Как-то раз случилось, что, кроме меня, никого не было дома. И мне вдруг захотелось проверить свой страх высоты. Может быть, теперь это для меня возможно? Я робко открыла дверь и со страхом (мурашки по всему телу) сделала шаг на балкон и встала замерев, словно каменная, боясь сделать малейшее движение, дрожа от мысли посмотреть вниз с 7-го этажа. Я старалась смотреть только вдаль, вправо, на Ржевский переулок. Было тихо, не видно людей, не слышно голосов, вечерело… И вдруг что-то меня отвлекло от моего состояния: из-за угла Ржевского переулка выплыла тонкая высокая женская фигура в чем-то длинном, черном и… нежданно свернув на Малую Молчановку, шла как-то особенно, бесшумно, как бы едва касаясь тротуара. Шаг ее был так легок и так стремителен, что казалось — она очень спешит, но это ей совсем не трудно, так послушны ее легкие длинные ноги. Они несли ее, и им было легко ее нести, она была почти невесома. И я так любовалась ею, что забыла про высоту. Я никогда не видела, чтобы кто-то шел так, словно ветер нес его. И вот она идет уже мимо балкона, уже прошла его, я вижу ее теперь со спины.

Я подошла к барьеру балкона и не спускала с нее глаз, боясь, что она повернет в переулок и исчезнет. Может быть, эта легкость ее мне кажется потому, что у меня кружится голова от высоты. Я закрыла глаза на секунду, открыла их снова — голова не кружилась. Я тут же поймала ее взглядом и опять смотрела на эту тонкую летящую женщину в черном. Я первый раз в жизни видела такую походку — «перекати-поле».

Вечером к нам пришли Сережа с Мариной. Я открыла им дверь.

— Маруся! Вы больше не боитесь балкона? — спросила вдруг Марина.

— А почему вы спрашиваете меня об этом? — пораженно сказала я.

— Я проходила сегодня перед вечером мимо вашего дома и видела вас на балконе.

— Как? Это были вы? — удивилась я, еще более пораженная. — Вы были в черном?

— Да, это мое старое черное платье, сшитое еще в талию. Я люблю его. Ненавижу эти модные широченные халаты.

— Марина! А я вас не узнала. Вы не шли. Вы летели!

— Да. Я всегда хожу быстро. Терпеть не могу тащиться, я тогда сразу устаю! — сказала Марина.

Помню свою крайнюю усталость в этот день. После репетиции было страстное желание поскорее уйти домой и лечь в свою кровать. Отдохнуть надо было еще и от 2-часовой гимнастики: нас учили, как надо естественнее падать в обморок на сцене. Я добилась полного успеха: падала словно подкошенная, вытянувшись на полу, как покойница. Я спешила домой, так сладко казалось лечь скорее в постель. Но… отдыхать не пришлось. Дверь открыл мне Борис:

— Сейчас звонила Марина, просила нас с тобой обязательно прийти к ним на елку.

— Очень рада! — ответила я. И тут же достала из шкафа свое новое синее платье, покрытое черным шифоном. Помню свое волнение: там я увижу первую жену Бориса[94] и его 3-летнего сына Андрюшу..[95]

Я была уверена, что нас позовут на елку и зашла недавно в игрушечный магазин и купила для Андрюши и Али две изящно сделанные дудочки, издававшие звук, похожий на тот, в котором пассажиры слышат приказ к отправлению поезда.

Я не помню, как мы с Борисом пришли, кто нас встретил, с кем нас знакомили, все это абсолютно исчезло из памяти. Но как ясно помню себя в самой большой комнате в их квартире, в Алиной детской. Большая елка в огнях на ковре посреди комнаты. Вижу около Бориса Сережу; как сейчас, слышу их заразительный смех, но ярче всего в памяти остался Андрюша, изящный, красивый мальчик с тонким голоском.

— Я могу взлезть к вам на плечи! — первое, что он сказал мне.

— Я боюсь тебя. Я упаду тогда и наверное умру, — говорю я.

— Неправда! Не умрете! — звонко хохочет Андрюша и карабкается, вцепляясь в мое платье.

Я медленно, мягко падаю в обморок, который только что изучила. Андрюша визжит от восторга.

— Нет! Нет! Она живая! Папа! — тащит он отца. — Ты тоже так упади! Ты умеешь?

— Ну уж нет! Дудки, чтоб я так упал! — смеется Борис.

— Дудки! Дудки! — закричал Андрюша от восторга.

— Боря, где мой сверток? — спросила я.

— Я забыла его на подзеркальнике в передней.

— Принесите его, пожалуйста!

— А что там? — спросил осторожно Андрюша.

— Там дудки, — говорю я.

— А чьи они? — спросил он очень тихо.

— Сейчас будет одна дудка твоя, а другая Алина.

И тут же робко выглянула из-за елки детская головка с большими глазами небесного цвета. Она, видимо, давно спряталась за елку, наблюдая за нами.

Вошла Ася.

— Мама! Мама! — восторженно закричал Андрюша. — У меня дудка сейчас будет!

— Здравствуйте, — сказала Ася, очень приветливо улыбаясь, протягивая мне руку.

В этот вечер она казалась мне еще милее. Я не заметила, как вошла и встала у дверей Марина. Мы говорили о чем-то с Асей, и мой взгляд словно был притянут вдруг внимательным, зорким взглядом Марины. Весь этот вечер она была так мила и добра ко мне, из чего я поняла, как сестры любят друг друга. Марина громко позвала нас всех к столу. Оказывается, стол был накрыт наверху, в Сережиной комнате. За столом было уже много народу. Здесь я познакомилась с Асиным будущим мужем, милым Маврикием Александровичем..[96]

Все гости благодарили его за необыкновенный торт. Все видели такой впервые. Торт был красивый и слегка жидкий, пропитанный волшебным сиропом, он таял во рту.

На другой день после елки Марина просила меня прийти к ним днем. В Марининой комнате мы были втроем: Ася, я и Марина. Так интересно, радостно и весело завязывался узел нашей дружбы и родства втроем. Мы так много и счастливо смеялись, так много истратили энергии, что все трое очень устали, утомились и легли втроем на широком Маринином диване. Но смех не оставлял и душил нас, мы все трое почувствовали большую слабость и только тут поняли, что мы очень проголодались. Марина тут же пошла в кухню, но нашла там только огромное блюдо клюквенного киселя. Помню, как хотелось есть, и мы опять не могли, мы опять изнемогали от смеха. Мы все так ослабели, что еле держали ложки в руках. И все-таки прикончили весь кисель.

Как-то утром звонит к нам Марина:

— Вы с Борисом ели сегодня что-нибудь?

— Нет. У нас нет ничего.

— Сию же минуту одевайтесь и идите ко мне.

Марина с какой-то страстью кормила тех, кого она любила, а время было голодное.

— Я в шкафу у себя нашла кулек с мукой и пеку сейчас блины, а вчера мне в одном доме подарили селедку. Идите скорее, пока горячие! — Крикнув вдруг: — Ой! у мне блин горит! — она бросила трубку.

Мы с Борисом тут же отправились. Поднимаемся наверх, в кухню. Чад ужасный! Алы рыдает!

— Перестань! — кричит Марина. — Стыдно реветь! Видишь Борис с Марусей пришли. Сейчас будем блины есть.

— А почему она плачет? — спрашиваю я.

— Мне на голову с потолка упал таракан, — смеется Марина. — Она никак не может пережить такое для меня оскорбление.

— Бедный таракан! Так мне жаль его! — говорю я плаксивым голосом. — Он такой маленький, он так испугался огромной Марины! Его сбросили на пол, он больно ушибся, у него сломались ножки.

— А как он смеет… — еле выговаривает Аля сквозь слезы, — прыгать на мамину голову?

Аля была умным ребенком, и мне всегда казалось, что она с самого раннего детства чувствовала разницу между Мариной и остальными, кого она знала. Детским чутьем она рано учуяла жизненный масштаб Марины и цену ей. Поэтому в отношении к матери у нее было обожание.

Поздно вечером Марина пришла ко мне с Алей по какому-то делу. (Я жил тогда в уютной 4-комнатной квартире одна. Борис был на фронте. Моя подруга по сцене срочно выучилась на курсах сестер милосердия и уехала на фронт к мужу, уговорив меня поселиться в ее квартире.) Мы засиделись допоздна. Аля начала дремать. Я уговорила Марину остаться у меня ночевать. Предложила ей лечь с Алей на мою широкую кровать. «Сама я лягу на пол», — сказала я. Марина резко отказалась от кровати. «У меня есть мягкий тюфяк, я положу его на пол, на ковер, и прекрасно буду спать!» — уговаривала я Марину. «Я сама очень люблю спать на полу, — заявила Марина, лукаво улыбаясь, — на полу всегда снятся чудные сны!»