руках шуанов, но вообще-то за последние несколько месяцев власть здесь менялась с молниеносной быстротой. Республиканцы, белые, потом бандиты и снова белые… Жители Понтиви настолько привыкли к, смене флагов над городской ратушей, что легко переходили от обращений «сударь» и «мадам» к «гражданину» и «гражданке», и наоборот.

Хозяин лавки, в которую я зашла, тоже называл меня мадам. Я купила для Жанно и Шарло по куртке, по два костюма, по дюжине рубашек и носовых платков и по две пары башмаков, а также несколько платьев для Авроры. Когда я оплатила всю эту кучу вещей золотыми монетами, лавочник вне себя от восторга называл меня «ваше сиятельство».

Забрать Аврору из обители Сен-Марле-Блан было делом легким. Если бы даже монахини не отпускали ее, она бы, пожалуй, согласилась на побег. Честно говоря, я даже не сразу узнала ее. Она выросла за время моего отсутствия; кроме того, детское очарование исчезло, сменившись подростковой угловатостью и нескладностью. Аврора была худая и неуклюжая, словно стыдящаяся происходящих в ней изменений. Я вспомнила себя в таком же возрасте: одежда тогда сидела на мне как на вешалке, я не знала, как себя вести и куда деть руки. Пройдет года два или три, и Аврора превратится в чудесную девушку, надо только пережить этот переломный период.

Она едва не задушила меня, бросившись мне на шею, и даже расплакалась от радости, не переставая повторять, как ей было плохо в монастыре и как она не любит Маргариту за то, что ее отдали сюда. Девочка действительно всю свою жизнь провела или среди бретонских лесов, или в Париже; темные каменные своды были для нее слишком тягостны.

– Я ведь никогда больше не вернусь сюда, правда? – то и дело спрашивала она, пока мы ехали домой.

– Никогда, моя радость, я обещаю тебе!

Два или три раза она осторожно спросила меня о Жорже, но что я могла ей ответить? Почти полтора года я ничего о нем не знала. Именно тогда, когда у меня было конфисковано все имущество, Жорж д'Энен, младший лейтенант артиллерии, был отправлен на австрийский фронт. Он сражался под трехцветными знаменами Революции. С тех пор прошло столько кровопролитных битв с Австрией, что я, право, не была уверена, что он жив.

– Неужели ты не забыла Жоржа, Аврора?

Она посмотрела на меня с укоризной.

– Забыть его? Но ведь я люблю его, мама!

– Ты говоришь глупости, ты ребенок. Тебе нужно вырасти, а уж потом задумываться об этом.

Я уж молчала о том, что, насколько мне известно, Жорж не обращал на маленькую Аврору ни малейшего внимания, и если он еще жив, то, пожалуй, женится еще до того, как она вырастет. Ему ведь уже сейчас девятнадцать.

– Ты, как и все, ничего не понимаешь, – угрюмо заявила Аврора.

– И не хочу понимать, честное слово. Ты можешь любить Жоржа сколько тебе угодно, но я не хочу, чтобы ты принимала это так близко к сердцу да еще переживала при этом.

Два дня спустя мы оставили Сент-Элуа. Уезжать из замка не захотела только старая Жильда, вся жизнь которой прошла в этом месте, и кучер Жак, который вбил себе в голову, что его присутствие будет только мешать мне.

– Моя работа – возить принцессу по улицам Парижа! – заявил он. – Ну а коли вам сейчас нельзя ездить по Парижу в открытую, так я вам ни к чему. Бог даст, все изменится; снова наступит человеческая жизнь – будут король с королевой, и Версаль, и принцы с герцогами. Вот тогда я вам пригожусь еще. Вы ведь вспомните о старом Жаке, правда?

Разумеется, я обещала ему это, хотя надежды на то, что «снова будут король с королевой», было очень мало.

Мы направлялись в департамент Иль-и-Вилэн, в замок Шато-Гонтье, одно из наших поместий, где располагался штаб принца де Тальмона, которого республиканцы провозгласили «Капетом разбойников, владыкой Мана и всей Нормандии». Это, конечно, было преувеличением, но в прилегающем к Шато-Гонтье Пертрском лесу прятались шесть тысяч человек, преданных моему отцу. Этот край, как и прежде, принадлежал ему.

Принц ехал впереди, и в седле рядом с ним гордо восседал малыш Жанно в шляпе, украшенной белой лентой – символом роялизма. Он был чрезвычайно рад тому, что впервые едет верхом, в одном седле со своим дедом, которому так беспрекословно подчиняются два десятка вооруженных людей, окружающих нас. Дед охотно объяснял ему устройство пистолета, разрешал трогать свою саблю и даже подарил маленький, легко умещающийся на ладони кинжал.

Я с тревогой следила за их отношениями, весьма окрашенными темой войны. Меня это настораживало. Раньше я даже не думала, что между моим малышом, так привыкшим к нежности и ласке, и холодным высокомерным дедом может быть что-то общее. И вдруг они подружились. Ну, может быть, это не совсем верное слово, но во всяком случае они откосились друг к другу с большим уважением.

Жанно совершенно не был похож ни на меня, ни на принца. Внешне он пошел в род де Крессэ. Но нрав? Я с изумлением начинала замечать, что, пожалуй, нравом он будет настоящий де Тальмон. По-видимому, отец сразу понял это. И я ясно видела, что с того времени, как принц познакомился и сблизился с Жанно, я явно ухожу на второй план, то есть имею какое-то значение для принца только как мать этого ребенка.

– Вы решили забрать у меня Жанно? – ревниво спросила я, когда мы ночью сидели у костра. – Он проводит с вами столько же времени, сколько и со мной, а ведь он знаком с вами всего несколько дней!