– Откуда вы знаете, что он был моим другом?

– Он проходил проверку. Здесь всех проверяют. Он рассказывал мне о вас, старом друге, детективе Воорте. О вашей семье. Об истории. Мичум любил вас.

Шеска подошел уже достаточно близко. Он слегка поворачивается к копу правым боком.

Воорт, кажется, слабеет от горя и воспоминаний. Шеска знает, как подрывает силы и то и другое.

Он сжимает пальцы правой руки в щепоть. Оружие готово. Прошли годы с тех пор, как Шеска пользовался им в последний раз, но он не сомневается, что все сработает как надо.

Кто-то начинает барабанить в дверь.

Проклятие!

В этой организации так барабанят только при чрезвычайной ситуации.

– Позже! – рычит Шеска.

Но заминка работает на убийцу, потому что Воорт оглядывается на дверь. «Давай». Рука начинает двигаться. Но из коридора доносится голос фотографа:

– Там внизу полиция.

Через несколько мгновений, открыв дверь (по спине течет пот: все висело на волоске), Шеска узнает, что у копов внизу фамилия та же, что и у посетителя.

– Это Воорты, – говорит сбитая с толку блондинка. – Они все Воорты, как и он.

Прокурору округа Манхэттен Уоррену Азизу тридцать семь лет, хотя выглядит он не старше двадцати пяти. Он темноволос, предпочитает готовые темно-коричневые костюмы, белые рубашки и широкие оливковые галстуки. Его официальный кумир – защитник интересов потребителей Ральф Нейдер. Его досье безупречно, политические убеждения либеральны, мягкий подход к конфликтным ситуациям вошел в легенду, а карьера – с тех пор как он окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета – несется по тщательно спланированной восходящей траектории, которую он не желает замедлять.

– Я не буду просить судью об ордере на обыск до завтра, – говорит Воорту этот ирано-американец в третьем поколении. Давай дадим мэру шанс заставить Вашингтон сделать первый ход.

Воорт знает, что Азиз начал общественную жизнь, рано продемонстрировав проницательность. Он занимался сбором средств на благотворительность на Манхэттене в частных квартирах, представляясь влиятельным людям и объясняя, что еще не решил, чего именно хочет, но предпочел бы какую-нибудь выборную должность, на которую ныне занимающий этот пост политик от демократической партии добровольно не намерен баллотироваться вновь.

– Я не заинтересован в том, чтобы устраивать неприятности людям, которых уважаю, – говорил он тогда и по-прежнему повторяет это в речах, интервью или на закрытых переговорах, характерных для громких дел, которые он выигрывает, оставляя оппонентов онемевшими, а их клиентов – в тюрьме.

Теперь Азиз говорит Воорту:

– Если хочешь узнать, на что способен Шеска, не надо состязаться с ним в стрельбе, или он отопрется. К тому же если он умен, то начал вывозить из здания материалы в ту же секунду, как ты вышел. Он знает, что тебе нужен ордер. Единственная цель получения ордера, какую я могу увидеть, – это еще больше поддать жару, но мэр и Эйзенштейн – он имеет в виду старшего сенатора от штата – как раз этим и занимаются в округе Колумбия. Только шепни слово «бомба», и они уже у телефона. Давай не увлекаться только потому, что нам очень хочется что-то сделать.

– Но Шеска…

– Запер тебя в кабинете? На пять минут? – Окружной прокурор качает головой. – Если бы полчаса, час – тогда, может быть, мы могли бы заявить о незаконном лишении свободы. Но чего мы хотим на данном этапе: сотрудничать с этим типом или воевать с ним? Не ты ли говорил, что он, возможно, знает, где сейчас Фрэнк Грин?

– Я говорил, что он, возможно, пытается убить Фрэнка Грина. Они оба представляют опасность.

– Это ты так считаешь. – Азиз по-прежнему невозмутим. – И я уважаю тебя, но без доказательств, – он пожимает плечами, – путь первым попробует мэр. Ничего себе! Если Хиззонер не добьется ответа завтра к восьми утра, ты получишь свой ордер. И войдешь в тот особняк за полчаса – с кувалдой, если они не откроют. Но сначала мы попробуем обойтись без Шески.

Микки, вернувшийся из Массачусетса несколько часов назад и привезший рисунки Фрэнка Грина и его портрет, нарисованный в полиции штата, фыркает. Он не расположен медлить.

– До даты, обозначенной на рисунках, осталось два дня, – напоминает он Азизу.

– А вдруг это день его рождения? – отвечает окружной прокурор.

– Это означает, что он может установить бомбу уже сегодня вечером, пока вы смотрите на Бродвее «Гершвин снова жив», – говорит Микки. – Возможно, у нас нет даже двух дней.

Прокурор не попадается на удочку, не повышает голос, не краснеет и не меняет спокойной интонации.

– Я понимаю ваши чувства, но у вас нет доказательств, что он добыл динамит. Закон не запрещает покупать гоночное топливо. Вам нужен обоснованный ордер? Или такой, который опротестуют, потому что мы арестовали человека слишком рано? ФБР утверждает, что никогда не слышало о Фрэнке Грине.

– Но список Мичума…

– Именно! Только из-за этого списка вы и взялись за него. Вы показываете мне рисунки. Говорите, что он купил удобрения. Удобрения покупают тысячи людей. Поскольку мы тут не в Китае, я ничего не могу поделать. А вы, – качает головой Азиз, – хотите показать портрет Грина по телевидению. Я согласен с комиссаром. Мы этого не сделаем, иначе он может подать на нас в суд, как тот тип из Атланты, которого заподозрили в подготовке взрыва, подал в суд на ФБР.

Втроем они образуют треугольник человеческой беспомощности у окна кабинета Азиза на четырнадцатом этаже, в его легендарном «зале борьбы с преступностью», украшенном семейными фотографиями и рисунками детей окружного прокурора, шестилетних близнецов. Мебель скромная, из мореного дуба. Из окна этой аскетичной комнаты они смотрят вниз, на место, возможно, грядущей катастрофы – Полис-плаза, один, городскую крепость, защищенную с трех сторон – на расстоянии – бетонными барьерами, а с четвертой – полицейскими машинами, охраняющими подступы к зданию и разрешающими проезд только машинам с пропусками.

Но, думает Воорт, как же уязвимая пешеходная зона за барьерами, скульптуры, церковь Святого Андрея? Весь день сотни людей проходят между барьерами во всех направлениях: с Чэмберс-стрит, через арку муниципального здания или по широким ступеням.

Воорт и прокурор округа отражаются лицом к лицу в двойном стекле.

– Тогда опубликуем портрет по другой причине, – настаивает Воорт. – Скажем, что нам нужна помощь в расследовании убийства. Возможно, Грин обладает информацией, но мы не можем его найти. Это правда!

Азиз задумывается.

– Я так и предложу.

Хуже всего – и это знают оба – то, что все полицейские здания останутся, как обычно, открытыми для туристов, копов, приехавших из-за границы чиновников. Публика не будет знать о том, что тут может произойти.

«Мы выделим дополнительную охрану для управления и для полицейского участка, который он нарисовал… черт, да для всех участков, – сказал им час назад комиссар полиции на совещании, приказав создать специальную группу для поисков Грина и изучения Шески. – Но никакого тарарама. Никакой паники, пока мы не будем знать больше. На данный момент всё – чистое предположение. Грин даже не пытался угрожать».

Три часа дня. Прошло четыре полных разочарований часа с того времени, как Воорт покинул особняк – после того, как человек десять родственников, дежуривших у постели Мэтта, по звонку Микки примчались и вытащили его.

– Ты решишь, что я брежу, – позже рассказывал Воорт Микки, – но Шеска собирался убить меня у себя в кабинете. Я чувствовал это. Но даже не понимал, пока не раздался стук в дверь. Он на секунду отвел взгляд – и с лица будто маска слетела.

Микки рассказ Воорта совсем не кажется бредом. Для Микки Воорт обычно прав. Губы Микки побелели, взгляд стал жестким. Возможно, так бывший морской пехотинец Микки выглядел десять лет назад, во время стычек в нейтральной зоне на границе Северной и Южной Кореи. Эти столкновения так никогда и не стали достоянием публики, но Воорту Микки о них рассказывал.