— Насекомые организмы? — повторила Елизавета Кирилловна. — Это как в огороде бузина, а в Киеве — дядька.

Карпушкин, поежившись, замолчал.

— Верзила какой, — вполне искренне удивилась географичка, — а двух слов связать не может! Не стыдно?!

Может, Карпушкину и было стыдно, но все равно он не помнил, кто такой Вернадский, да и при чем он здесь.

И тут поспешил на выручку друга отчаянный голубятник, хитроватый Витька Говорухин, по-уличному — Ширя:

— Елизавета Кирилловна! — он выпрямил высоко над головой свою

длинную руку.

— Тебе чего? — спросила подозрительно учительница. Витька встал:

— Мне это, надо очень…

Раздался сдавленный смешок: "Приспичило".

— Не туда, куда думаете, дураки, — отреагировал, ни на кого не гля-

дя, Ширя. И, взглянув просительно прямо в лицо Елизавете Кирилловне, продолжил:

— Мне корову надо подоить. Мамка в поселок уехала. Катька с битоном ждет.

Снова раздался смешок.

Кто-то с задней парты поинтересовался:

— Чью корову-то?

— Выдумываешь, чтобы выручить дружка своего, — это раз, — строго произнесла учительница. Мельком взглянув на Карпушкина, которому наверняка уже подсказали ответ, как бы мимоходом, что было обиднее всего, наставила нерадивого:

— А ты, если думалка есть, думай! И уже Говорухину:

— А во-вторых, не битон, а бидон! Ясно? Витька нехотя сел, пробубнив:

— Меня Петр Петрович отпускал, а вы… бидон… И про Вернадского в учебнике нет.

Похоже, ему действительно надо было идти в стадо на дойку. Вспомнив про Карпушкина, учительница спросила:

— Отвечать будешь? Тот молчал.

Во мне смутно росло несогласие с происходящим. Словно кто-то толкнул меня. Негромко, но внятно я произнес:

— И чего она прицепилась? Женька — партизан еще тот! Не выдаст своих. Тем более Вернадского. Чем он занимался!

В классе раздался громкий, дружный хохот.

— Ватагин, встань! Вернадский — великий ученый, а ты паясничаешь! Все ясно, веры в мою серьезность у нее не было никакой. И откуда

взяться этой вере, если на предыдущем уроке, рассказывая у доски об открытиях европейцами Памира, Китая и намереваясь произнести имя великого итальянского путешественника Марко Поло, я ни с того ни с сего ляпнул: "Хрущев". И остолбенел, не понимая самого себя. С чего бы это? Зачем здесь эта фамилия? Ее на радио хватает.

Хохот в классе был посильнее сегодняшнего. Но материал я знал и получил в тот раз четверку. Сейчас под грозную команду учительницы я встал.

— Что ты себе позволяешь? Шутовство на уроке? Ставлю тебе единицу! — воскликнула она. И, кажется, обрадовалась своим словам: впервые с начала урока на ее лице появилась улыбка.

— За что? — вырвалось у меня.

— И ты не понимаешь, за что?

— Нет.

— Выйди из класса, тогда поймешь!

Когда я уже подходил к двери, Колька встал из-за парты:

— А ты куда? — последовал окрик учительницы.

— Я тоже уйду, — произнес Ракитин, — не привыкать…

Кажется, учительница растерялась. Последовала пауза. Колька уверенно пошел к выходу. Но когда поднялся Говорухин, она встрепенулась:

— Ты?

— Я тоже уйду.

— Всем сидеть! — опомнившись, скомандовала Елизавета Кирилловна. — Всем оставаться за партами.

Она чего-то испугалась.

Когда мы с Колькой оказались на улице, он спокойно предложил:

— Давай бросим школу. Долбилы эти… Я опешил:

— Мне нельзя.

— Почему?

— Если из школы уйду, то из драмкружка выгонят.

— Сдался он тебе! — удивился Колька. — Кружок! Я промолчал.

Участие в постановках, те роли, которые мне доверяли играть, было для меня самое важное в школе. Все говорили, что у меня талант. И я начал с замиранием сердца верить в это. Я тайно мечтал стать настоящим артистом. Первым из нашего села!

На следующем уроке Елизавета Кирилловна подняла первым меня.

— Что вы знаете, Ватагин, о странах Восточной Африки, в частности, об Эфиопии? — Ее "вы" ничего хорошего не обещало.

Я читал в учебнике про Эфиопию, но все, что теперь делает учительница, мне казалось неправильным, не таким, каким должно быть.

— Я не буду отвечать.

Взгляды наши встретились. В ее темных глазах вспыхнул огонек, как мне показалось, какой-то радостный даже. Пока открывала журнал и искала мою фамилию, она скороговоркой произнесла:

— Вот и ладненько! Ставлю единицу. Вторую, Ватагин! Заметь, несмотря на то, что все говорят мне, что ты способный.

Дневник она у меня не потребовала. Очевидно, догадалась, что я не дам его. Из принципа. Хотя дома его у меня никто никогда не проверял.

По классу прошелестел шепоток. Она быстро его погасила, подняв для ответа нашу круглую отличницу Нинку Милютину.

И поплыл над головами четкий, уверенный голосок:

— Эфиопия находится в Восточной Африке. Столица — город Аддис-Абеба…

Я не знал, что будет дальше, но уже понял: отвечать я и в следующий раз не буду.

После урока Колька одобрил мое решение.

…Вскоре в журнале против моей фамилии стояли уже три единицы.

Когда всем в классе стало ясно, что меня "заклинило", я не сдамся, отличница Нинка Милютина предложила идти всем вместе к директору школы. Я наотрез отказался. Решили идти без меня. Но сложилось по-другому.

Перед очередным уроком географии меня пригласила к себе завуч Анна Трофимовна.

— Владимир, ты понимаешь, что делаешь? — строго спросила Анна Трофимовна. Она стояла, положив руку на телефонную трубку.

"Если я отвечу, что не понимаю, она будет куда-нибудь звонить, — подумалось мне, и я невольно усмехнулся своей нелепой мысли, — в милицию, пожарку? Или моим отцу с матерью, которые телефонную трубку-то ни разу в руках не держали?".

Я молчал.

Завуч продолжила:

— Хочешь быть всех умнее? Какой пример ты подаешь остальным? — голос у завуча начал звенеть. Она убрала руку с телефона. Села за стол.

— Давай договоримся: ты отвечаешь на уроке Елизавете Кирилловне. Не менее трех раз. Иначе будет двойка за четверть. Понял?

— Руку поднимать я не буду. Спросят, отвечу, — заявил я.

Поднимать руку в классе я действительно не мог. Я воспитывал в то время свою волю. Дал себе еще в шестом классе зарок: отвечать только тогда, когда спросят. Так я, молча, противостоял нашим отличникам. Мне не нравилось, как они тянули руки.

Вскоре рядом с тремя единицами по географии в журнале против моей фамилии красовались три пятерки.

— Видишь, — наставительно говорила мне Нинка на репетиции в драмкружке, где она всегда была на вторых ролях и нисколько, кажется, не тужила на этот счет. — Если не своевольничать, можешь стать отличником.

А я не видел такой перспективы.

Ходить в школу расхотелось. То, что получил три пятерки по географии, мне не казалось победой. Я бредил сценой, и эта история с единицами, а по-

том пятерками казалась мне глупым спектаклем, на котором меня прилюдно высекли.

Мы перестали с Колькой Ракитиным ходить на уроки.

Не каждый день, но всё чаще оказывались на речке. Родители думали, что мы уходим в школу, в школе мы говорили, что заняты с родителями по хозяйству. Помощь родителям считалась вполне уважительной причиной, особенно для учителей, имеющих свое хозяйство.

Вскоре у нас появились и удочки на речке. Их мы домой не носили, прятали в зарослях шиповника.

Рыбак из Кольки оказался никудышный. Я впервые видел, чтобы на рыбалке сидели и читали. И кто? Колька Ракитин! Он носил с собой потрепанную книжку.

— Откуда она у тебя? — удивился я.

— Помнишь, жил учитель на квартире у бабки Ваньковой? Когда уезжал, оставил на память… А ты знаешь, отчего бывает солнечное затмение? — сходу огорошил он вопросом.

— Нет, — произнес я.

И Колька начал рисовать прутиком на мокром речном песке Солнце и Землю. С этого дня я стал познавать азы астрономии. Колька был неистощим.