Он с удивлением чувствует, что по крайней мере сейчас резкая злость на нее притупилась до какого-то кислого сожаления.

Мэтт оборачивается, и даже при свете луны Воорт видит, что слабая краска, оживлявшая лицо кузена, исчезла.

– Думаю, нам лучше вернуться, – тихо говорит Мэтт.

Воорт быстро добирается до причала, усаживает кузена в «ягуар», включает обогрев салона и бегом возвращается на берег, чтобы водворить каяк на место.

«Надо бы узнать про Джилл Таун. Но как?»

По пути домой Мэтт дышит с трудом, однако выдавливает:

– Давай зимой покатаемся на лыжах. Горных. До сих пор я ходил только на обычных.

– Замечательная идея, – говорит Воорт и плавно увеличивает скорость, стараясь избегать рытвин, поворачивать аккуратно и как можно мягче нажимать на тормоз.

– Если я буду все еще получать курс химиотерапии, можно будет попробовать Массачусетс, те места на Беркширских холмах, которые так любят дети: Джимини-пик или Баттернат. Но если начнется ремиссия, поехали в Юту. Хочу промчаться по этим черным кручам – с такой скоростью, какую и вообразить не могу.

– Я раздобуду буклеты, – обещает Воорт.

– Тебе лучше… ф-фу… остановить машину.

Воорт беспомощно наблюдает, как содержимое желудка кузена отправляется в канаву. Он может только положить Мэтту руку на спину в надежде, что простое человеческое прикосновение принесет облегчение.

Когда они едут дальше, Мэтт говорит, все еще стараясь сохранить воодушевление:

– В одной из книг, которые ты принес, я прочитал, что жизнь является результатом гибели. Чтобы родилась новая жизнь, старое должно умереть.

– Ты не умираешь.

– Я говорил о другом. Я убью этот проклятый рак, а не наоборот. И тогда я стану новой личностью.

– И что новое мы тогда попробуем? – Они уже сворачивают на Тринадцатую улицу.

– Сегодня вечером – ничего активного. Но когда вернемся домой, можно будет посмотреть какой-нибудь фантастический фильм. Раньше я их не любил, но теперь начинаю видеть, как полезно наблюдать за появлением чудовища. Понимать, с кем имеешь дело.

Улыбка Мэтта похожа на оскал смерти.

– То, что видишь, можно убить, – соглашается Конрад Воорт.

– Ты стреляешь собак? Ты стреляешь собак?

Человек с поврежденным локтем во сне комкает простыни; костяшки пальцев побелели от напряжения. Капелька пота сбегает по брови над быстро дергающимся веком.

Он шепчет имя:

– Лупе.

Он начинает метаться – медленно, тяжело ноги отбрасывают, руки отпихивают одеяло. Пот выступает на лбу, слюна пузырится и сочится по небритой левой щеке.

– Где маленькая собака?

Во сне он не может найти ее. Слишком много дыма и взрывов, глухих раскатистых ударов, и балка раскачивается в летящей пыли среди руин кухни, а на столе стоит бутылка кока-колы, и по ней стекает кровь. Человек с поврежденным локтем поднимает с пола пластмассовый собачий ошейник.

– Здесь собака! Эй! Собака!

Он вскидывается за секунду до того, как срабатывает будильник.

«Я у себя в кабинете, на выдвижной софе».

Собственное дыхание кажется громче металлической трели звенящего на конце стола будильника. Он выключает звонок. Минута, чтобы успокоить дыхание. За окном на третьем этаже еще темно, и утренний Манхэттен сияет обманчивой тусклой безмятежностью. Десять миллионов человек еще спят, но скоро их коллективное сознание будет грубо разбужено.

Чувствуя тошноту, добирается до уборной, но рвет его только желчью.

«Для Джилл Таун все готово. Наступает черед Фрэнка Грина, последнего в списке Мичума».

Он прогоняет сон: чистит зубы, принимает душ – такой горячий, что повышается температура тела, а кожа на животе и спине покрывается красными пятнами. Вернувшись в кабинет, проходит по мягкому ковру к платяному шкафу позади большого письменного стола и вытаскивает с верхней полки комплект термобелья, выцветшие, грязные синие джинсы, фланелевую рубашку в черно-красную клетку и непромокаемые туристические ботинки на резиновой подошве. Охотничья куртка, ярко-оранжевый жилет и соответствующая им кепка на меху сложены в большом выдвижном ящике. Чехол с винтовкой лежит в тайном отделении в глубине шкафа. Это отличный кожаный чехол для – согласно рекламе в «Интернет ган» – «лучшего оружия, доступного в наши дни современному охотнику».

Прежде чем начать одеваться, человек с поврежденным локтем, морщась от боли, надевает гибкую локтевую шину. Зато теперь рука выглядит прямой.

«Когда исчезнет Фрэнк Грин, детектив уже никак не сможет нас найти».

Музыкант несчастных случаев, он сыграет сегодня на винтовке – так саксофонист извлекает ноты из металла. Он использует свои знания о скорости, траектории и попадании, чтобы послать стальную полуторадюймовую пулю и изменить мир.

Внизу, в длинном, узком коридоре, он заходит в кухню – каморку, какими обычно бывают офисные кухни, – в сущности, нишу, крохотную, но функциональную: застланный линолеумом пол, стойка с покрытием из огнеупорного пластика и ряд выкрашенных белой краской шкафчиков по три полки в каждом. Включает кофеварку. Мурлыча на одной ноте – скорее мантру для сосредоточенности, чем песню, – достает из маленького, перегруженного холодильника картонную коробку с яйцами, берет два и жарит яичницу-глазунью на тефлоновой сковородке.

В столь ранний час других людей в конторе нет.

В тостере поджариваются два ломтика белого хлеба. Человека не отвлекают ни аромат колумбийского кофе, ни шипение поджаривающихся яиц, ни запах пригорающих тостов. Пища – это горючее. Горючее – это логика.

В голове звучит голос из воспоминаний двухлетней давности, голос дружеский и уважительный: «Не забывай слов Сунь Цзы, дружище. „Идти вперед туда, где не ждут. Атаковать там, где не подготовились“».

Он доедает завтрак и выходит на улицу мимо кладовых первого этажа и пустого стола администратора. Проходит шесть кварталов до круглосуточного гаража – обычно он этим гаражом не пользуется, – выводит оттуда зеленый «шевроле-лумина», дает сторожу доллар, внимательно осматривает машину и кладет чехол с винтовкой, сделанный в виде футляра для саксофона, в багажник.

– Я и сам играю на трубе, – говорит сторож. – Каждую пятницу вечером выступаю в «Астории».

Седой человек с поврежденным локтем едет на Манхэттен, залитый каким-то серым предутренним светом. Все пронизано ощущением ожидания, нарастающей энергией, готовой извергнуться с наступлением дня. Из-под крышек канализационных люков вырывается пар. Светофоры управляют пустыми улицами, будто тренируясь для машин, которые появятся еще через час. Там и сям в окнах башен из стекла и бетона горят огни. В машине работает радио, по новостному каналу рассказывают о трудовом конфликте в Детройте. Он едет на север по магистрали имени Франклина Делано Рузвельта в сторону моста Уиллис-авеню, въезжает среди ажурных стальных конструкций в Бронкс и увеличивает скорость. Дальше на север – по шоссе имени майора Дигана, дороге Кросс-каунти и Хатчинсон-Ривер в Коннектикут, – не нарушая скоростной режим, чтобы не привлекать внимания полиции.

К девяти он оказывается в западном Массачусетсе и достигает исторического городка Грейт-Баррингтон. Там, проехав мимо белых церквей и сетевых ресторанов (в архитектуре – перетягивание каната между традицией и новаторством), находит главный торговый центр. Красный «форд»-пикап с помятой пассажирской дверью стоит в третьем ряду стоянки напротив супермаркета «Прайс Чоппер», вторым слева – там, где и обещал черноволосый Купидон. Магнитная коробочка с ключами спрятана под левым задним крылом. Несколько минут спустя седой выезжает из города на восток по шоссе 23, идущему через осенние Беркширские холмы.

Мысленно он слышит голос:

– Послушай, приятель, Сунь Цзы говорил: «Самая лучшая война – разрушить планы врага».

У таблички «Ревирский государственный парк» он резко сворачивает налево – на крутой спуск через сосновый лес. За первые полмили ему попадается по крайней мере еще полдюжины пикапов, принадлежащих другим охотникам на оленей, которые на денек отпросились с работы, чтобы пострелять из ружей, забить зимние морозильники, выпить рому и побродить по лесам в ярко-оранжевых жилетах и шапках.