"С. Ю. К-ву. Ах, как же ты рвёшься к большому корыту, ах, как же копыт-ками нервно сучишь! А я поживаю легко и открыто — и этого ты мне вовек не простишь. И в позднесоветской и в нынешней жизни, и в вёдро, и если не видно ни зги, я просто жила и служила отчизне, а ты ей постыдно лизал сапоги… Ты был и евреем и антисемитом, кидался туда, где поболее куш. Уходишь непризнанным, незнаменитым, слепой браконьер человеческих душ. Теперь ты клевещешь, ну, нет уж, довольно! — мне мертвые вверили быть начеку. Господь научил — и ни капли не больно! А хочешь, другую подставлю щеку?"

Особенно позабавила меня строка, где она сравнивает наши литературные судьбы:

"Я просто жила и служила отчизне, а ты ей постыдно лизал сапоги". Помилуй Бог, отчизна — это Родина-мать, какие могут быть у отчизны "сапоги"? "Сапоги" были у Сталина, но их лизал не я, а Евтушенко, "сапоги" были у Ельцина, но их лизала целая шеренга кондаковских единомышленников-"демо-кратов" — Чудакова, Оскоцкий, Черниченко, Карякин, Ахмадуллина, Гранин, Ал. Иванов и прочие подписанты позорного письма "42 писателей", требовавшего от Ельцина репрессий над патриотами в октябрьские дни 1993 года, регулярно потом собиравшиеся на разговор с ним в Бетховенском зале. "Сапоги" лизал у А. Н. Яковлева Ф. Кузнецов, когда помогал члену Политбюро в работе над известной русофобской статьёй "Против антиисторизма". А Поляков — гуру и покровитель Кондаковой, являющийся сегодня функционером "Единой России", — кому из её высших чиновников, делая партийную карьеру, он "лижет сапоги", к кому из вице-премьеров напрашивается на приём? Вот о чём надо переделкинской амазонке подумать.

Ну, в конце концов, тот факт, что Кондакова помогла своему начальнику — председателю Литфонда Полякову — отсудить переделкинскую собственность, пошла на риск лжесвидетельства, разве это нельзя понять так, что она (разумеется, фигурально) от избытка чувств вылизала ему обувь?

А с каким неграмотным, но искренним пафосом пишет Надя о своём призвании — "мне мёртвые вверили быть начеку". Значит, у неё есть доверенность не только от живого Огнева, но и от кого-то из мёртвых? Интересно, кто же из мёртвых поддерживает её, от чьего имени пророчествует наша весталка? Может быть, это о своём бывшем муже Борисе Примерове? Он был честным и талантливым русским поэтом. У меня с ним в 60-е годы сложились товарищеские отношения. Не раз, бывало, мы собирались вместе с Рубцовым, Передреевым, Соколовым в одном кругу.

В 1995 году Борис Примеров повесился на своей переделкинской даче, которую унаследовала после него Кондакова. Борис наложил на себя руки в отчаянье от того, что на его глазах рухнул Советский Союз, а жена становится оголтелой демократкой. "Боже, верни нам Советскую власть", - писал он в своём предсмертном стихотворении. Я думаю, что если он является своей вдове и что-то "вверяет" ей, то, конечно же, негодует за глупые и лживые стихи, которые она печатает в "ЛГ", за разрушение любимого им Переделкино, последнего оплота советской писательской жизни…

Но что там Борис Примеров! Наша "дама с прошлым" "пивала в охотку и с Высоцким — шампанское и с Вампиловым водку" (в той же подборке), но, однако, и этого общения ей мало: она, оказывается, "учится" "у Блока умирать".

Правда, Александр Блок умирал в нищете и почти голодной смертью в пустой квартире, а Надюша только что вложила около трёх миллионов рублей в "ремонт и реконструкцию своей дачи", наверное, не для того, чтобы умереть на ней с голоду…

В своём рифмованном поклёпе Кондакова пишет, что будто бы я "кидался туда, где поболее куш". Хочу сообщить нашей прокурорше, что когда меня в апреле 2008 г. избрали председателем МЛФ, то я на другой день распорядился, чтобы моя зарплата на той же должности была вдвое меньше кузнецовской (дабы не уподобляться ему). И зарплата Переверзину мною была тоже сокращена вдвое. Пусть писатели знают, что мы избраны не для того, чтобы обогащаться по-кузнецовски "на халяву", а чтобы спасти Переделкино от приватизаторов.

А сэкономленные от наших зарплат средства пошли на поддержку местных отделений МЛФ.

Пусть к тому же задумается Кондакова о том, что литгазетовская зарплата её покровителя Ю. Полякова равна или даже превышает сумму ежемесячных зарплат всех 20 сотрудников журнала "Наш современник". Вот уж кто ищет, "где поболее куш"…

"А хочешь, другую подставлю щеку?" - с неожиданным кокетством взбрыкивает Надя в последней строке. Не надо, ради Бога, не нужна мне ни твоя ланита, ни какая другая часть тела. С мужчинами, несправедливо и неосмотрительно оскорблявшими меня, я не церемонился. Мои пощёчины горели на щеках многих авторов и даже сотрудников "Литгазеты". Но это мужчины. А как поступать с женщинами? Не знаю. Поэтому скажу так: во-первых, Евангелие надо знать, дорогая. "Другая щека" подставляется только после того, когда уже на первой лежит отпечаток. А во-вторых, с женщинами, какими бы они ни были, разговаривать на языке пощёчин и бесполезно, и некрасиво. К тому же я человек брезгливый, после этого действа потом руку не отмоешь. Не думаю, чтобы Поляков сам был в восторге от этого рифмованного пасквиля. Он всё-таки когда-то писал стихи. Неталантливые, но грамотные. Однако за услугу, которую ему оказала в суде пасквилянтка, надо платить не какими-то двумя-тремя стишками, а целыми газетными полосами.

Интересно, а В. Личутин и В. Костров, постоянные авторы журнала "Наш современник", всё последнее время поддерживающие Полякова, считают ли они допустимыми такие запредельные формы "литературной полемики", какие себе позволяет "Литгазета", публикуя "отвязанное" рифмоплётство Н. Кондаковой?

Конечно, это зарифмованное хамство не могло быть напечатано в "ЛГ" помимо воли Ю. Полякова. А потому хочу ему сказать: Юрий Михайлович, один раз вы подставили бедную девушку в Видновском суде, подтолкнув её на лжесвидетельство. Не слишком ли жестоко так использовать её во второй раз? Вы функционер опытный, а она ведь не ведает, что творит. Куда вы толкаете её, эту переделкинскую шахидку? Она, идя по вашим следам, уже начинает бормотать в стихах, обращённых ко мне, что-то несусветное: "еврей", "антисемит"… "При чём тут я?" — вы скажете?

А помните 22 мая 2008 г. на вашей конференции? Вы вместе с Кузнецовым чего только не наговорили. Один из вас публично возмущался тем, что я будто бы считаю его евреем, другой негодовал, что я распускаю слухи, будто бы кузнецовская дочка замужем за немецким евреем…

Поймите, ради Бога: кто вы, из какого рода-племени, за кем замужем ваши дочки (которых я, как и их мужей, никогда в глаза не видел) — всё это мне "по барабану". Перестаньте сплетничать и разыгрывать в борьбе со мной замусоленную еврейскую карту и обучать этой нечистой игре доверчивое и послушное вам переделкинское существо. Жалко её. Таких, как она, надо беречь. Таких искренних и послушных стервоз на белом свете мало. Да и Жору Зайцева берегите. Он ведь тоже несмышлёныш, за которым вы с Кузнецовым всё время прячетесь, выталкивая его, как штрафника, вперёд, на линию огня. Он подходит ко мне в Московском суде и говорит:

— Ну, Станислав Юрьевич, как же вы подзалетели! А я ему отвечаю по-одесски:

— Ты, Жора, за мою судьбу не волнуйся, наша судьба — литература: а в этом смысле у меня всё в порядке. Ты о себе подумай: ну зачем ты со своими природными данными в русскую литературу полез?

…А во всём виноват Иван Переверзин. Уговорил меня дать согласие возглавить Литфонд. Разворошили мы груды накопленного поляковско-кузнецов-ского дерьма и теперь сами задыхаемся от смрада… Ну, Ваня, погоди!

А я-то — тоже хорош! С кем только не сходился в литературных схватках: с Татьяной Глушковой, с Ильёй Глазуновым, с Владимиром Бушиным, с Александром Межировым, с Давидом Самойловым, с Анатолием Эфросом, с Марком Дейчем, с Виктором Астафьевым — и, в конечном счёте, как бы мне самому ни доставалось, — всё-таки побеждал.

А теперь сподобила меня судьба отвечать какой-то, как это помягче сказать, — Кондаковой. Господи, как низко я пал на старости лет!