После революции Николай Смирнов организовал в Калуге революционный театр сатиры, стал его режиссером, а затем увлекся литературным творчеством для детей и юношества; лучшими его книгами признаны историко-приключенческая повесть «Государство Солнца» (1928) и роман «Джек Восьмеркин американец» (1930), хотя читатели не без интереса встречали и другие его произведения.
Уже сам выбор героев — незаурядных, отважных, авантюристов и романтиков, искателей приключений и странников — позволял писателю вместе с ними обсуждать проблемы переустройства общества и перековки личности.
«Джек Восьмеркин американец» написан вслед за повестью «Государство Солнца»; уже в ней поставлен великий вопрос, над которым ломали головы могучие мыслители: как и зачем перестраивать общество?
Государственная структура делает людей несвободными; одни оказываются богатыми, другие бедными. Как быть? Куда звать людей? В рай или в ад? Если в стране ад, то возможен ли рай? И вот теоретики, сидя за письменным столом, конструируют разные модели общественного жизнеустройства. Утопия — сказочная модель, антиутопия — разоблачительная. Обе модели неосуществимы. А возможны ли другие варианты? И какой из них считать за наилучший?
Повесть «Государство Солнца» рассказана от имени жителя Камчатки Леньки Полозьева, невзначай ставшего сподвижником отважного практика-утописта Августа Беньовского, который в конце XVIII века, начитавшись «Утопии» Томаса Мора (1478–1535) и «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы (1568–1639), попытался на Мадагаскаре воплотить утопическую идею в жизнь, основав государство равных — город Солнца (город Здоровья). Ясно, что из затеи ничего путного не вышло, но герой на то и герой, чтобы смело произвести эксперимент.
«Он приехал сюда для тех сотен тысяч черных, которых скрывала от нас стена тропического леса. Он не знал этих черных, и они не знали его, но он верил в то, что они поймут в конце концов, в чьих интересах высадился он на этом сыром берегу, объединятся, забудут свою дикарскую лень и примутся за работу по плану, который он составил в Париже. К этому он решил двигаться хитростью, насилием, уговорами, но неуклонно. Он совершал малое, имея в виду большое. Он не стукнул бы пальцем о палец, если бы это было безразлично для его основного дела. Только один он из всех нас умел видеть среди бедствий и нищеты ростки Государства Солнца».
Затруднения для Августа Беньовского вышли от того, что окружавшие его люди не хотели быть лучше самих себя, медленно и плохо учились тому, что им предписывалось и предназначалось. Беньовский
«начал формировать из мальгашей огнестрельную роту, и это нам удавалось. Но с пушками мальгаши не могли справиться. После каждого выстрела они падали на землю. Мы напрасно тратили порох. Всякий раз повторялась та же история.
— Привыкнут! — говорил Беспойск.
— Да, но тогда у нас не будет пороха, — говорил я.
И туземная артиллерия не была создана».
Умирая от раны, отважный утопист, названный президентом, произносит: «Не зови меня президентом. Зови дураком. Проиграть такое дело…» Рассказчик заключает: «Но будь у него хоть семь пядей во лбу, он не смог бы осилить того дела, за которое взялся! Мы слишком рано приехали на Мадагаскар».
Неудача с устройством государства по утопическому чертежу объясняется в повести не тем, что идея была иллюзорна, а тем, что герой с единомышленниками поторопился со своим энтузиазмом. Впрочем, это мнение высказывает Ленька Полозьев; сам же писатель Николай Григорьевич Смирнов мягко усмехается.
«Государство Солнца» можно назвать повестью о кризисе несбыточных иллюзий и фантастических представлений смельчаков-утопистов, которые взялись не только в корне перестроить общежитие мальгашей, но и просветлить им головы. Тут уместно сказать, что социалисты-утописты пришли к благородной идее просвещения людей, с тем чтобы потом просвещенными силами собраться в гармоничные общины — фаланги и построить великолепные дворцы — фаланстеры.
Отрицательные результаты экспериментов социалистов-утопистов навели других мыслителей на другую идею: первоначально разрушить старое гособщежитие, а потом на развалинах возводить по новым чертежам светлый дворец справедливости, в ходе строительства освобождая людей от частнособственнической психологии. Итак, начать не с ломки характеров, а с ломки здания; строя новое жилище, переделывать несознательных. Логично?
Тут уместно вспомнить древнюю мудрость, которую исповедуют американские прагматисты: «Если тебе кто-то не нравится, хочется его изменить, то приступай к этому немедленно и начни с себя». Каждый, кто произносит слова «начни с себя», обязан помнить, что он говорит их только самому себе!
Переделывать себя или «несознательных»? Вопрос принципиальный! Николай Смирнов, приступая к роману «Джек Восьмеркин американец», отлично знал революционные преобразования, которые начались в российской деревне в конце 20-х годов. В качестве новой крестьянской организации предлагалась модель коммуны. Русский американец Яшка-Джек оказался председателем группы коммунаров, которые назвали себя «Новая Америка». Как видим, Джек Восьмеркин внес элемент личного опыта даже в название общины; он не только хотел ввести в практическую жизнь коммунаров американскую инициативу, жесткий ритм труда, экономическую целесообразность и прибыльность производства, но и принципы личной заинтересованности. Однако его «американизм» коммунарам не нравится; они сами были готовы переделать психологию Джека!
Множество конфликтов, сливающихся в многослойный поток романа, — поверхность, зеркало которого светлым юмором отражает внешние события жизни, а глубинные течения — трагические и грустные движения судеб, и составляют объемную картину происходящего и пророчествуют о будущем. Роман легко обвинить в несерьезности, в намеренной усмешливости, но он почти нигде не переходит в фельетон; улыбки его не ядовиты, смех не переходит в хохот и сатиру, даже беды не подаются как драма или трагедия. Зато под верхним слоем приключений и разговоров всегда угадывается темная глубина раздумий. Вот, например, Джек обращается к своему американскому другу Чарли:
«— Каким же образом можно получить бесплатную ферму?
— Да очень просто: после революции в России раздают землю даром.
Джек недоверчиво покачал головой:
— Наверное, какие-нибудь солончаки или пески?
— Да ничего подобного, жирнющий чернозем! Прямо как черная икра, какую в Нью-Йорк привозят с Волги и продают по двадцать долларов за жестянку. Намазывай на хлеб и ешь за обе щеки. В России почвы лучшие в мире. И пахотной земли в десять раз больше, чем во всех наших штатах».
Что же тут «подводного»? А то, что на земном шаре площадь черноземов составляет около 240 миллионов гектаров, из них 130 миллионов гектаров принадлежат Молдавии, Украине, Поволжью, Северному Кавказу, Западной Сибири… В России почвы лучшие в мире… Это невероятно, но факт! Прав оказывается американец Чарли; жаль только, что мы не можем питаться черноземом, не обрабатывая его под урожай, а употребляя прямо в пищу… И, вернувшись на Родину, увидев нищий Мурманск, несчастные свои Починки и заселенную густо клопами и тараканами избу, в которой бедствуют его мать и младшая сестра, Яшка-Джек решает преобразовать сперва личное хозяйство матери по образцу американской фермы. Он по-своему реформатор, но его никто не понимает. В чем дело? Да в том, что тут, в селах, уже изобретены свои варианты-модели новой жизни.
«— А правда, Яша, сказывают, что в Америке крестьянство все поголовно вверх ногами ходит?
— Этого не замечал.
— Как же ты самого главного не заметил? Сколько лет прожил, а на ноги внимания не обратил».
Фельетонный прием? Да нет. Джек привез из Америки в родное село мечту о культурном хозяйствовании, но большинство крестьян, да и не только крестьян, но и горожан, не бывали за границей, малограмотны; тут скопился, как поется в «Интернационале», «мир голодных и рабов»; организовавшись, они хотят быстро и без больших усилий получить для себя рай. В коммуну как в средство избавления от голода верят искренне, даже студент из Москвы Мишка Громов прямо-таки уговаривает Яшку:
