— Боря! Боря! Где ты? Что с тобой?

Мама и бабушка не просто проснулись, а вскочили, стояли — по-женски неприбранные, всклоченные, беспомощные, жалкие, с глазами, округленными ужасом.

Глебка в секунды понял, что должен поступить не как ребенок, а как-то совсем по-другому. Что даже простое колебание, даже повторение того, что он услышал, для женщин станет ударом.

Трясясь всем телом, подавляя этот откуда-то прихлынувший в теплой избе озноб, он вдруг сказал не своим голосом:

— Да нет, это ошибка! Звонят тут ночью, людям спать не дают! Бабушка и мама задвигались по избе, сначала механически, скованные

и молчаливые, потом их постепенно отпустило, они завздыхали, заговорили на свои хозяйственные женские темы, велев Глебке еще поспать — было ведь очень рано, где-то, наверное, половина шестого.

Он отвернулся к стене, натянул одеяло, и там, под одеялом, трясущимися пальцами набрал номер Бориса.

Телефон сработал, послышались четкие длинные гудки, и вдруг — сумасшествие какое-то! — он услышал голос майора Хаджанова:

— Алё, — сказал тот, — говори, пожалуйста!

— Мне Бориса, — громко прошептал Глебка, — дайте Бориса!

— Ох-хо-хо! — вздохнул будто бы с сочувствием голос на другом краю мира. — Будет тебе твой Борис!

И телефон странно щелкнул. Нет, его не отключили — Глебке показалось, что по нему чем-то тяжелым стукнули: послышался шум, треск, какие-то дальние голоса. Потом все стихло.

Глеб лежал под одеялом, жадно вслушиваясь в умолкший телефон, прижимая его к уху. Потом снова набрал номер — красивый женский голос ответил, что абонент недоступен.

С тем же результатом набрал еще раз, еще и еще…

Его теперь всерьез трясло. Он был готов заплакать от бессилия. И еще ему требовалось кому-нибудь обо всем рассказать.

Но сказать маме и бабушке было немыслимо — что с ними будет? Особенно с бабушкой? Да и мама не железная, а главное, что они смогут поделать? Куда звонить, к кому обращаться? Кто вообще должен что-то сказать в таком случае? Военкомат? Кто, кто?

Глебка вспомнил, что голос человека, ответившего ему, был похож на голос Хаджанова. Его подкинуло на постели. Он встал, принялся быстро

одеваться, на удивленные вопросы женщин ответил, что обещал, да забыл повстречаться с Хаджановым, который просил непременно зайти, — в общем, плел не шибко складно и довольно убого, спросив, как бы между прочим, маму, мол, верно ли, что Хаджанов теперь ночует не в тире, а в том некрасивом доме, который построили приезжие на месте голубого домика Яковлевны.

Мама подтвердила, хотя и неуверенно, заметив при этом, что Хаджанов ночует в разных похожих домах, их теперь немало в городке, и чуть ли не один он и есть хозяин всех этих сооружений — так поговаривают его санаторские завистники. Но чаще всего бывает майор вроде бы — да, тут, в этом основательном кирпичном замке.

Теперь Глебке надлежало взять себя в руки. Он поел, оделся, перебрал в сумке учебники — все ли взял, и, подарив старшим легкомысленный гуд-бай, вышел за дверь.

Хаджанова он нашел там, где и предполагал. На стук, конечно, выглянул не он, а тот самый мальчонка с угольными глазами, и когда Глебка позвал майора, на минуту задержал взгляд, хотел что-то спросить, но сдержался и притворил дверь.

Михаил Гордеевич возник буквально через полминуты. Торопясь, обгоняя собственные слова, Глебка рассказал про рассветный звонок, про неузнаваемый голос Бориса — но он же назвал Глебку по имени! — и потом про голос, похожий на хаджановский. Про звук, похожий на удар, и наставшее затем молчание.

Майор поднял голову к небу, воскликнул растерянно:

— О, Аллах!

Потом посмотрел на Глеба.

— Ты теперь видишь, что отвечал не я? — спросил он всерьез и встре-воженно.

Глебка согласно моргнул.

— Ну, а где он, где? — майор нетерпеливо кивал головой.

— Как — где? В армии.

— Но где в армии? На какой территории? Чем занят?

Глеб рассказал, что письма приходят с номером полевой почты, и все. Боря никогда не писал, где находится.

— О, Аллах! — опять повторил Хаджанов. Теперь он не сводил глаз с младшего. Предложил:

— Давай к девяти пойдем в военкомат, скажем про звонок. Они сделают запрос. Но это по почте, сколько он пройдет туда да обратно! Целую вечность!

Он помолчал.

— Нет, надо что-то другое придумать. Может, телеграмму дать? Прямо командиру этой части?

Потом сел на скамеечку возле дома. Помолчал, повздыхал и вдруг сказал вслух, но явно — самому себе:

— Неужели я научил его на грех ему? Глеб не понял сначала, спросил:

— Чему научил?

— Стрельбе!

— А почему на грех?

— Да уж так! — ответил Хаджанов. И повернулся к Глебу: — Неужели непонятно?

— Непонятно, — пробормотал Глеб.

Хаджанов долго разглядывал брата своего ученика. Будто чему-то про себя удивлялся. Покивал головой, с чем-то соглашаясь, потом заметил:

— Хорошо, что ты за ним не пошел… Упорство, видно, не всегда похвально.

Помолчав, вздохнул:

— Нет, что ни говори, на все воля Аллаха. Поглядел на Глеба совсем всерьез:

— По-вашему, от Бога.

Он велел Глебу подождать, вышел одетый, подтянутый, с неизменным белозубым оскалом. Сперва они прошли на почту, где Глеб своей рукой написал текст телеграммы командиру части — полевая почта такая-то. К девяти, вместо школы и санатория, оба явились к райвоенкому, который с порога им заулыбался, ведь Борис был их общей великой гордостью, но по мере рассказа угасал, опускал глаза и смурнел еще больше, а в конце встречи пообещал не написать, а позвонить куда надо по оперативным каналам связи, завершив разговор обнадеживающим вопросом:

— А может, это все-таки телефонная ошибка? Мало ли их? Но я позвоню, позвоню непременно.

Хаджанов радостно раскланялся. Они вышли. На пороге военкомата расстались. Глебка был совершенно разбит, но на душе стало куда легче. Он убедил себя, что вся эта череда поступков была нужна, и вовсе не страшно, если даже произошел казус — кто-то ошибся номером.

Майор же улыбался, внешне был всем доволен. Договорились на прощанье, что при первом же известии они друг друга оповестят немедля, минуя при этом бабушку и маму. Пусть живут спокойно! И Хаджанов как-то необычно пожал руку Глеба: крепко и доверительно, будто они в какой сговор вступили.

В тот же день почта доставила Борино письмо. Короткое, с теми же странными приветами, и оно опять все переменило. И хоть мама, так ничего и не заметив, снова проворчала, что Боря опять ничего не написал "про жизнь", Глеб не ответил ей, только повторил про себя:

— Написал, написал!

Как раз про жизнь и написал! Если пишет, значит, жив и все в порядке, и утренний звонок просто обманка чужих голосов: ведь какие миллиарды звонков происходят в атмосфере! Да верещат компьютеры, несчетные чипы управляют адресами и номерами, но есть же и процент сбоя, ошибок и наваждений — ведь послышался же ему на том конце провода голос Хад-жанова, хотя тот спал в своей постели совсем неподалеку.

Конечно, Глебка сразу сообразил, что письмо отослано давно, и пока тащится по дороге пару недель, будто на старой кляче его везут, всякое может произойти, а то, что утром услышал он по телефону, произошло, как нынче толкуют, "в режиме реального времени", сию, значит, секунду! Письма же в реальном времени не живут, они всегда во времени прошедшем, минувшем, уже отлетевшем. Но вот письмо пришло, и совершилось чудо — реальное время, теперь доступное всякому даже не очень просвещенному уму, все же отступило куда-то в тень, а письмо помогло скинуть, точно рюкзак, тяжелый груз с мальчишеских плеч, одарило надеждой.

Но потом пришло еще одно письмо от Бориса — такое же забавное, с приветами, и оттого веселое. И еще одно. И еще.

Глеб встретил на улице дылду Марину, которая заулыбалась ему, увидев издалека, прибавила шаг и сказала, понизив голос, что получила от Бори письмо, в котором он сообщил ей, будто представлен к государственной награде!