Но потом родимая,

Как травинка, сохнула.

И стояла братина около икон.

Около икон.

С куста на куст перелетая, Синичья маленькая стая Щебечет, радуясь тому, Что день настал широк и светел, Что пахнет ягодами ветер, Что мир и лад у них в дому. А я брожу по сухотравью Меж снами прошлого и явью И с каждым шагом мне грустней,

Что горек ветер, день тревожен, Что лето кончилось, быть может, Что лада нет в душе моей!

Что в тайниках и есть ли тайники? Я не о тех, что пахнут нафталином, Не тех -

в пространстве песенно-былинном,

Куда глядят с тоской из-под руки

Или идут покаянно с повинной.

Я не о них, хотя и путь к ним свят.

И не о тех живительных и вечных,

Где спят дожди, где зажигает свечи

Осенних рощ ноябрьский закат,

Не о равнинах русских бесконечных.

Но есть ли тайники, что сберегли

Бесстрашие, и жертвенную силу,

И долг живых — не ворошить могилы,

И боль при виде матери-земли

Ограбленной, униженной, но милой?

Где те места, где русский род хранит

Непорченые зёрна для посева,

Где русая с небесным взором дева

Богатыря Илюшеньку родит,

Исполненного праведного гнева?

Как будто Китеж, "Курск" или "Варяг",

Нас поглощает медленно пучина.

Где мужество, чтоб не искать причины,

А бить врага лишь потому, что — враг,

Чтоб не стыдиться матери за сына?

Выбрасывают книги на помойку.

Наверно, завершают перестройку.

Иль, может быть, готовит человек

Себя к отплытью в XXI век.

А там всё будет круто и толково,

Обузой станет человеку Слово.

Не будет ни сонета, ни романа,

А будут только кнопки да экраны.

И всё заменит — шёпот, стон и крик -

Компьютерно-рассудочный язык.

И будут петь и плакать — все на нём…

Но, слава Богу, мы не доживём.

В этом нищем краю,

безответном таком и былинном, Позабыла земля

заскорузлые руки забот. Пролетят журавли

запоздалым, тоскующим клином,

И рванётся вослед в поднебесье

пернатый народ. И закружатся листья

в какой-то отчаянной пляске, Унося за собой волглый запах

берёз и осин. И смешаются странно

земные с небесными краски, И потянет от берега

холодом первых седин. Не зови, не проси меня

край этот нищий оставить. Я навеки прирос к неприкаянной

русской земле. Вот декабрь придёт,

и сотрёт всё случайное заметь, И повыжгут морозы всё то,

что рождалось во зле. И тогда по весне,

под апрельские тёплые зори Зашумят и наполнятся

радостным светом леса, И очнутся поля от сиротства,

безверья и горя, И о верности отчей земле

возгласят небеса.

3. "Несчастное дитя казармы и тюрьмы"

Свои странствия по Северу Александр Добролюбов начал весной 1898 года, расставшись с университетом, уже будучи автором книги стихов "Natura naturans. Natura naturata" ("Природа порождающая. Природа порождённая"). Отдельные вехи его биографии буквально смыкаются с клюевскими. С конца 1898-го до весны 1899 года он пребывает в Соловецком монастыре, готовится принять послушание, носит вериги, но, как и Клюев, уходит из монастыря. Перебирается в Поволжье, где основывает собственную секту. Дважды подвергается аресту, причём второй арест был связан с обвинениями в иконоборчестве, как писал в своём дневнике Валерий Брюсов, "оскорблении святыни и величества". Подобно клюевскому "наставнику", снявшему со своего "ученика" крест, отрекался от православия, о чём писал Льву Толстому — "слово вера разбилось для меня". Современники вспоминали, что на вопросы о Христе Добролюбов отвечал им: "О ком ты говоришь? Если о сыне Мариам, то я о нём ничего не знаю"…

Брюсов вспоминал, что в 1890-е годы, ещё до своего ухода, Добролюбов "был пропитан самим духом декадентства". Считал искусство единственной самодовлеющей ценностью, курил гашиш, проповедовал красоту смерти, писал поэму о каннибализме… Истерический декаданс сменился не менее истерическим "покаянием", во всяком случае, спорадический отказ от творчества, которое было ранее единственным, что заслуживало внимания и преклонения, свидетельствует не просто о переломе в мировоззрении, но и о серьёзных колебаниях психики.

Он прошёл и тюремное заключение, и сумасшедший дом. Основал в Поволжье секту добролюбовцев — своих последователей и учеников. Изредка появляясь в Москве, он поражал своим видом прежних друзей. Тот же Брюсов записал в дневнике впечатление от очередной встречи: "Он был в крестьянском платье, сермяге, красной рубахе, в больших сапогах… Теперь он стал прост, теперь он умел говорить со всеми… И все невольно радостно улыбались на его слова. Даже животные шли к нему доверчиво, ласкались" (как тут не вспомнить рассказ Клюева о Соловках!). Свой собственный духовный переворот он мыслил не иначе как предшествие грядущего духовного преображения всей России.

Переворот был на самом деле глубоким и всесторонним, полностью преобразившим личность бывшего декадента. Он странствует по Уралу, Сибири, Пермской, Рязанской, Оренбургской губерниям, где создаёт общины своих

Журнальный вариант. Продолжение. Начало в N 1-2 за 2009 г.

последователей — "добролюбовцев", чьим жизненным принципом становится принцип "невидимого делания", в основе которого лежит исключительно ручной труд. Нетрудно предположить, что на своём странническом пути он встречался и с "молчальниками", от которых многое усвоил — во всяком случае, иные современники вспоминали, как Добролюбов прерывал разговор и, произнеся: "Помолчим, брат!", — углублялся в безмолвие. (В "Гагарьей судьбине", в рассказе о скитаниях Клюева по Кавказу после бегства от скопцов есть упоминание и о секте молчальников: "…По рассказам старцев, виделся с разными тайными людьми; одни из них живут в горах, по году и больше не бывают в миру, питаются от трудов рук своих. Ясны они и мало говорливы, больше кланяются, а весь разговор: "Помолчим, брат!" И молчать так сладко с ними, как будто ты век жил и жить будешь вечно".) "Человеку нужно только очиститься, и тогда для него будут возможны и откровение, и непосредственное общение с духовным, невидимым миром, и чудеса… Только телом и разумом занимаетесь все вы, а духа не знаете. Даже своего духа не знаете вы, а Дух Божий сокровенен от вас". Это не просто строки "Из книги невидимой", вышедшей в 1905 году стараниями сестры и жены Валерия Брюсова. Это своего рода правило жизни Добролюбова, которое он внушал каждому, согласному его слушать. Послушав его, записал в своём дневнике Лев Толстой: "Нельзя проповедовать учение, живя противно этому учению, как живу я. Единственное доказательство того, что учение это даёт благо, это — то, чтобы жить по нём, как живёт Добролюбов". Эта запись относится к 1907 году, а четырьмя годами ранее Александр Блок написал свой стихотворный портрет того, о ком позже заговорили: "…Среди современных религиозных творцов личность Александра Добролюбова — единственная живая, яркая, необычная личность, и в ней загадка России, и в ней — её святыня". Стихотворение так и называлось: "А. М. Добролюбов".