— Жена? Почему же ты ни слова не написал мне об этом, старик?

— Брось, Чарли! Ведь ты знаешь, что я терпеть не могу писем.

Чарли посадили на самое почетное место за столом. И коммунары смотрели на него во время обеда во все глаза. По рассказам Джека, они знали, что Чарли Ифкин золотой работник и у него есть чему поучиться.

После обеда, когда, по обычаям коммуны, каждый мог делать, что хотел, Чарли, Джек и все коммунары пошли осматривать хозяйство. Перед этим Чарли сказал Джеку несколько слов по-английски, и Джек перевел их:

— Чарли говорит, что он уже осмотрел поля и остался ими доволен. Он просит показать ему только усадьбу.

Прежде всего прошли к конюшне.

В стойлах стояло всего шесть лошадей. Конечно, это были не заводские кони, но они не были похожи и на тех деревенских кляч, которые весной везли силос в Кацауровку. За лето каждые две лошади коммуны, кроме Байрона, были обменены на одну, и таким образом конюшня, проиграв в количестве, выиграла в качестве. Лошади лоснились и выглядели хорошо покормленными. Чарли осмотрел каждую в отдельности и, должно быть, остался недоволен. Во всяком случае, он сказал Джеку:

— Ты не сердись на меня за автомобиль, дружище. Перевозка обошлась дорого, но ведь машина-то на ходу.

— Верно, верно, — ответил Джек. — Но ведь теперь она нам не нужна. Мы больше не будем колесить, бродяга, с севера на юг, от Висконсина до Техаса. Нам придется все время жить здесь.

— Я не о том, — сказал Чарли. — Я понимаю, что теперь мы прилипнем к месту. Я хочу сказать, что если автомобиль нам не нужен, то мы можем снять его с колес. Он нам прекрасно обмолотит пшеницу этой осенью. Ведь в нем шестнадцать сил.

Коровы больше понравились Чарли, но он нашел, что они недостаточно крупны. Куры на теннисной площадке показались ему слишком разнокалиберными.

— Это надо бросить! — сказал он. — С весны я сам займусь инкубатором. Уж если заводить кур, то одной породы. И, конечно, не меньше пятисот.

Затем были осмотрены развалины дома, и Джек объяснил, что нижний этаж предположено к зиме приспособить под жилье. Кирпич с верхнего этажа пойдет на постройку прежде всего силосной башни. Против этого плана Чарли не возражал.

Пошли во фруктовый сад. Он был приведен в порядок, и это уже отразилось на урожае. Чарли попробовал одно яблоко и как-то растерянно улыбнулся. Должно быть, какое-то сомнение зародилось в нем.

Он пробурчал:

— Черт подери! Прямо не верится, что все это получено бесплатно.

Из сада спустились к пруду, круглому пруду с островом посредине.

— И пруд! — закричал Чарли. — Прости меня, Джек, но я отказываюсь верить, что даже здесь, в СССР, такие усадьбы раздаются бесплатно. Ты меня обманываешь!

И он стал смотреть на остров, а по его лицу текли слезы.

Он не верил своим глазам, он не мог верить, что их мечты осуществились полностью так скоро и так блестяще. Он не представлял себе, какие законы должны быть в стране, чтобы за короткий срок рабочие люди могли обзаводиться фермами с садом и прудом. Тщетно он старался объяснить себе это: у него ничего не выходило.

— Сколько земли в этом участке? — спросил он наконец.

— Четыреста акров, Чарли, и еще двести покоса, — ответил Джек. — Но через два года у нас должно быть четыре тысячи. Все земли, которые лежат вокруг, сделаются нашими.

— Вы их купите?

— Нет. Здесь нельзя покупать землю. Мы просто объединимся. Я тебе расскажу вечерком кое-что. Здесь, в СССР, задуманы замечательные вещи, дружище, и когда ты узнаешь все, тебе покажется, что Америка — это сумасшедший дом и мы вовремя убрались оттуда.

Чарли беспомощно махнул рукой. Он даже не хотел вдумываться в слова Джека. Впечатления давили его. Он подошел к своему другу, отвел его в сторону и тихонько сказал:

— Покажи мне твои зубы, Джек.

Джек улыбнулся своей золотой улыбкой.

— Целы! — закричал Чарли. — Что за черт! Ведь я так рисую дело: ты купил это хозяйство сообща с другими. Теперь скажи мне, старик: откуда ты взял золото, чтобы внести свой пай? Ведь я тебе не перевел ни одного доллара.

Джек некоторое время молчал — должно быть, не знал, как ответить попонятней. Он только рассматривал свою руку, а потом принялся зубами отрывать от нее мозоль.

— Я платил вот этим золотом, Чарли, — сказал он и протянул своему другу кусочек огрубевшей кожи. — Даю тебе слово, что мы все расплачивались только этим. В Америке, на биржах, это дешево ценится, дружище. Но вот нашлась на свете одна страна, где мозоли расцениваются на вес золота. Как догадываешься, я и двинул этот капитал в ход.

— Только и всего?

— Нет. Говоря по совести, пришлось пускать в ход и кулаки.

Редактор газеты только что пришел на работу и не успел еще шляпу снять, как в его кабинет ввалился писатель Егор Летний.

— Посоветоваться пришел, — заявил Летний добродушно и плюхнулся в кресло. — Решил ехать в колхоз.

— Хорошее дело, — сказал редактор и быстро снял шляпу, как будто поблагодарил Летнего. — Целевая установка есть?

— Есть. Повесть пишу. И хочу я в повести хороший колхоз показать. Литературу-то разную я подчитал, да этого мало. Надо колхозной соли поесть. Только не знаю, куда ехать. Посоветовать можешь?

— Отчего не посоветовать. Колхозов много.

— Мне чтоб получше был и поближе.

— И такие есть.

Минут пять потолковали о разных подмосковных колхозах и коммунах. Летний записал в книжку несколько адресов и собрался было уж уходить, но вдруг редактор спросил его:

— А тебе почему непременно поближе хочется?

— Да времени у меня, понимаешь, мало. А что?

— А то, что я тебя могу направить в одну интересную коммуну. Но это не близко.

— Что за коммуна?

— Да как тебе сказать… По чистой совести, я сам о ней почти ничего не знаю. Но ручаюсь: если она существует, то должна быть интересной. Ты вот послушай. Года два назад сюда, в эту комнату, явился ко мне из Америки парень с золотыми зубами. Прекрасно помню зубы, а вот фамилию его позабыл. Он пришел сюда голодный и попросил прежде всего поесть. Мы его тогда накормили, обнадежили. Потом он ночевал у меня и ночью рассказал свою историю.

Редактор замолчал и улыбнулся.

— Ну?

— Рассказал он мне свою историю… История прелюбопытная. Он попал в Америку случайно, во время гражданской войны. Красный Крест его туда затащил вместе с другими ребятами. Те-то уехали, а он отбился. Бродяжничал там, выучил язык, потом работал на фермах и совсем американцем сделался. Только вдруг потянуло его сюда, в СССР.

— Зачем?

— Курьезная история! Он, видишь ли, задумал здесь обзавестись своей собственной фермой. Прослышал, что земля у нас национализирована, и прикатил. В Америке-то ведь за землю заплатить большие деньги надо, а у нас — даром. Ну вот… Сам он был из заволжских крестьян, не помню уж, какой деревни. Я ему тогда помог выехать из Москвы на родину, два червонца дал. Он обещал писать в газету о деревенских делах, но не прислал ни одной корреспонденции. Вот, собственно, и все.

— Что и говорить, интересно. Но не понимаю, при чем же здесь коммуна?

— Очень просто. Этой весной я получил от него огромнейшую телеграмму.

— Ну и что ж?

— Из телеграммы я понял, что он уже стоит во главе коммуны. Они даже трактор откуда-то достали, и вот как раз во время сева у них что-то приключилось. Во всяком случае, американец мне телеграфировал, что лежит на полу, связанный кулаками, и очень беспокоится, что пахота сорвется. Копия телеграммы была адресована губернскому прокурору. Одним словом, судя по всему, он уже успел освоиться…

— Ну и чем все кончилось?

— Не знаю. Думаю, что коммуна процветает. Ведь он мечтал о механизированном хозяйстве, об электрической дойке, рассказывал мне о клубнике величиной с кулак. Парень был энергичный и деловитый. Остальное, полагаю, должна дать ему наша деревня.