– Тоже, скажешь! Денег у него, думаю, куры не клюют, иначе бы не жил в «Метрополе» и не раскатывал бы на шикарном лимузине по Москве.

– Да это я так, к слову. Конечно же деньги у него есть, иначе Чурбаков не связывался бы с ним. И какие же они, все-таки, придурки – эти богачи! Падкие на обещания, верят.

– А ты бы не поверил Чурбакову?

– Я бы вначале проверил, – сказал Свиридов.

– Ну и как бы ты проверил? Панель показали, панель настоящая, все чики-чики. Ты видел как у него горели глаза и руки тряслись?

– Видел, – сказал Свиридов, – как у голодного кота, который увидел мышь.

– Это точно.

Тяжеленный ящик затолкали в микроавтобус, Чурбаков сел рядом с водителем. А Бородин со Свиридовым забрались внутрь. Бородин хотел усесться на зеленый ящик, но Свиридов сказал:

– Серега, не наглей. Еще задохнется чего доброго!

– Чего же здесь доброго? – засмеялся Бородин, но тем не менее пересел на сиденье.

Автобус не спеша выехал за ворота аэродрома, помчался по бетонке, затем выехал на шоссе и уж там развил скорость. Бородин тронул за плечо Свиридова.

– Вадим Семенович не любит когда так носятся.

– Не любит, не любит… А что делать? Наверное, ему уже остохренели эти перелеты, дорога и все такое прочее, хочет скорее добраться до лагеря.

– Это ты верно сказал.

– Насчет чего?

– Насчет лагеря. Самый настоящий концентрационный лагерь для «новых русских».

– Но сейчас мы везем не русского.

– А какая разница – русский, китаец, немец? Главное, чтобы из него можно было деньги выжать – Выжмем, выжмем. Там ребята веселые, они света мало видят, издеваться начнут, голодом морить, жаждой мучить и всякими такими штучками. В тюрьмах поднаторели, мастера своего дела.

– А мне спать хочется, – сказал Бородин, – я бы тоже не отказался вздремнуть пару-тройку часов.

Но думаю, нам это не светит.

– Почему не светит?

– Завезем француза, посадим в клетку и поедем в пансионат отдыхать. А через пару дней опять в Москву. В Москве, Серега, мне больше все-таки нравится.

Как-то спокойнее. А под землей я чувствую себя вообще хреново, хуже чем Чурбаков в самолете.

– Да, и мне там не нравится. Как-то угнетают все эти сваи, перекрытия, потолки, все эти клетки." Ржавчина, запах гнилой воды, ужасно действуют на нервы. Такое впечатление, что где-то на том свете находишься.

– А представляешь, военнопленные там по году по два сидели?

– Не сидел там, Паша, никто год или два! Дохли они там, как тараканы. Пару месяцев поработали – ив расход. Новых привозят, те работают.

– А что там вообще делали – в этих каменоломнях?

– Цеха какие-то были. То ли снаряды, то ли бомбы какой-то дрянью начиняли.

– А кто вообще разведал про эти подземелья?

– Как это кто – Чурбаков. Вернее, он давно знал об их существовании, а обустроил все, когда на свободу вышел. Надо же было где-то базу делать. Завернулся он на этой тюрьме. Ты бы, Паша, семь лет оттрубил, так тоже на тюрьмах завернулся бы.

– Если бы я отсидел семь лет, думаю, я бы тех, кто меня туда засадил, возненавидел.

– Так и он ненавидит. Свою собственную тюрьму устроил – удобная штука, действует безотказно.

– Да, безотказно, проколов пока не было.

Микроавтобус свернул с шоссе.

– Ну вот и приближаемся, – почувствовав, как вздрагивает на выбоинах дороги автомобиль, пробормотал Бородин.

– Как бы наш клиент не проснулся.

– Думаю, он проснется через час или через два.

– Значит проснется в клетке, – констатировал Свиридов.

Жак Бабек открыл глаза, потряс головой и забормотал по-французски. Два охранника стояли рядом с клеткой. Услышав иностранную речь, они громко и нагло расхохотались, Жак Бабек перевернулся со спины на живот, встал на колени и принялся оглядываться.

– Где я? Где я! – вначале по-французски, а затем по-русски воскликнул он.

– Ты в «Янтарной комнате». Ну как, нравится тебе? – услышал он знакомый голос.

– Где я? – вновь воскликнул Бабек.

– Я же тебе говорю, в «Янтарной комнате». Ты хотел ее увидеть – смотри. Она твоя.

Вадим Семенович сидел на стуле шагах в семи от клетки. Свет прожектора на него не падал, он находился в тени. Жак Бабек на четвереньках подполз к решетке, вцепился руками в прутья и принялся трясти.

– Антрэ, откройте, откройте! Выпустите! – путая французские и русские слова вопил он.

– Никто тебя не выпустит, – раздался из темноты голос Чурбакова. – Вернее, за просто так, никто не выпустит. Но ты можешь, Бабек, обрести свободу. Ты можешь ее купить.

– Купить свободу? – наконец до француза дошло, что он взаперти, что он превратился в заключенного, в пленника.

Он заплакал, как ребенок. Его жирное тело тряслось, голова стучала о колени, руки скребли бетонный пол.

Но ни его слезы, ни его восклицания не производили на двух охранников никакого впечатления, они уже ко всему привыкли. И к стенаниям, и к слезам, и к молитвам относились абсолютно равнодушно, как человек, находящийся в теплом доме, относится к завыванию ветра и шуму дождя. Было в этом, конечно, определенное неудобство. Не очень приятно, когда за окном воет ветер, но поделать с этим ничего нельзя. И поэтому надо относиться к шалостям природы спокойно, равнодушно.

– Убивается? – сказал один охранник, толкнув в плечо другого.

– А что же ему делать? Скоро пить захочет, потом есть.

– Воды, воды! – закричал Жак Бабек.

– Знаете, месье Бабек, – раздался вежливо-приторный голос Чурбакова, – здесь все стоит денег, как на очень-очень дорогом курорте. Глоток воды стоит сто долларов.

– Но у меня нет с собой денег! Нет!

– Я думаю, деньги ты сможешь найти и даже сможешь найти столько денег, чтобы купить себе свободу.

Ни пить, ни есть ему не давайте, – сказал, обращаясь к охранникам Чурбаков.

Жак Бабек принялся оглядываться. И только сейчас до него дошло, что он не одинок. Справа и слева в железных клетках находились люди, скорее всего, такие же, как и он заключенные, узники страшного человека, фамилия которого Чурбаков. Но кому об этом он сейчас может рассказать? Кому пожаловаться? Нет здесь ни адвоката, ни секретарши, ни помощника.

Жак Бабек разрыдался, как ребенок. А затем принялся кататься по полу и истерично выкрикивать проклятия в адрес Чурбакова и призывать позор на свою собственную голову, на господа бога, который ослепил его, лишив разума и осторожности. Только сейчас, лежа на бетонном полу, он вспомнил предсказание астролога, сделанное еще в Париже. Это его жена, прослушав какую-то программу по радио, сказала, что его ждет большая сделка, но он должен быть предельно осторожен.

Сделка, как сейчас понимал Жак Бабек, не состоялась, а вот природная осторожность ему изменила, и он попал в лапы бандитов, самых настоящих, жестоких, расчетливых и хитрых.

Гуляя по набережной Москва-реки, полковник ГРУ долго и обстоятельно инструктировал Бориса Рублева, вводя его в курс дела, пытаясь не упустить даже самых мелких деталей. Комбат слушал молча. Затем возразил.

– Вряд ли что у меня получится.

– Понимаешь, Борис Иванович, мне больше надеяться не на кого, – сказал Бахрушин, резко поворачиваясь спиной к ветру.

Они говорили еще около получаса. Бахрушин время от времени посматривал на Комбата. Тот морщился, словно от зубной боли.

Полковник посмотрел на темные облака, пытающиеся закрыть ярко-голубое осеннее небо, и продолжил:

– Потолкайся по антикварам, Борис Иванович, пошуми. Поищи какие-нибудь ценности. Может, на тебя кто и клюнет.

– На меня клюнет? – рассмеялся Рублев.

– Ну а почему бы и нет? Ты мужик представительный, особенно если соответственно оденешься, как эти «новые русские», чтобы прикид был важный.

– Да на меня можно только бушлат надеть, это единственный прикид, который на мне хорошо сидит.

– Вот видишь, в рифму заговорил, – расхохотался Леонид Васильевич Бахрушин, затем остановился, облокотился локтями о парапет и стал смотреть на ярко-синюю осеннюю воду. – Все бежит, все изменяется, – сказал он.