Поезд, с громыханием мчавшийся на юг под чертившим полосы на окнах дождем, миновал аэропорт Гатуик, где нагруженные сумками люди ждали на платформе, словно беженцы; проехал ангары, стоящий самолет… По верхнему переходу волочился неповоротливый толстяк, и она наблюдала за ним, пока высокий пакгауз не скрыл его. Чарли жалела, что они отказались от отдыха в Греции из-за переезда. Отпуск теперь стал единственным временем, когда они с Томом, кажется, становились относительно близки.

Много раз, когда Тома не было поблизости, она прослушивала новые кассеты со своим возвращением в прошлое, не желая, чтобы он знал, что она ходила туда снова, опять потратила деньги. И с каждым прослушиванием одна ее часть как бы становилась более скептической, а другая – более испуганной.

Сегодня она работала в дамском магазинчике, но Лауры не видела; та укатила на пару дней во Францию за покупками. Они не виделись со времени того звонка к Лауре, на который ответил Том. Когда они разговаривали по телефону два дня назад, Лаура тараторила весело, даже слишком весело.

Чарли ушла из магазинчика в четыре часа, оставив там другую подрабатывающую женщину, и отправилась в частную лечебницу навестить приемную мать. Рассказав ей, что приступила к розыску настоящих родителей, она почти ожидала сердитого отклика, но этого не произошло. Разве что только ей показалось (хотя она могла просто и вообразить себе), что заметила некоторое облегчение на лице матери.

Мимо окон скользили суссекские деревни, быстро сгущалась темнота. Приятный мужчина лет двадцати пяти внимательно наблюдал за ней. Когда на нее глазели, Чарли всегда испытывала приятное чувство, укреплявшее ее уверенность в себе. Именно сейчас ее и не мешало бы укрепить.

Может, подумала Чарли, этот парень заметил обложку ее журнала и оттого улыбается.

На сердце у нее снова стало тяжело. Они с Томом занимались любовью всего один раз, когда переехали, в ту первую ночь. Довольно долгое время у них была близость всего по разу в месяц, но это намеренно, по совету иглоукалывателя. Того самого, которого порекомендовала Лаура и иголки которого причиняли Чарли чертовскую боль (хотя Лаура и уверяла, что вовсе нет). Он-то и заверил Чарли, что она скоро должна забеременеть.

Все в порядке… все в порядке… все в порядке. Ее мозг будто работал в ритме движения поезда, в ритме, который врачи в течение долгих лет считали нормальным.

Все в порядке, все в порядке, все в порядке. Чарли решила махнуть рукой на иглоукалывателя, забавного маленького человечка со странными идеями об обете безбрачия и балансе тела и энергии, с его пикантными лекарственными травами, которые он жег время от времени, прикладывая к ее телу.

«Что это вы пытаетесь сделать? Извлечь из меня ребенка с помощью черной магии?» – в шутку сказала она ему как-то, но его это не рассмешило.

И теперь она хотела близости с Томом, хотела этого больше, чем когда-либо за многие годы, а он не откликался. В воскресенье он уехал на целый день, сказав, что ему, мол, надо разобраться в конторе с одним сложным делом. И вечером от него снова пахло духами Лауры.

Показались крыши Хэйвордс-Хит, и поезд замедлил ход. Чарли достала с багажной полки щегольскую сумку, показавшуюся слишком легкой, и забеспокоилась, не выпал ли ее модный халатик. Заглянув внутрь, она увидела черное кружево и квитанцию, ее бланк небрежно приткнулся к стенке сумки. 145 фунтов стерлингов.

Чарли заулыбалась, когда сошла с поезда и встала в очередь у стойки сдачи билетов. Том, должно быть, чертовски разбушуется. Ну и хорошо. Его темперамент не снизился за все эти годы. Может быть, время и пришло. После того как Том выходил из очередного приступа дурного настроения, их физическая близость в своей высшей точке была порой очень нежной.

За пределами станции стояла в ожидании вереница автомобилей с работающими двигателями и «дворниками», сгребавшими дождевую воду. Покорные чувству долга жены сидели в своих «вольво», «ренджроверах», в маленьких японских автомобильчиках, с наклейками «Осторожно! Дети!» и прижавшимися к стеклам детскими лицами.

Чарли загрустила, словно видела уютный семейный клуб, из которого ее исключили, изгнали.

Примерно без четверти восемь она свернула на их дорожку. Ей пришлось заехать в магазинчик, чтобы купить бифштексы, а заодно и эскалопы. Его любимую еду, как рекомендовала ей статья в журнале. Эскалопы, бифштекс и ванильное мороженое с горячим соусом-помадкой. И хрен с ними, с расходами!

Память об улице Апстэд-роуд в Уондсворте понемногу стиралась. Новая хозяйка звонила им раза два, передавая телефонные сообщения, но была не очень общительна и не сказала, понравился ли ей их бывший дом. По правде говоря, разговаривала она немного раздраженно. Может, она обнаружила где-нибудь сырость или гниль, хотя никаких особенных недостатков там быть не должно, не считая разве что течи в крыше чулана, о чем Чарли с виноватым видом умолчала. Так там и протекало-то только при сильном дожде. По всей вероятности, сейчас-то и протекало.

Со стороны «башен юных дарований» загорелся свет фар. Это была Зоэ в «ренджровере».

– Чарли, привет! – Зоэ загородила лицо рукой от дождя. – Ну, всего хорошего. Мне надо забирать детишек. Пока!

Чарли покатила дальше по улочке. Двери мастерской Хью были плотно заколочены досками, через окно гостиной Розового коттеджа мерцал экран телевизора.

Съезжая с крутого холма под тенистые арки леса, она чувствовала себя одинокой. После игры в теннис Том вернется домой не раньше начала десятого. Свет фар машины выхватил из темноты зеленый корпус перевернутого ялика и объявление: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. РЫБНАЯ ЛОВЛЯ ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА», прибитое гвоздями к дереву. Они уже видели нескольких человек, удивших рыбу по выходным, и еще одного-двух, занимавшихся тем же ранними вечерами. В окне бакалейной лавки в деревушке Элмвуд стояла небольшая открытка с именем и данными того, кому следовало позвонить по поводу членства.

Поверхность пруда пронзал дождь, полоса грязной пены болталась у берега. Удивившись лежащей на гравии соломе, Чарли вспомнила, что Хью сегодня выводил из амбара тот старый автомобиль. Дождь усилился, сталактиты воды с силой обрушивались с неба и разбивались о землю на крохотные брызги. Она помчалась с хозяйственной сумкой к парадной двери, слыша, как лает Бен.

– Хорошо, хорошо, малыш, – закричала она, входя в прихожую и включая свет.

Вокруг стола, лежащего на боку посередине комнаты, были разбросаны газеты и письма.

Бен? Он что, перевернул его? Чарли всмотрелась в темный коридор. Позади нее раздался ужасный удар. Резко обернувшись, она увидела, что ветер захлопнул входную дверь.

Господи! Ее нервы натянулись как струны. Она включила свет в коридоре и в насквозь промокшей одежде прошла в кухню. С ее лица еще струилась вода. Бен пулей выскочил откуда-то, подпрыгивая.

– Ну что, присматривал за тобой Берни? Выводил он тебя погулять, а? Ну-ка, давай сходим пройдемся!

Он вприпрыжку помчался по коридору. Следуя за ним, она с беспокойством поглядывала на стол в прихожей, решая, каким образом он свалился. Ведь наверняка Берни или другие строители, а может, водопроводчик или электрик должны были бы догадаться его поднять? Бестолковые болваны. Утром она поговорит с ними.

Сбежавший по ступенькам Бен задрал лапу у полиэтиленового покрытия, оставленного рабочими над своими материалами. Ухватив пакеты с продуктами из багажника «ситроена», Чарли помчалась обратно в дом. Бен прибежал следом.

Залпом крупной картечи ударил по окнам дождь. Ветер завыл в камине, и что-то зашаркало внутри него, слегка ударяя по стене дымохода. «Видно, хворостинки выпали из гнезда какой-то птички», – подумала она, затаив дыхание, пока это неизвестное падало и шумело в трубе. На верху ее узкой горловины ветер стонал как бы с одышкой.

С позвякивающим ошейником Бен беззаботно просеменил по коридору. Чарли с усилием подняла и поставила на прежнее место тяжелый стол, осмотрев его крепкие ножки, нашла их в полном порядке. Выходит, он не опрокинулся сам по себе, и никто не мог перевернуть его, ничего не заметив.