Купался он, правда, и сейчас, раз в день – обязательно, но это мало что меняло: волосы были всклокоченными, неподстриженными и непричесанными. На лице – густая щетина. По спине струится пот. Брюки мятые, испачканы в песке и разодраны колючками и шипами. Когда он поднял руку, чтоб почесать шею, под мышкой показались мокрые от пота волосы. Сейчас он вызывал в ней отвращение. Казалось, в нем не осталось ни достоинства, ни гордости. Сейчас он олицетворял собой все то, что вызывало у Элизабет презрение и неприязнь к мужчине.

Он как будто нарочно противопоставлял себя Дэйну Кертэну, белокурому холеному красавцу с изысканными манерами и почтительным отношением к даме.

Она была недостойна Дэйна.

– Все они были недостойны меня! – кричал бледный безумец, восседавший на высокой кровати из чистого золота. – Подайте мне молодую, чистую, как ангел, красавицу, такую, чтобы была достойна меня!

Стоя на коленях возле кровати, крепко сбитый, приземистый слуга заискивающе кивал и поддакивал:

– Si, si,[19] красивую сеньориту.

– Да, красивую, – бормотал мужчина с белым как полотно лицом. – Красивую, чудесную, невинную, как моя жена. Прекрасную, тонкую, с такими же рыжими волосами, как у моей милой Элизабет.

Бессмысленная улыбка застыла на его лице, Дэйн Кертэн не сознавал, что он уже не тот мужчина, за которого Элизабет Монтбло согласилась выйти замуж.

Пытаясь убрать с затылка влажные растрепанные волосы, Дэйн вяло поднял слабую руку. В его воспаленном сознании он по-прежнему оставался статным, баснословно богатым красавцем мужчиной, отдаться которому была бы рада любая женщина. Сидя с открытым ртом и постоянно теребя влажную от пота прядь волос, он представлял себе тот сладкий миг, когда наконец он и его прелестная Элизабет сольются в любовном экстазе.

Дэйн предался своим безумным мечтам. Из левого уголка его рта тонкой струйкой вытекала слюна, налитые кровью глаза закатывались, голова упала на плечо.

Не прошло и полугода с тех пор, как Дэйн покинул Нью-Йорк, и не более трех месяцев – как он нашел золото, но изменился он до неузнаваемости. Вряд ли бы он узнал самого себя, взглянув в зеркало. Его некогда золотистые волосы отросли до плеч и походили на свалявшуюся грязную мочалку непонятного бурого цвета. Некогда холеное лицо теперь было покрыто густой щетиной.

Некогда крепкое, стройное тело, вызывающее вздохи восхищения у любовниц, стало немощным, кожа обвисла и побледнела.

Засаленный, весь в пятнах, рваный халат едва прикрывал грязное, источавшее дурной запах хилое существо. Постоянно пребывая в пьяном бреду, Дэйн вряд ли мог припомнить, когда он последний раз мылся.

Дэйн не замечал и того, что на его пальцах отросли слишком длинные ногти и что под них забилась грязь. Этими загнутыми, похожими на звериные когти ногтями он чесал себе промежность и под мышками. Он превратился в мерзкое, отвратительное существо, грязное и телом и душой.

В состоянии все усиливавшегося помешательства Дэйн то упивался сознанием того, что он несказанно богат, то вдруг его охватывала страсть к некоей красавице, которой он должен овладеть на своей золотой постели.

Выйдя из оцепенения, Дэйн взял черный кожаный кнут, который он всегда держал под рукой, и взглянул на стоявшего перед ним на коленях слугу. Заметив, что на смуглом лице слуги застыл испуг, он улыбнулся.

Дэйн спрыгнул с кровати и встал, широко расставив ноги. Откинув назад голову, он стоял с гордым видом обладателя подземного царства и сонма темнокожих слуг, которыми он якобы повелевал. Он уже давно не помнил, что его слуги один за другим сбежали и что в его царстве остался лишь один раб – Ортис. Взглянув на своего вассала, он принялся отдавать ему приказания.

– Ортис, не вставай с колен и повернись ко мне спиной. – Ортис быстро развернулся и с замиранием сердца ожидал дальнейших приказаний своего безумного господина. – Сними рубашку, – продолжал Дэйн. Ортис стянул с себя белую рубашку. – Теперь ремень. – Дрожащими пальцами Ортис расстегнул пряжку ремня на своем толстом животе и бросил ремень на пол. – Теперь спусти штаны.

– Прошу вас, мой господин, я…

– Ты слышал, что я сказал? – грозно произнес Дэйн. Он достал кнут и начал размахивать им в воздухе.

Испуганный Ортис поспешно спустил свои холщовые крестьянские штаны, оголив коричневый зад. Скуля как ребенок, он случайно выпустил из рук брюки, и они соскользнули вниз, застряв у коленей.

Едва Ортис взялся за свои штаны, как почувствовал удар кнута по голым ягодицам. Он упал ничком и начал громко кричать от боли, оглашая природой созданный амфитеатр дикими воплями, которые эхом отдавались в самых отдаленных углах подземных пещер.

Эта экзекуция продолжалась недолго. Вскоре Дэйн выдохся, уронил кнут и с блаженной улыбкой упал на кровать. Тяжело дыша и обливаясь потом, он отдал последний приказ:

– А теперь встань, оденься и поди прочь отсюда. Приведи мне молодую красотку. – Дэйн тяжело вздохнул, задрал длинную полу своего халата, чтобы вытереть ею вспотевшее лицо, и добавил: – Да не из простых, а самую изысканную, и чтобы у нее была гладкая как шелк кожа и рыжие волосы. Ступай.

У восточного подножия горного массива Оскурас полдень пылал раскаленным маревом. Остановив лошадь, Вест ловко перекинул правую ногу через седло и спешился. Взобравшись на вершину ближайшей скалы, он стал вглядываться в далекие горные хребты.

Сидя на своем коне, Элизабет тоже всматривалась в даль. Она наблюдала за высоким брюнетом, который, как ей казалось, был неотъемлемой частицей простиравшегося впереди горного массива под названием Оскурас. Грейди сказал, что «oscuro» по-испански значит «темный». И горам и Весту как нельзя лучше подходило это слово.

Глядя усталыми воспаленными глазами на стоявшего на вершине скалы мужчину, Элизабет гадала, какими мыслями занята голова этого странного человека. Что было у него на уме, когда он ехал, храня молчание целыми днями?

С самого начала их знакомства Веста окружала завеса таинственности, его нежелание говорить о своем прошлом доходило до абсурда. А теперь, когда прекратились его бесконечные колкости и издевки в ее адрес и куда-то исчезла развязность в общении с ней, он стал еще более загадочным.

Квотернайт по-прежнему оставался главным и лучшим проводником экспедиции, был находчив и смел, но он все больше и больше отдалялся от нее и от всех остальных. Вест почти ни с кем не разговаривал, лишь односложно отвечал на вопросы.

Его поведение казалось настолько странным, что оба его партнера, проработавшие с ним бок о бок четыре года, были просто ошарашены. Более того, Элизабет заметила, что его взгляд становился особенно задумчивым и грустным в те моменты, когда он считал, что его никто не видит.

Озадаченная поведением Веста, Элизабет стала подозревать, что Квотернайта гнетет какая-то скрытая тоска, мучает старая душевная рана. Вновь и вновь она вспоминала мельчайшие подробности разговоров, которые они вели между собой, прежде чем их отношения так неожиданно прервались. Она вспомнила вечер в саду на ранчо Кабалло, когда он сказал, что лучшие парни полегли на войне, а те, что все-таки выжили и вернулись домой, никому не нужны. Она припомнила, что на ее вопрос, а есть ли у него сердце, он ответил, что есть, но он намерен хранить его на своем месте.

Однажды, когда они ехали к ранчо Кабалло, Элизабет поинтересовалась:

– Может быть, ваша жестокость и эгоизм – это лишь маска, под которой кроются некие заветные идеалы? – В ответ в его насмешливых глазах вдруг появилось какое-то странное выражение, и тогда она продолжила: – Ваша вера в людей пошатнулась?

– Я мало доверяю мужчинам, – быстро ответил Вест, – а уж женщинам и подавно.

Тогда Элизабет не обратила внимания на эти слова, но теперь, вспоминая тот разговор, она задавалась вопросом: действительно ли он так думает о людях? Или она придает слишком много значения его словам?