Только что прочитав книгу «Разведение домашней птицы в современных условиях», позаимствованную ею в библиотеке Уондсворта, Чарли с видом знатока пустилась в разговор о курах. Гидеон знал, где купить хороших несушек, но сначала советовал укрепить курятник, чтобы сделать его недоступным для лисиц. Он обещал заняться этим немедленно и запросил по три фунта в час. Чарли оплатила ему работу с живой изгородью, которой он занимался будто бы восемь часов, что выглядело почти правдоподобно.

Она попыталась выудить побольше сведений о Нэнси Делвин, но он, кажется, не хотел говорить о ней. За десять лет он видел эту женщину считаные разы, и с него этого было достаточно. А почему так – он не мог или не хотел объяснить.

Телефонист оказался прав – плита действительно разогрелась, дым исчез вместе с затхлыми запахами кухни, и она заполнилась ароматом китайских приправ из картонных коробочек, лежавших в мусорном мешке. Последние три часа Чарли ушли на открывание ящиков, распаковку и передвигание мебели. Мебель скоро придется снова передвигать для работы маляров и обойщиков, для расстилки ковров, но, по крайней мере, сейчас с нею все, хотя и отдаленно, начинало походить на дом. Первой, как только заработал телефон, позвонила Лаура.

– Твои цветы великолепны, – сказала Чарли Лауре, гладя лепестки розовой орхидеи.

– А ты уже опробовала зеленые сапоги?

– Сейчас слишком жарко.

– Тебе повезло, что ты не в Лондоне. Здесь духотища! Никто не покупает зимнюю одежду. Как прошел переезд?

– Отлично. Ты должна приехать на день рождения Тома через две недели в субботу. Если будет тепло, мы будем жарить мясо в саду.

– А не водятся ли там поблизости аппетитные холостяки?

– Есть довольно милый паренек на нашей улочке.

– В самом деле?

– У меня ощущение, что он не женат. Если это правда, я его приглашу.

– То́му будет тридцать восемь, да?

– И его это не очень радует. Кто-то сказал ему, что средний возраст начинается с сорока.

– Пока он не выглядит на средний возраст.

Стук молотков разносился по дому.

– Лаура, – решила спросить Чарли, – ты не знаешь, когда Флавия Монтессоре собирается вернуться в Англию?

– Да где-то осенью, – ответила та с удивлением. – А что такое?

Чарли поиграла зеленой биркой, свешивавшейся с телефона.

– Я… да я просто поинтересовалась, вот и все. – За окном послышался стук и показались ступеньки алюминиевой лестницы. – Я ведь тебе говорила, что была в какой-то машине?

– А, под гипнозом! Ну да.

– И я жевала резинку. Потом вытащила ее изо рта и прилепила под дверцу…

Кто-то поднялся по лестнице мимо окна.

– Я нашла… – Голос Чарли стих, и она почувствовала себя глупо.

– Нашла что? Чарли, что ты нашла?

Лестница затряслась.

– Говоришь, осенью… То есть в октябре? В следующем месяце?

– Обычно она звонит мне. Я дам тебе знать.

«Грубо, – внезапно подумала Чарли. – Эта миссис Леттерс. Розовый коттедж. Очень грубо так захлопывать дверь».

– Если ты хочешь увидеть кого-нибудь поскорее, то я знаю одного очень приятного мужчину, Эрнеста Джиббона. Он проводит частные сеансы.

Ей пришлось свернуть с дороги, чтобы передать миссис Леттерс сообщение, а та, видите ли, поворачивается спиной и захлопывает дверь. Грубо. Если бы в тот момент это не казалось грубым, то по меньшей мере было просто странно. Та женщина выглядела расстроенной. Расстроенной чем-то более значительным, нежели опоздание мужа.

– Могу дать тебе его номер, – сказала Лаура. – Он живет на юге Лондона.

– А он такой же хороший?

– Он великолепный. Дай ему попробовать.

– Возможно, я так и сделаю, – сказала Чарли, рассеянно записывая номер на обратной стороне какого-то конверта.

Том приехал домой вечером и переоделся в тенниску и джинсы. Он согласился, что три фунта в час – вполне приемлемая плата за работу садовника, но за лужайкой он будет присматривать сам, потому что прелесть переезда в сельскую местность отчасти состоит в работе в саду.

Том сходил в амбар и сумел запустить огромную старую газонокосилку. Взгромоздившись на сиденье, он с ужасным грохотом повел ее по гравию к ручью. Двигатель испускал черный бензиновый дым, и косилка некоторое время резала траву, но потом заскакала, подбрасывая Тома, как циркового клоуна. В конце концов раздался резкий стук, двигатель заглох и больше уже не заводился. Том слез на землю, корчась от смеха, и Чарли почувствовала, едва ли не впервые, что все у них здесь будет нормально.

– Давай найдем какую-нибудь забегаловку, – сказал Том. – Я бы не отказался от пива и бифштекса.

– Тот парень с нашей улочки говорил, что поесть здесь лучше всего в «Георгии и Драконе».

Чарли отбросила волосы со лба Тома, и вечернее солнце заплясало в глубине его синевато-серых глаз. Он не выглядел на тридцать восемь лет, и она не ощущала, что ей тридцать шесть. Чарли чувствовала себя лет на двадцать шесть, а может, даже шестнадцать, как тогда, когда она впервые увидела эти улыбающиеся ей глаза и уставилась в них с липкого ковра, на котором растянулась в том трактире. «Привет, Джо Кул»,[3] – сказала она тогда этому незнакомцу, а потом наступила на его сверкающие модные ботиночки фасона «челси».

«Георгий и Дракон» представлял собой старый постоялый двор, и стеклянная доска на двери пестрела рекламой: «Рэлес Рутьер», «Эгон Роней», «Прекрасная пивная», «Отличные сорта пива». Узкая полоска-патент на перемычке двери гласила, что владельцем заведения является Виктор Л. Лэббин.

Когда они вошли внутрь, взрыв хохота кучки работяг, сидевших за столом, оборвался. Те посмотрели на вошедших, и после реплики одного из них смех возобновился. Стоявшая у стены одинокая игральная машина-автомат мигала огнями, вспыхивала разными знаками, меняла цвета и каждые несколько секунд повторяла отрывок одной и той же мелодии. Аудитория машины состояла из старой английской овчарки, лежавшей на полу и сонно наблюдавшей за автоматом, словно скучающий импресарио на прослушивании.

Эта комната с массивными деревянными балками и низким потолком пожелтела от времени и дыма. На стенах, по соседству с кругом – мишенью для метания маленьких дротиков, висели старинные сельскохозяйственные орудия. Еще там были устаревшие пивные помпы и кресло у незажженного камина. В объявлении около круга для дротиков говорилось о распродаже всякой всячины.

В одном из трех посетителей у дальнего конца стойки бара Чарли узнала высокого Хью Боксера, их соседа.

– Привет! – салютовал он, приподняв короткую трубку.

На нем была мятая рубашка в шашечку, вязаный галстук. Дружелюбная улыбка все время играла на его бородатом лице, хотя еще при знакомстве Чарли почувствовала в нем сильный, властный дух.

Чарли представила ему Тома, а Хью Боксер заказал им выпивку и представил своим собеседникам. Джулиан и Зоэ Гарфилд-Хэмпсен жили в конце их улочки, в доме из красного кирпича, с греческими колоннами вокруг бассейна. Джулиан Гарфилд-Хэмпсен, в полосатой рубашке с Джермин-стрит с матерчатыми запонками, был высокий, с громовым голосом и красноватым лицом пьяницы. Всякий раз, когда он говорил, – разглаживал рукой свои красивые волосы. По всей вероятности, он был ровесником Тома, но выглядел лет на десять постарше.

– Как здорово, что на нашей улочке появилась еще одна молодая пара! – сказала Зоэ тихим, но звонким голосом. Ее речь по замедленности и старательности напоминала ответ школьницы на уроке по дикции. Это была та женщина, которую Чарли видела выходящей из конюшни в бикини и высоких сапогах. – Мы с Джулианом всегда просто обожали Элмвуд-Милл, – добавила она.

– И мы его любим, – сказала Чарли.

– Он великолепен! Мы бы и сами его купили, но он расположен слишком низко, и зимой там мало солнца.

– Ваш «спритсер».[4] – Хью Боксер передал Чарли ее бокал. – И пинта лучшего пива из помпы Вика.