– Какой телефонный код Чикаго?

По телевизору начинаются новости. На экране пожарные борются с огнем, титры гласят: «Королевский отель».

Жаркие языки пламени вырываются из окон на уровне третьего этажа.

– Пожар, – стонет Микки. – Господи. Один из худших на свете способов умереть.

В час ночи, расстроенные и измученные, Воорт и Микки дремлют в бильярдной. Телевизор выключен, в камине дымятся тлеющие угли. На улице пошел дождь; струи, сбегая по тонированному стеклу, еще сильнее искажают свет береговых прожекторов, размывают пейзаж за окнами: начинающую волноваться воду у камней, далекие ажурные мосты, само небо, где самолеты, такие крохотные и уязвимые, рвутся ввысь, пока нервничающие пассажиры пытаются отвлечься от болтанки при помощи журналов «Тайм» и «Ньюсуик».

Воорт во сне беззвучно шевелит губами. Он в постели с Камиллой. Она лежит под ним и улыбается – соблазнительная, роскошная, нагая. Он опускается, чтобы войти в неё. Во сне он не может устоять перед ней.

Детектив Сантос Бриош из Чикаго отправился на мальчишник, сказала час назад по телефону его жена. Джек Розен из Сиэтла был «на дежурстве, на месте происшествия». Доктор Джилл Таун из Нью-Йорка, найденная в телефонном справочнике, по словам оператора из службы секретарей-телефонистов, «сегодня отсутствует».

– А можем мы добраться до нее сейчас? Это звонят из полиции, – сказал Воорт.

– Желаете поговорить с доктором, заменяющим ее?

– Мой звонок не связан с медициной.

– К сожалению, я не могу передать сообщение на пейджер доктора Таун она за границей. Но если вы оставите номер телефона, она будет здесь утром. Я передам, что это срочно. Большего я не смогу сделать.

Когда Воорт повесил трубку, Микки сказал:

– По крайней мере она жива. Если это та Джилл Таун.

– Та. Рабочий телефон записан на автоответчике.

Громко звонит черный телефон. Воорт хватает трубку и слышит невнятный бруклинский говор бывшего нью-йоркского детектива Джека Розена.

– Ну-ну, сообщение от мистера Гетти и мистера Рокфеллера. Чем вы заняты в такой час? Я думал, мне ответит дворецкий.

– Как там Сиэтл?

– Настоящий рай, если любишь дождь и кафешки, – смеется Розен. На заднем плане Воорт слышит голоса, видимо, других колов. – Ребята передают вам привет. И это обычные ребята, не психи. У нас тут тарарам, но ты просил позвонить, когда я получу сообщение. Что стряслось?

– Можешь проверить для нас одно имя? В Сиэтле.

– Сейчас?

– Возможно, этот человек в опасности. У меня есть адрес и номер карточки социального страхования.

– Диктуй, и посмотрим, не проявится ли чего. Кстати, Воорт, мой сын собирается летом в Нью-Йорк и…

– Разумеется, Джек. Он может остановиться у меня.

– Спасибо.

Воорт слышит щелканье клавиш компьютера.

– Между Сиэтлом и Миннеаполисом есть железная дорога, – говорит тем временем Розен. – Какие-то кретины вскакивают в поезд в Миннеаполисе, гадят здесь и едут обратно на восток. Мы из-за них скоро рехнемся. Ага. Леви. Таки вот он. Лестер Леви. Умер.

– Как умер? – спрашивает Микки по параллельному телефону.

– Сердечный приступ, – говорит Джек. – Три месяца назад. Мы отправили туда машину; где-то в деловой части города, вероятно, на работе. Но в нашей системе подробностей по таким звонкам нет. Спрашивайте в «Скорой помощи». Хотите, я вас переключу? Я знаком с начальником их ночной смены. Мы обычно играем в покер в одиннадцать утра по четвергам. Его соседка считает нас безработными лодырями. На прошлой неделе она спросила его, намерен ли он когда-нибудь найти работу.

Дождь на улице усиливается, стучит в окна, а в камине потрескивает огонь. Через несколько минут в трубке возникает другой голос, на этот раз с густым южным акцентом.

– Ни один житель Сиэтла не родился в Сиэтле, – весело говорит приятель Розена Роберт Коллинс. – Афины в штате Джорджия. Вот где я вырос.

Проверка по компьютерной базе занимает у Коллинса меньше минуты.

– Лестер Леви, – читает он с экрана. – Сорок пять лет. Избыточный вес. Сердечный приступ случился в лифте по дороге на работу в «Ансельмо фудз». Умер по дороге в больницу.

– У него и раньше были проблемы с сердцем?

– Здесь не сказано.

– В лифте он был один?

– Не знаю.

– Вскрытие проводилось?

– Судебно-медицинский эксперт не делал, но семья могла заказать сама.

– Ну а телефон ближайшего родственника есть?

– Это есть. – Роберт Коллинс диктует Воорту имя жены – Сандра – и номер ее телефона. – По крайней мере такой номер у нее был пять месяцев назад. У вас есть что-то по этому типу?

– Процитирую вас: «Не знаю».

Воорт вешает трубку, набирает номер, который дал Коллинс, и слышит гудки. Значит по крайней мере им по-прежнему пользуются.

– Алло?

Это жена, но, напоминает себе Воорт, телефон – не слишком надежный инструмент для расследования. По телефону нельзя увидеть лицо собеседника. Нельзя увидеть, отводит ли он взгляд, услышав вопрос, или краснеет, или начинает нервно постукивать мизинцем. Нельзя сказать, одет он аккуратно или модно, кричаще или скромно. Нельзя зайти в его гостиную и увидеть, дешевая она или роскошная. Телефон похож на радио. Обо всем, что окружает собеседника, приходится догадываться по голосу.

И теперь, не имея понятия, представляет ли приятный женский голос на другом конце провода личность или скрывает ее, Воорт называет свою фамилию и должность, извиняется за звонок в столь позднее время и за цель этого звонка – задать вопросы по теме, обсуждать которую будет тягостно: смерть ее мужа пять месяцев назад.

– Не понимаю. – В голосе Сандры Леви слышится скорее недоумение, чем горе. – Вы детектив из Нью-Йорка?

– Да.

– В Сиэтле?

– Нет, я звоню из Нью-Йорка. Имя вашего супруга возникло во время следствия по делу другого человека, по совершенно второстепенному вопросу. Я не знал, что он скончался. Позвольте выразить вам сочувствие.

Всхлип. Но сидящий в Воорте профессионал обязан усомниться, искреннее это проявление чувств или уловка.

– По крайней мере вы не сказали «соболезнование». Ненавижу это слово, – говорит она. – Такое формальное, такое холодное.

– Вы не возражаете, если я задам пару вопросов? Это могло бы по-настоящему помочь нам с делом, которым мы занимаемся здесь, в Нью-Йорке.

– Лестер никогда не бывал в Нью-Йорке. Он вообще нигде не бывал. А потом мы собирались переехать в Париж, но он умер.

– Простите. Я плохо объяснил. На самом деле нас интересует не Лестер, а другой человек, которого ваш супруг, возможно, знал. Имя Лестера было в его записной книжке. Мы обзваниваем всех, кто там упомянут. За сегодня это для меня тридцатый звонок.

– А как зовут этого человека? – Женщина уже не так напряжена, ей даже немного любопытно.

– Алан Кларк. – Воорт называет имя покойника из Монтаны.

Пауза. Возможно, она думает, хотя, знает Воорт, вполне могла и подпрыгнуть от потрясения. Она могла отреагировать как угодно.

– Не помню, чтобы я когда-либо слышала это имя, детектив Воорт.

– А имена Чарлз Фарбер или Джилл Таун? Любое из них?

– Лестер мало говорил о делах, – отвечает Сандра. – У нас было такое правило. Я не говорила дома о своих подопечных – я воспитательница в детском саду. Он не говорил о производстве продуктов питания.

– Ну, возможно, Лестер знал этих людей не по бизнесу. Может быть, в связи с политикой. Мистер Кларк активно ею занимается. А Лестер?

– Ха! Лестер не смог бы вам назвать имя нашего конгрессмена. Он не голосовал уже лет двадцать. Никогда не читал газет – только страницы, посвященные науке. Он любил есть, пить и играть в гольф – в таком порядке, но только если ездить по полю на электрокаре, прихватив с собой набитый сандвичами холодильник. Он никогда не следил за собой. Я ему говорила, – ее голос дрожит, – хоть иногда делать упражнения.