Утром колонисты Керны и моряки с «Ока Мелькарта» увидели на берегу залива дымок. Решив, что чернокожие привезли золото для обмена, карфагеняне быстро снарядили лодку с товарами.

Появление Ганнона и его друзей было настолько неожиданным, что у Адгарбала захватило дух, и мгновение он смотрел на них с ужасом и недоверием, словно увидел призраки. Они и в самом деле были похожи на духов — бледные, измученные голодом, жаждой, горем. Казалось, вот-вот они растворятся в воздухе, как голубоватый дымок костра. Как они здесь оказались? Где их корабль?

Ганнон начал свой рассказ. Видно было, что воспоминания причиняют ему боль. Он часто останавливался, закусывая обветренные губы, опуская глаза. Дойдя до гибели Малха, он повернулся лицом в ту сторону, где погиб старый моряк, и из уст его вырвались бессильные проклятья.

— Как же двум пиратам удалось увести корабль? — недоуменно воскликнул Адгарбал, когда Ганнон закончил свою грустную повесть.

Ганнон закрыл глаза и провёл пальцами по лбу, словно стирая ими что-то.

— Все дни я думаю об этом, — ответил он после долгой паузы. — Многое мне непонятно. Но в одном я не сомневаюсь: Мастарне помогли гребцы. Ключи от оков у него. Да и рабов легко соблазнить обещанием свободы. Нападение было неожиданным, и схватка на корабле должна была длиться недолго.

— Не горюй, Ганнон, — ободрял его Адгарбал. — Теперь у тебя есть гаула. Мы поплывём, куда ты прикажешь. Мастарне от нас не уйти. У него нет матросов, а если он дал свободу гребцам, они не сядут за вёсла. К тому же у Столбов Мелькарта — наши корабли.

— Но пират поплыл на юг, — перебил Адгарбала Мидаклит. — Мы сами видели корабль, плывущий к югу. И если ты не был южнее Керны, то это мог быть только «Сын бури».

— Мы найдём этого Мастарну хоть в царстве теней! — воскликнул Адгарбал.

Ганнон с благодарностью взглянул на ныряльщика. «Нет, я не ошибся в этом человеке», — думал он.

Этот день принёс ещё одну неожиданность. Лев не захотел садиться в лодку. Гуда впервые вышел из повиновения. Он мотал головой, рычал и колотил себя по бокам кисточкой хвоста.

Маврузий подошёл к Ганнону:

— Прощай! Мой брат, — он показал на Гуду, не спускавшего с хозяина глаз, — не хочет больше плыть по Большой воде. Он создан для лесов и пустыни, а не для волн и бурь.

Ганнон понял: маврузий не покинет своего четвероногого друга, море им обоим так же чуждо и враждебно, как ему самому чужда пустыня. Подойдя к маврузию, он крепко обнял его.

Бокх проводил карфагенян до самой лодки и помог столкнуть её в воду. Ещё мгновение, и лодка уже качалась на волнах. Адгарбал грёб плавными, однообразными движениями, а Ганнон и Мидаклит не отрываясь смотрели на уходящий берег. Там остались их друзья, которым они были обязаны жизнью. Долго виднелся неподвижный силуэт Бокха и стоящего рядом с ним льва. В косых лучах заходящего солнца Гуда виделся не песчано-жёлтым, как прежде, а огненно-красным. Было что-то грозное в его позе, в широко расставленных лапах, в гордо закинутой голове. Казалось, зверь учуял запах невидимого противника где-то во вздыбленных волнах и бросал ему молчаливый вызов.

Сильный ветер надувал паруса и гнал судно вперёд. Две его заострённые мачты покачивались, точно две пальмы на равнине. За кормой крутилась белая лента кипящей пены.

Как приятно ощущать себя частицей этого огромного, вечно колеблющегося мира, знать, что никто до тебя не разрезал килем эту волну, не дышал этим влажным воздухом.

Ганнон пробыл в Керне ровно столько, сколько было необходимо для снаряжения гаулы. Сочувствие, встреченное им среди матросов, вдохнуло надежду. Он мог рассчитывать на их помощь. Конечно, он понимал, что найти след «Сына бури» в океане труднее, чем отыскать бусинку в песчаном холме. Но он сделает всё для спасения Синты, он отомстит вероломным пиратам и вернёт республике корабль.

Вслушиваясь, как поёт ветер в снастях, как дрожит под ногами палуба, Ганнон вспоминал удивительно верные слова Малха: «У каждого корабля своя душа!» «Око Мелькарта» был устойчив и послушен воле кормчего. Но ему не хватало той лёгкости и изящества в движениях, которыми отличался «Сын бури». «Око Мелькарта» был тружеником, а «Сын бури» — беспечным баловнем судьбы. И хотя он изменил своему господину и ходит сейчас под чужим флагом, Ганнон сохранил к нему чувство нежности, как к блудному сыну.

С утра океан был спокойным, но к полудню подкрались тучи, чёрные, как кровь каракатицы. С берега подул резкий восточный ветер. Он то стихал, то с ещё большей силой свистел в снастях. Океан стал белым от пенных гребней волн. Туго натянутые канаты тревожно звенели, как струны, по которым ударяют пальцы чьей-то огромной невидимой руки.

— Когда стихнет этот проклятый ветер! — простонал один из матросов.

— Ты хочешь навлечь на нас беду! — набросился на него Адгарбал. — У ветра есть уши!

Моряки бросали за борт испечённые ещё в Карфагене ячменные лепёшки. Они срывали со своих ушей серьги, снимали ожерелья, всё, что им было дорого и напоминало о доме, и кидали на палубу. Волны слизывали эти дары своими языками. Море и ветер казались людям ненасытными чудовищами, не знающими иной власти, кроме своей собственной. Их нельзя было смягчить слезами или мольбами. Их ярость можно утолить только жертвами. Но как часто они, обуреваемые жаждой разрушения и смерти, отвергают бескровные жертвы!

Ветер всё усиливался. Холодные брызги били в лицо. Страшно было разомкнуть губы. Казалось, вихрь ворвётся внутрь и разорвёт тебя на куски. Застонала мачта. Короткий и жалобный звук казался криком боли. Высоко над головой, как крылья огромной птицы, бешено захлопали паруса. Знаками Ганнон показал, что пора их снимать. Матросы подтянули паруса к реям, вынули мачту из гнезда и укрепили её и реи на палубе дубовыми брусьями. На нижней палубе они привязали вёсла, сняли уключины. Отвели гребцов в трюм.

Волны поднимались всё выше и с грохотом обрушивались на палубу. Грохот был оглушительным, и его уже не вмещало человеческое ухо. От него мутился разум, и Г аннону стало казаться, что небо сливается с морем, а корабль разваливается, как глиняный горшок. Привязав себя к мачте, люди работали по колено в воде. И, хотя из-за брызг нельзя было ничего различить, Ганнон чувствовал на себе взгляды моряков, полные мольбы и укора.

Ночь прошла в борьбе с волнами. Было так темно, будто чёрная смола растеклась и залила луну и звёзды. Одного матроса смыло волной за борт. Ганнону в рёве волн всё время чудились крики о помощи. «Ещё одна жертва! — думал он. — Океан берёт себе сам, кого захочет и когда захочет».

К утру ветер стал слабеть и волны утихли. Корабль, истерзанный бурей, крутился, как пёс с перешибленным позвоночником. По небу быстро неслись тучи, но сквозь них кое-где уже пробивались блестящие мечи Мелькарта. Люди в мокрой, прилипшей к плечам одежде поднялись на верхнюю палубу. С надеждой следили они за этой схваткой света и мрака, жизни и смерти. Силясь перекричать волны, они взывали к солнечному божеству, молили его о помощи.

Вскоре уже можно было ходить по палубе без опасения быть смытым в море. Матросы молча принялись вычерпывать воду из трюма, убирать обломки вёсел. Они были слишком измучены, чтобы разговаривать. Время от времени люди поднимали глаза, охватывая взглядом вздыбленный волнами океан. Где они сейчас? Куда их угнала буря?

Солнце вышло из-за туч. Ганнон провёл рукой по щеке и ощутил кристаллики соли. Знаком он показал Адгарбалу, чтобы на корме разложили паруса для просушки. «Буря пощадила нас, может быть, для более тяжёлой смерти от голода и жажды, — думал Ганнон, сжимая зубы. — Но надо бороться. Бороться до конца».

И в это мгновение раздался крик: