Эрику стало не по себе от мысли, что он носит тело своего мертвого брата на спине. Нестор был прав. Тяжесть совершенного преступления лежала на нем мертвым грузом. Он не верил в христианскую идею греха, но в случае со смертью брата испытывал постоянное чувство вины.

– Есть только одна вещь, которую ты можешь сделать, – продолжил Нестор. – Ты должен простить своего брата.

Эрик удивился бы меньше, если бы Нестор его ударил.

– Нет, ты не понимаешь. Олаф мертв. Пути назад нет, – Эрик встал и зашагал по крыше. – Даже если бы это было возможно, прощение потребовалось бы мне.

– Ты прав, – миролюбиво согласился Нестор. – Но все же это принцип, лежащий в основе всего сущего. В той мере, в какой мы прощаем других, мы сами находим себе прощение. Забудь про все то зло, что причинил тебе Олаф, и ты сам обретешь забвение.

Лицо Олафа встало перед глазами Эрика. Он видел его таким, каким он был в детстве. Грудь Эрика разрывалась от просящихся наружу рыданий, и на этот раз не одна слеза, а целый поток слез хлынул из его глаз. Он закрыл руками лицо и расплакался, как потерянный ребенок. От всего сердца он простил Олафа за то, что тот спал с его женой. Он забыл про нанесенное ему оскорбление, как будто его не было. Он похоронил обиду, как собака закапывает кость, и решил никогда не откапывать ее вновь. Камень, который он носил в сердце, распался на мелкие кусочки, а соленая река слез унесла их прочь.

Он почувствовал, как костлявые руки Нестора коснулись его плеча, и ему стало легче.

– Да, брат мой, – произнес маленький монах, – теперь ты узнал сущность настоящей любви. Силу прощать.

Когда его душа успокоилась на обломках старого разрушенного мира, Эрик решил, что, возможно, христианский бог не был таким слабым, каким казался.

Валдис была слишком потрясена, чтобы протестовать против поцелуя Дамиана. Она видела, как христиане в базилике целовали друг друга так называемым поцелуем мира. Сначала она подумала, что евнух собирается подарить ей этот поцелуй в качестве утешения. Однако когда Дамиан просунул ей язык между зубами, стало ясно, что его намерения не так чисты. Она оттолкнула его от себя обеими руками – Что ты делаешь? – воскликнула она. – Ты ставишь и опасное положение нас обоих. Или ты думаешь, раз ты евнух, то тебе можно не бояться ревности Мохаммеда?

Сказав это, она прикусила язык. Темные брови Дамиана сдвинулись на переносице, а лицо стало как мрамор – Валдис пожалела о сказанных ею словах. В конце концов, ее собственная семья отвернулась от нее, а любимый мужчина погиб в огне, так что Дамиан был единственным, кто хоть чуточку заботился о ней.

Однако разве он сам не призывал ее все время к осторожности? Что на него сегодня нашло?

– Прости меня, – она встала и направилась к розам, цветущим в горшках, чтобы увеличить расстояние между ними. – Я не это хотела сказать… Я имела в виду…

– Нет, ты права, – отмахнулся Дамиан от ее извинения. Его лицо стало непроницаемым. – Я совершил ошибку. Мне показалось, что тебе это нужно, и поддался искушению. Не будем об этом больше говорить.

Валдис кивнула, но почувствовала, как по ее коже поползли мурашки. С самого первого дня, когда Дамиан купил ее на невольничьем рынке, она чувствовала себя с ним в безопасности. Поцелуй навсегда разрушил это ощущение. Эрик был прав. Дамиан испытывал к ней желание, хотя в его поцелуе и не было признаков бурной страсти. Он был больше похож на некую проверку, в которой один из них потерпел неудачу. В гареме ходили сплетни о любовных способностях поздних евнухов. Если она будет сопротивляться Дамиану, захочет ли он выполнить свое обещание и отпустить ее на свободу?

Теперь ей надо будет держаться с ним настороже.

– Ты обычно приходишь на рассвете, – попыталась она сменить тему. – Что привело тебя в сумерки?

Прежде чем Дамиан смог ответить, со двора послушался какой-то шум. Валдис наклонилась над перилами и посмотрела вниз. Она увидела, как стражи волокли двух людей по направлению к арке в центре сада.

Это были мужчина и женщина, жестоко высеченные. Их одежда кровавыми клочьями свисала со спин. Поставив их на колени, стражи связали им руки. Женщина подняла вверх свое треугольное лицо.

Ландина и Бернард, с ужасом поняла Валдис.

– Всем собраться во дворе! – закричал Публиус. Его тонкий голос стал еще пронзительнее из-за возбуждения, охватившего его. – Вы будете свидетелями гнева и справедливости хозяина!

Валдис сбежала вниз по лестнице, расталкивая визжащих женщин. С того самого дня, когда ее и Ландину продали на невольничьем рынке, она пыталась оказывать ей молчаливую поддержку. И вот опять, в последний раз, она должна быть со своей подругой.

Взгляд Ландины метался по собирающейся толпе, ища Валдис. Увидев ее, франкская девушка грустно улыбнулась. Это было единственное прощание, которое она могла себе позволить, чтобы не поставить Валдис в опасное положение. Но эта улыбка означала многое – извинение за обман, благодарность за дружбу Валдис и, наконец, прощание.

Затем франкская девушка обратила свой взгляд на любимого и, не обращая внимания на беспощадную плетку, уже более не отрывала от него своих глаз.

– Это я во всем виноват, – выдохнул Бернард в паузе между жгучими ударами. – Прости меня, любимая.

– Нет, – с горячностью возразила Ландина. – Мы познали любовь, ты и я. Я не променяла бы одно мгновение с тобой на сотни жизней.

– Тихо! – Мохаммед важно вышел вперед, положив руки на бедра. Его темные глаза метали громы и молнии, а белые зубы блеснули, как у волка, готового наброситься на беспомощного ягненка. Он был поистине страшен в гневе. – Вы заставили моих посыльных поохотиться за собой. Пожалуй, я отдам вас им, чтобы они восполнили потерянное время. Мне доставит удовольствие посмотреть, как из вас живьем вытащат внутренности и обмотают вокруг горла.

Палач бросил плетку на землю и вытащил острый нож.

– Тысяча извинений, хозяин, но позвольте мне сказать, – прервал его Публиус с раболепным поклоном. – Женщинам гарема не полагается видеть такие вещи по крайней мере, пятеро из них сейчас находятся в положении. Мы не можем рисковать здоровьем детей.

Когда Мохаммед поднял руку, чтобы остановить палача, у Валдис мелькнула слабая надежда. Возможно, ее хозяин был способен на жалость?

– Ты прав, Публиус, – он наконец опустил руку. – Принеси мой меч.

В толпе воцарилось молчание. Валдис почувствовала, что ей стало трудно дышать. Наконец Публиус взгромоздился на постамент, на котором стоял Мохаммед, и подал ему кривую турецкую саблю, украшенную камнями.

– Не двигайся, франк, – обратился он к Бернарду, – и я дарую тебе более чистую смерть, чем та, которую ты заслуживаешь.

Валдис видела, как губы Бернарда раскрылись, но не смогла разобрать слов. Ландина не отвернулась, когда лезвие сверкнуло в воздухе, отсекая голову Бернарду. Его кровь брызнула на ее одежду.

– Жди меня, любовь моя, – обратилась Ландина к его голове. Когда Мохаммед занес меч снова, она даже ответила ему трепетной улыбкой.

Маленькая голова Ландины покатилась по траве и остановилась у ног Валдис. Ее глаза смотрели на Валдис несколько секунд. Затем ее взгляд погас, и улыбка исчезла с губ.

– Славьте нашего хозяина и покровителя, – начал монотонно выводить Публиус. Его слова были поддержаны многими женщинами, стоящими вокруг нее.

Валдис не присоединилась к ним.

Когда она подняла глаза, то увидела, что Мохаммед стоит рядом с ней. Он отбросил в сторону голову франкской девушки и внимательно изучал Валдис.

– Сегодня ты будешь ужинать со мной, – объявил он. Валдис проглотила ком в горле и чуть растянула губы, надеясь, что он примет это за улыбку.